Клуб Анонимных Некромантов

Минусы, правда, существеннее: подглядывать за девушками будет либо совершенно не интересно, либо из эстетического удовольствия, разве что. Да и главный минус существования духа в том, что это — существование, а не жизнь. Суррогат. Профанация. Впрочем, чем это будет отличаться от его нынешней жизни, если скоро из него, капля за каплей, утекут жизнелюбие, радость и способность улыбаться?..

Интересно, а все ли призраки видят людей? Мало живых, способных заглянуть за грань мертвого мира. А много ли мертвых, способных заглянуть за грань живого? А видят ли призраки друг друга? Есть ли призрачные облики у животных?

Внезапно Васе стало смешно. В средней школе он общался со странным мальчиком, повернутом на мистике, пришельцах и масонах. С этим мальчиком тоже никто не хотел дружить, поэтому два изгоя попытались стать приятелями, но у них ожидаемо ничего не вышло — один оказался слишком занудным, другой слишком противным. Так вот, этот зануда жутко боялся призраков. Просто безумно. Посыпал соль вокруг своей кровати, стащил где-то рваную серебряную цепочку и спал, крепко ее сжимая... Интересно, а когда он умрет и превратится в духа, он точно так же призраков бояться будет? А себя самого?

— Мне не нравится твоя задумчивость, — нахмурилась студентка. — Ты помнишь, кто ты?

— Ага. И возраст, и имя, и фамилию, и город этот чертов помню, и страну. И таблицу неправильных глаголов английских помню. И формулы сокращенного умножения. И то, что ты пришла без спросу. Как, кстати, ты это сделала? — все-таки заинтересовался парень.

— Я некромантию имела ввиду, ну да ладно. Давай поступим следующим образом. Сейчас я так же незаметно исчезну и добуду нормальной выпивки и чего-нибудь поесть, а ты больше не будешь так задумчиво смотреть вниз, сидя на краю крыши, хорошо? А когда я приду, я тебе все расскажу о том, как правильно "ходить по свече". А ты мне расскажешь чуть-чуть о своей жизни, только не очень долго и занудно, договорились? — предложила Варя. — В алкоголе ты не разбираешься, окей, а что ты ешь?

— У меня почти нет денег, — пожал плечами Вася. — Так что сейчас я ем сам себя. Вернее, мой желудок. Я не возьму в долг.

— А тебе никто и не даст, — лукаво улыбнулась девчонка, вставая с нагретого покрытия и отправляясь куда-то Васе за спину. — Тем более, у меня самой нет денег. Возьму чего-нибудь на свое усмотрение. Чао!

Пожав плечами, колдун уставился на небо. Исполосованное размазанными перистыми облаками, оно было густо-синим, если задрать голову вверх, и светлело к горизонту. На часах было начало девятого вечера, и солнечный диск уже закатился за дома на горизонте, подсвечивая облака пурпурным и оранжевым.

Если хорошенько присмотреться и прибавить некую толику фантазии, то можно было увидеть слабое мерцание полярной звезды. Василий медленно и плавно растянулся на крыше, сунув под голову измазанный чердачной пылью рюкзак с так и не пригодившейся курткой. Думать не хотелось. Смотреть, а тем более что-то видеть — тоже. Внизу рокотали моторы проезжавших мимо машин, ветер доносил людские голоса и запахи свежескошенной (опять гастарбайтеры весь день триммерами жужжали) травы, а откуда-то сзади слышался запах пиццы и... Стоп, пицца?

— Прости, я не знаю, что тебе нравится, поэтому взяла всего понемногу, — услышал он, в недоумении приоткрывая один глаз и поворачивая голову в сторону источника запаха. Источник присел рядом. Вернее, не источник, а Варвара, которая держала в одной руке маленькую коробочку, а в другой — солидно распухший рюкзачок.

— Кажется, я начинаю понимать, что имела ввиду тетя Ада, говоря, что ты тащишь все, что плохо лежит, — усмехнулся Василий, готовый сейчас простить девушке все ее поспешные выводы за кусок теста с сыром. Но только за коробку целиком! — Откуда, думаю, не стоит спрашивать? Ну и ладно. А с чем пицца?

— А шут ее знает, я не смотрела, — отмахнулась девушка, выгружая из рюкзака бутылку с чем-то янтарным внутри, пару шоколадок, два пакета чипсов, булочку и колбасную нарезку. — Я, вообще-то, такое не ем. Как-то у меня с ней не складывается. Ты меня простил?

— Пока не знаю, если там много сыра — я подумаю, — фыркнул аспирант и откинул крышку. — О. Сырное ассорти, бинго. Прощена.

— Ешь и рассказывай. Стоп, нет, сначала выпей, — девушка протянула бутылку собеседнику.

— Это что, виски? Я такое не пью, — скривился Вася.

— Ты с ума сошел? Это же вишневый ред стаг. Хольг тебе за эту бутылку шею бы свернул! — изумилась Варвара.

— Хорошо, что его здесь нет, я не такой же гибкий и мертвый, как Вергилий. И никогда не пробовал ничего крепче настоек, если честно. А кола есть? — пожал плечами парень.

— Нет, ты точно не разбираешься в алкоголе, — фыркнула Варя, вытаскивая из рюкзака полупустую бутылочку. — Держи, но она теплая и, кажется, не особенно уже пузырится. Раз уж ты решил осквернить этот прекрасный напиток таким пошлым смешением с плебейской газировкой, так хоть пострадай.

— Не уверен, что получится, но я очень постараюсь, — пообещал Василий и хлебнул виски из бутылки. Горло обожгло, затем в пустой желудок ударился теплый тяжелый ком. Желудок обиженно заурчал и принялся мстительно и с преувеличенным энтузиазмом переваривать и усваивать. Большой глоток грозил обернуться не меньшей ошибкой. Никогда прежде не употреблявший ничего крепкого, мужчина просто не мог представить, что нельзя пить такие вещи, словно чай. — Прфхшттто это ббыло?

— Ой. Запивай скорее! — захихикала Варя, спешно сворачивая крышу с горлышка газировки. — Прости, ты же предупредил, а я и не подумала... А ты голодный же еще, да? Ешь скорее!

— Угу. Так ты, говоришь, хотела услышать историю? — Вспомнил Василий, зачем сюда пришла Варвара. — Ну, слушай. Но будет долго и занудно, тут уж страдать придется тебе. Итак, жил-был на свете один мальчик Вася. С самого глубокого детства он чувствовал, что с ним что-то не так. Он слабо помнил первые шесть лет жизни, когда был в яслях и детском саду, но тогда, хоть его и не любили, хоть и был он редкостным драчуном и маленьким неуправляемым засранцем, но ему было не так уж и плохо. Он никогда не тосковал по семье, которой у него и не было, по сути. С радостью уходил в ясли, а затем в детский сад — находиться по выходным рядом с отцом было просто невыносимо. Его глаза просачивались в душу, отравляли ее, прожигали нутро, а выжженное пепелище посыпали солью, чтобы там никогда наверняка ничего не проросло больше. Васю мучили кошмары во сне и наяву, везде он видел эти чертовы отцовские глаза с ранними морщинами и злобным прищуром. Ненавидящие, зомбирующие. Вася кричал во сне, пытаясь проснуться, и никогда проснуться не мог, пока его не будили подзатыльником воспитатели или не трясли за плечо разбуженные его плачем дети... Вася чувствовал что-то темное, что проникало из зрачка в зрачок, стоило поднять лицо отцу навстречу. Вася ненавидел отца.

Когда он пошел в первый класс, все стало гораздо, гораздо хуже. Все чаще хотелось кричать, все чаще он позволял себе сесть посреди комнаты, зажать ладонями уши и вопить во весь голос, срывая его, до боли, до хрипоты. Было невыносимо возвращаться после уроков домой, невыносимо вечерами находиться в одной комнате с человеком, ненависть которого можно было практически тактильно ощутить. Было невыносимо спать с ним на одном этаже, просыпаться от его голоса, есть с ним за одним столом. Невыносимо. Запах его одеколона и пота, скрип его ботинок, шуршание его кожи, когда он тер одну руку об другую, тембр его голоса — все это хотелось выдавить из себя и окружающего пространства криком. Как же он радовался, когда летом перед вторым классом его увезли в большой далекий город! Он ехал с мачехой в поезде и все спрашивал, будет ли папа приезжать. "Будет", успокаивала его Ирочка, "будет. Все мы будем приезжать: и я, и мама, и Антошка, и дядя с тетей, и бабушка с дедушкой".

Маленький Вася смотрел в окно и первый раз в жизни молился о том, чтобы папа никогда не приехал.

Когда он попал в интернат, ему стало чуть полегче. Чернота отступала, как и прежде, перед криками. Он приложил в два раза больше усилий, чтобы прогнать ее из себя, выдавить, очистить каждую клеточку организма.

Детям говорили: "учитесь хорошо, тогда родители будут навещать вас", и он старался учиться как можно хуже, чтобы его отец никогда-никогда не захотел приехать.

В конце второго класса он услышал о том, что его хотят вернуть домой. А ведь он только-только почувствовал себя свободным! И тогда он устроил истерику, которая привела к письму домой. Каждый день он с ужасом просыпался, боясь услышать знакомый полузабытый голос, увидеть эти ледяные черные обволакивающие глаза, ощутить жесткую руку на своем плече... Но неделя шла за неделей, а ответа на письмо все не приходило, в дверь никто не звонил. Из очередного подслушанного разговора Вася понял, что с отцом не могут связаться, и он, по всей видимости, махнул рукой на сына.

И тут Василия отпустило. Отступившая чернота не возвращалась, он мог дышать, мог улыбаться, мог смеяться. Это было самое прекрасное и веселое его лето: ему было девять лет, у него были друзья, была девочка, которая тайком его поцеловала в щеку ("дура!" — воскликнул он и отшатнулся, она расплакалась и убежала, а он долго еще прижимал к щеке ладонь, не веря, что это произошло с ним), у него были развлечения и игры, а самое главное, что у него не было семьи. Он с детства слышал, что его папа — вся его семья. Как же он был рад, что у него теперь нет семьи!

В начале третьего класса он понял, что учиться и читать, когда у тебя в голове не звучат чьи-то страшные голоса, это интересно. Последние два года начальной школы он этим и занимался, пытаясь наверстать упущенное. Рядом были друзья, и не только книжные, но и настоящие. Девочка стала сидеть рядом с ним за одной партой. Учителя поражались, но пытались дать шанс — и он его не упустил. Перейдя на четвертом году обучения в параллельный класс, но оставшись в том же интернате, он потерял часть старых друзей, но обрел новых. А потом он начал участвовать в олимпиадах и занимать первые места. Школьная, городская, областная... Подслушав очередной разговор, понял, что его переводят в другой интернат, но уже для одаренных детей. А раз так, то с конца мая, когда завершается четвертый год обучения и до начала сентября, когда начинается пятый, его отправляют домой, как человека, этот самый дом имеющего. Бюрократическая машина была безжалостна к мольбам ребенка — живущие при интернатах на летний период могут в них остаться, но вот в каком? В том, в котором он больше учиться не будет? Или в том, в который он будет зачислен только через три месяца?

Чернота навалилась снова, но он уже знал, как с ней бороться. Одиннадцатилетние умные мальчики не плачут, они медитируют. Но и они не способны бороться с проклятием.

Короче, в августе я вернулся уже окончательным и бесповоротным аутсайдером, коим и остаюсь до сих пор. А теперь расскажи мне, чего это за ерунда такая творится со мной?

— А ты сам как думаешь? — спросила притихшая Варя. Под монолог они незаметно съели всю пиццу, колбасу и булочку, колы оставалось на дне, виски — две трети бутылки.

— Я думаю, что с самого детства он чувствовал, что с ним что-то не так, но лишь сейчас начал осознавать всю глубину происходящего. Что разбуженные воспоминания и новая информация, причудливо переплетаясь, начинают складываться в детали какого-то отвратительного паззла. Что мальчик, всю жизнь бывший агностиком, теперь просто не может не верить в то, что видел, но и втиснуть в свою жизнь ему это тоже не удается. Да к черту все. Я осознаю, что это не идиотский розыгрыш и не мистификация, но принять это, словно должное, не могу. Я с детства привык к тому, что никому не нравлюсь, что меня никто не любит, а лишь прикидываются друзьями для того, чтобы использовать меня.

Никто никогда не приходил на мой день рождения и не дарил мне подарков. Мои подарки всегда выбрасывали, зачастую — демонстративно, прямо при мне. Никто не звал меня гулять по парку или вот так вот сидеть на крыше, никто не приглашал на свидание. Дай бутылку.

У меня какой-то идиотский талант постоянно слышать то, что для моих ушей не предназначается. Или, наоборот, предназначается. Короче, я много раз слышал, как меня обсуждают. Внешность, поведение, действия, ум. Тембр голоса, цвет глаз. И никто не мог понять, что же их во мне отталкивает! Я всегда следил за собой, каждый день принимал душ, чистил зубы, стриг ногти, стирал и гладил одежду, полировал ботинки, причесывался и пользовался дезодорантом. Я не хамил, не пошлил, придерживал дверь перед девушками и пытался ухаживать даже за незнакомыми, просто так, из вежливости. Я слышал, что про меня говорят: высокий рост, блестящий ум, чистая кожа, красивое лицо. Правда, тощий, но таких полно. Но вот почему-то гулять со мной никто не хотел. Девушки в метро оборачиваются, глазами провожают, пару раз номер телефона давали, пытались знакомиться. Стоило сказать привет — и все, как отрезало. Я мог рассказать свежий анекдот — и все бы скривились или стояли с каменными лицами. Какой-нибудь придурок, кривляясь, повторил бы его — и все стали бы смеяться, но не над ужимками, а над только что рассказанным мною анекдотом. Ну вот как это называется, а? Скажи мне, всезнающая Варвара, как это называется?

— Больше ты не пьешь, тебе явно хватит. А называется это проклятие, — Варя отняла бутылку и засунула в рюкзак, сунув Васе в руки пачку чипсов взамен. — Ты убежал сегодня, а мы потом обсуждали это. А мог бы остаться и послушать умных людей, Аделаида же обещала тебе рассказать, просто чуть позже.

— Я помню. — Вася, пошатываясь, встал и сел на самый край, свесив ноги.

— Прости, я не знала всю правду, с моей стороны все выглядело совершенно иначе. Я знаю, что ты слишком много несправедливости видел, да и лжи, причем от близких людей, но.... Розовые очки всегда бьются стеклами внутрь, — девушка сидела, перебирая пальцами бахрому на дырке в джинсах над коленом. — Но теперь все будет иначе. Люди больше не будут от тебя шарахаться, во всяком случае, пока отец снова тебя не увидит. Но на этот случай поначалу рядом будем мы, а затем ты и так справишься.

— Скажи мне сейчас честно. Я виноват в смерти матери? — затаив дыхание, задал вопрос Василий, ум и логика которого были затуманены алкоголем. — Ну, с мистической точки зрения.

— Нет. Точно нет. Твоим родителям не мешало бы предохраняться, да и мозгов, прости, иметь поболее. Это не говоря уже о вершине идиотизма с этой трагичной поездкой. — Покачала головой Варя.

— Откуда ты такие подробности знаешь? — вдруг спохватился парень. — Я же не рассказывал этого никому из вас.

— Что-то мне дед твой рассказал, что-то от родственников слышала.... — Варя оставила в покое джинсы принялась терзать лямку рюкзака. — И... Уж прости, но в нашем круге никакой интриги не получится. Ада беспардонно читает мысли, а Хольг — все остальное, в том числе и воспоминания. Он серьезно видит и прошлое, и будущее, даже то, чего ты сам не видел. А еще у этой парочки языки — как помело, правда, только в нашем кругу. Так что... Присоединяясь к нам, ты должен знать, на что идешь. Хотя бы в этот раз.