Дворец, как и Градмир, жил своей жизнью.
В коридорах царило оживление. Знатные вельможи, важно прохаживаясь, вели беседы, секретари носились с кипами бумаг, гонцы торопились, сжимая походные сумки, и только высокородные дамы не спеша скользили по мраморным плитам, обмахиваясь веерами и кокетливо улыбаясь государственным мужам.
Но коридор третьего этажа был пуст. Никто не нарушал тишину шагами, ни единое слово не пролетало под высоким потолком. Караул неподвижно стоял возле двери и, не мигая, смотрел в одну точку. За лакированной преградой заседал Совет.
Великий Моган взирал на дочь, старший советник Трой Дадье взирал на Великого.
Элайна рассказывала о городах с грязными улочками, о людях в мешковатых одеждах, о пустоши и бездорожье. Трой слушал краем уха. Доносы его секретных агентов не были столь сжатыми, как рассказ дочери правителя. От ее женского взгляда ускользнуло то, что не ускользало от соглядатаев и слухачей.
Трой изучал тайные сообщения, лично готовил отчеты и направлял их в кабинет Великого. Раньше эти документы не были помечены грифом "Важно" и потому в любой стопке неизменно оказывались в самом низу. Да и сейчас почти ничего не изменилось — оттиск важности на них так и не появился. Но Трой догадывался, что с недавнего времени при закрытой двери серым листам уделялось особое внимание. Моган не выказывал отцовских чувств, но скрыть беспокойство о сыне от старого друга ему не удавалось.
Да, Великий знал о состоянии дел в Порубежье. Но о том, что творится в замке, до мельчайших подробностей знал только Трой. В одном из донесений промелькнуло имя — Малика. И когда помощники наместника, вернувшись из Порубежья, доложили, что Адэр затеял нечто грандиозное по меркам того края и ни словом не обмолвились о девушке, старший советник заподозрил неладное. Но расспрашивать не стал, дабы не давать повода для непонимающих взглядов и никому не нужных пересудов.
Трой встретился с Элайной перед самым ее отъездом в Порубежье. В тщательно продуманной беседе выказал обеспокоенность судьбой будущего правителя Тезара. Он говорил настолько ухищренно, что ему даже не понадобилось о чем-либо просить дочь Великого. В том, что, вернувшись из замка, она без всякой задней мысли расскажет ему обо всем, Трой был уверен. И по ее приезду такой разговор состоялся.
Известие о сопровождающей даме-простолюдинке озадачило. Но ненадолго. Хотя Трой был далеко не молод, память до сих пор хранила очень многое о былых временах. Он прекрасно помнил, как Моган, придя к власти, упразднил некоторые традиции, посчитав их безнадежно устаревшими. Так почему же и Адэр, в чьих жилах течет кровь великого отца, не может поступить точно так же? Счел возможным приблизить к себе толкового человека? — замечательно, что таковой оказался под рукой. А то, что происхождением низок — не так страшно. Сопровождающая дама на одном приеме — это еще не советник.
И теперь Трой ждал той части рассказа Элайны, в которой упоминалась бы Малика. Если б разговор проходил на троих при закрытых дверях, Трой ни о чем не переживал бы. Моган, даже выказав недовольство, внял бы голосу благоразумия. Но выслушать Элайну пожелал Совет. А потому Дадье приготовился держать бой с теми советниками, кто с непонятным упорством настаивал на замене Адэра очередным наместником.
Наконец Элайна перешла к повествованию о приеме. Взгляд Могана ожил, Восседающие заметно напряглись.
Дочь Великого была искусной сказительницей — слова облачались в видения и проплывали перед взорами мужей: престолонаследник накануне приема, его речь перед надменной знатью, их присяга правителю, простолюдинка за его спиной.
— Великий! — произнес подобный союзу палки и трости Патрик Каналь. — Негоже правителю приближать к себе низшее сословие.
Восседающие одобрительно зашумели.
Трой нахмурился. Переживал не зря. Если к Каналю примкнут другие советники, будет тяжело убедить Могана в том, что нельзя заставлять Адэра действовать по указке.
— Благодарю за исчерпывающий рассказ, — сказал Моган дочери. — Можешь уйти.
Элайна присела и поспешно покинула зал.
— Надо запретить Адэру прибегать к помощи и советам... — Каналь на секунду умолк, вероятно, подбирая слова, — невесть кого.
Трой Дадье поднялся, вскинул голову и словно увеличился в росте.
— Кто осмелится указывать правителю, как ему править страной? Вы? Или вы? — говорил он, указывая на советников. — Может, вы?
Прошелся вокруг стола, остановился за спиной Каналя:
— Будь ваша воля, вы бы привязали Адэра к юбке своей дочери.
— Это не относится к делу, — промолвил Каналь.
— Вы правы. Это относится к простолюдинке. Ведь причина не в ее происхождении. Если бы Адэр приблизил к себе благородную даму, вы бы все равно возмутились.
Трой заметил, как через зал, согнувшись чуть ли не до пола, прошмыгнул молодой человек в темно-синем костюме телефониста, положил на стол рядом с его блокнотом сложенный листок, и так же быстро выскочил за двери.
— Я поддерживаю правителя Адэра Карро в его начинаниях, — говорил Трой, направляясь к своему креслу. — И то, что он использует любую возможность, чтобы собрать вокруг себя единомышленников — хороший знак.
Взял со стола записку.
— Рассуждения об опасности присутствия простолюдинки в его окружении считаю преждевременными, — продолжал Трой, раскрывая послание. — Наша задача — держать руку на пульсе событий и вовремя реагировать на его сбой.
Пробежал взглядом по строчкам. Сердце скакнуло к горлу, замерло и неровно забилось.
Старший советник так стремительно прошел через приемную, что секретарь даже не успел вскочить.
Влетев в кабинет, Трой схватил телефон, несколько раз глубоко вздохнул, прижал трубку к уху: "Когда?" — и рухнул в кресло.
* * *
Когда утром сообщили, что маркиз до сих пор не вернулся, Адэр расплылся в улыбке. Остаться на ночь! Как же ему удалось уговорить Малику и перехитрить Муна?
Ближе к вечеру радужное настроение побледнело и сменилось тягостным ожиданием. Солнце приникло к земле, а машина друга так и не показалась. Нарастающая волна переживаний вызвала приступ тошноты. Адэр забил тревогу.
Собравшиеся в холле обитатели замка жались друг к другу и, казалось, были искренне удивлены, услышав, что у Муна и Малики есть дом. Заикаясь, они строили догадки. Кое-кто даже предположил, что смотритель со своей воспитанницей ушли к морскому народу — уж очень старец походил на ориента.
Прихватив фонари, работники пробродили по пустоши добрую половину ночи и вернулись ни с чем. Утром поиски возобновились.
Адэр метался по замку. Перебегал от окна к окну в надежде увидеть в воздухе столб пыли, поднятый колесами автомобиля. Ветер, врываясь в залы и комнаты, доносил все что угодно — шелест листьев, пение птиц, скрип ворот гаража, — но только не рев двигателя. День неумолимо приближался к концу. Небо посерело, слилось с землей, на замок опустилась очередная бессонная ночь.
Заслышав топот и гул голосов, Адэр поспешил в холл, но, взглянув на охранителей и слуг, упал в кресло. Хмурые лица, скованные движения — всё кричало без слов о неутешительных результатах дня. Искатели сообщили, что, разделившись на небольшие группы, прочесали местность и обнаружили машину маркиза с искореженным крылом и вывернутыми колесами. Чуть дальше нашли пиджак. В ближайшем селении Вилара никто не видел, а пустошь хранила молчание. Следы, если они и были, запорошил песок — весь день злобствовал ветер.
День проходил за днем. Адэр требовал продолжения поисков. Ему никто не перечил. Безумный взор и побелевшие от напряжения кулаки пугали людей и гнали все дальше и дальше от замка.
Сколько раз Адэр сжимал в руке трубку телефона — сообщать Трою Дадье или все-таки ждать? И что говорить? Молодой, пышущий здоровьем и силой маркиз бесследно исчез в глухой степи? Но так и не поднял трубку с рычага — Вилар жив и точка!
* * *
Первое, что увидел Вилар — это нависающая над ним каменная глыба. Она то приближалась — даже удалось рассмотреть мелкие трещинки и шероховатости, — то резко взлетала, превращаясь в размытое пятно. Наверное, поэтому казалось, что тело находится в невесомости и постоянно покачивается в такт ударам сердца. Захотелось уцепиться взором за что-нибудь незыблемое, остановить раскачивание бренной плоти и ощутить под собой твердую землю.
Вилар оторвал взгляд от глыбы и увидел стоящего на коленях старца. Седые нечесаные пряди спадали на острые плечи. Мелкая сетка морщин окружила выцветшие сине-зеленые глаза. Бронзовая кожа обтянула продолговатое лицо, впалую грудь и жилистые руки.
— С возвращением! — с непривычным акцентом произнес старик.
Вилар пошевелился и вскрикнул. Боль металлическим прутом пронзила спину вдоль позвоночника и вылетела из темечка.
Сквозь шум в ушах пробился скрипучий голос:
— Не спеши.
Прохладные тонкие пальцы иголками впились в виски. Сразу стало легче. Голова просветлела, боль в спине притупилась.
Старец накинул на себя серую холщовую рубаху. Повязал голову белым платком, затянул узел на затылке. Что-то в его лице и движениях было до ужаса знакомо. Если б Вилар мог, то потер бы глаза, чтобы отогнать наваждение.
— Пить...
Старик легонько приподнял ему голову. К губам прижался край жестяной кружки. Уже допив холодную воду, Вилар ощутил во рту странный кисловатый привкус.
— Что это?
— Трава.
— Где я?
— У нас. Ты болен. Спи.
Старец опустил ладонь ему на лицо и вновь сдавил виски. Вилар вдыхал знакомый запах, но не мог его вспомнить. Мысли лениво ворочались в голове, тело приятно тяжелело. И уже погружаясь в сон, Вилар улыбнулся — ладонь старика пахла рыбой.
Снилось что-то тихое, безмятежное. Но сон бесследно испарился, забрав с собой спокойствие и тишину.
Вилар скользнул взором по плите над головой, скосил глаза. Легкие пенистые облака бороздили лазурное небо. В воздухе парили маленькие серые птицы с длинными изогнутыми клювами. Большие чайки с детским плачем взмахивали белыми крыльями.
Дети... Здесь дети... Вилар с трудом повернул голову.
Загорелые до черноты ребятишки строили из песка замки, с задорным смехом гонялись друг за дружкой, с разбегу влетали в волны. Женщины в белых платках и серых мешковатых одеждах что-то помешивали в котлах, висящих над кострами, покрикивали на расшумевшуюся детвору.
Сидящая в тени скалы красивая смуглая девушка чинила сети. Сети... Но в Порубежье не занимаются рыбной ловлей. Значит, это не Порубежье.
— Где я?
Девушка подняла на него удивительные глаза цвета морской волны и крикнула:
— Йола!
Вилар попытался сесть. Все куда-то поплыло: девушка, сети, небо. Плечо стиснула чья-то ладонь и заставила лечь.
— Не спеши, — прозвучал скрипучий голос.
Сквозь туман в глазах удалось рассмотреть старика.
— Кто вы? — спросил Вилар.
— Ориенты. Мое имя Йола.
Вот, значит, к кому он попал...
— Йола будет лечить, — произнес старец и с помощью девушки осторожно перевернул Вилара на живот.
Уткнувшись лбом в плоскую подушку, Вилар старался вспомнить, что читал о морском народе. Но на ум пришла лишь сказка о способности ориентов дышать под водой.
Старческие пальцы с не старческой силой вонзались в шею и плечи, костяшками вдавливались в позвоночник. Спина горела огнем, но холодный озноб сотрясал все тело.
— Хорошо! — сказал Йола и, уложив Вилара на спину, подоткнул под него одеяло. — Два дня спал и лежал ровно — очень хорошо.
— Два дня?!
— Два дня мало.
— Как я здесь оказался?
— Йола сболтнет. Великий накажет.
— Вы спасли жизнь человека. За это не наказывают.
Старик неопределенно пожал плечами и отвернулся.
В голове крутилось — Великий накажет... Великий... Как же он забыл?.. Двадцать лет назад Моган своим беспрецедентным законом запер племена морского народа на мизерных клочках побережья и запретил им покидать свои земли. Видимо, в ту злополучную ночь ориенты нарушили закон.
Вилар натянуто улыбнулся:
— Я не расскажу ему.
Йола с сомнением в глазах посмотрел на него.
— Даю слово! — промолвил Вилар.
Старик потер мизинцем кончик носа и начал рассказ. Ориенты действительно покидали свои земли. В ближайших селениях они обменивали рыбу на одежду, капроновую нить и кухонную утварь. Той ночью как раз под обрывом, куда упал Вилар, расположились рыбаки. Ожидая возвращения своих соплеменников, развели костер. К тому времени они успели вытянуть сети и свалить их под уступом. Сидели кружком, прислушиваясь к непонятному шуму, доносящемуся сверху. И только заметив на краю обрыва силуэт человека, не сговариваясь, схватились за невод и натянули его. Это не спасло от удара, но спасло ему жизнь.
— Йола сделал все, что умеет, — сказал старец. — Но надо лежать.
Вилар потянулся к его руке и крепко, насколько смог, сжал сморщенные пальцы:
— Йола, дорогой! Спасибо!
Зажмурился, испугавшись, что непрошеные слезы собьют с мысли.
— Мне надо вернуться. Сегодня.
Старец хрипло рассмеялся:
— Вернуться куда?
— В замок. В тот, что среди пустоши. Я там живу.
— Как твое имя?
— Вилар.
— Вилар не может ходить.
— Отправь кого-нибудь. За мной пришлют машину.
Йола выставил два пальца и, по очереди загибая их, произнес:
— Раз: машина трясет. Два: закон Великого.
— Я уже говорил: Великий не узнает.
— Наместник в замке.
— Да нет никакого наместника, — в сердцах воскликнул Вилар. — Теперь есть правитель Порубежья.
— Правитель? Так значит? — Старик прищурился. — Правитель новый, закон старый.
Болезненная усталость туманила голову. Не было сил ни молить, ни убеждать.
— Сколько тебе лет? — пробормотал Вилар, еле ворочая языком.
— Много.
— И моему отцу... Ему скажут... Страшно подумать...
Стремительно закружились мысли. Вилар пытался выхватить из хоровода хоть одну и вспомнить, о чем говорил секунду назад.
На лицо легла ладонь.
— Спи, — издали прозвучал голос ориента.
И уже падая в черную бездну, пропахшую рыбой, Вилар прошептал:
— Малика...
Он лежал все под той же каменой плитой. Со стороны моря ориенты вбили невысокие колья и закрепили на них парусину, дабы крепчающий ветер не доносил морскую прохладу. С наступлением сумерек в лагере стало непривычно тихо. Вилар дотянулся до жесткой ткани и приподнял полог.
Мужчины сидели вокруг огромного костра. К небу тянулись оранжевые языки пламени. От порыва ветра взлетали снопы искр и, сверкнув умирающими звездами, мгновенно исчезали.
Ориенты — все как на подбор: невысокие, коренастые, загорелые — походили на акробатов из цирка, восхищавших публику шириной плеч и бугристостью тел. Их движения напоминали взмахи крыльев чаек, речь звучала подобно шуму волн — слова накатывали, взгромождались друг на друга, а достигнув апогея, протяжно шуршали, как галька под отступающим морем.
Старшим на Совете, видимо, был Йола. Когда старец вскидывал руку, все умолкали. Он говорил, затем жестом разрешал продолжать обсуждение.
