— Правда в том, — медленно произнес Мерлин, — как бы мне ни было неприятно признавать, что Лэнгхорн, возможно, не был целиком и полностью мерзким человеком. Никто не может читать это Писание не предвзято и не видеть всего хорошего, чего оно также пыталось достичь.
Сандария посмотрела на него с явным удивлением, и он поморщился.
— Не думайте, что мне было легко принять это. Я знал людей — большинство людей, — которых демонизирует Писание. Знаю, что с ними случилось, и вижу всю ложь, заложенную в это. И, несмотря на это, в Книге Бедар и даже в Книге Лэнгхорна есть целые главы, с которыми я полностью согласен. Не только потому, что в них есть внутренний смысл, но и потому, что они представляют именно то, во что я всегда верил, что Бог хочет от Своих детей. Лэнгхорн хотел создать систему, структуру, которая помешала бы человечеству когда-либо разработать технологию, способную привести ко второй встрече с Гбаба. Он был готов на все, чтобы достичь этого, и в процессе он крал у поколения за поколением знания, которые могли бы предотвратить болезни, предотвратить голод или избавить миллионы харчонгских и деснейрских крепостных от худшего вида рабства. Я даже не могу начать описывать все вещи, которые он украл у каждого человека, когда-либо родившегося на Сэйфхолде. Разведывательные скиммеры, которые доставили вас сюда, все то, что вы видели в пещере, — все это лишь малая часть того, в чем было отказано вам, вашим родителям, вашим бабушкам и дедушкам, прадедушкам и прабабушкам. Каждому поколению, когда-либо родившемуся на этой планете.
— И все же, даже делая это, он пытался построить общество, в котором мужчины и женщины любили бы других мужчин и женщин. В котором они должны были относиться друг к другу как настоящие братья и сестры. В которой сильные должны были защищать слабых, а не охотиться на них. Общества, выросшие в таких местах, как Харчонг и Деснейр, развивались вопреки учениям Писания, а не благодаря им. Когда я впервые встретился с королем Хааралдом, я спросил его, почему его прадед отменил крепостное право в Чарисе, и он ответил: "Потому что, по его мнению, этого хотел от нас Бог". Я указал на то, что крепостное право и даже рабство существовали в других сферах и что Церковь терпела это, и спросил, как он может верить, что Бог не согласен с крепостным правом, если некоторые мужчины и женщины были прикреплены к земле даже на Землях Храма, и он сказал: "Писание учит, что Бог создал каждого Адама и каждую Еву в одно и то же мгновение одним и тем же проявлением Его воли через архангела Лэнгхорна. Он не создавал сначала королей, или дворян, или богатых торговцев. Он вдохнул дыхание жизни в ноздри всех мужчин и всех женщин. Конечно, это означает, что все мужчины и все женщины — братья и сестры".
Мерлин сделал паузу, на его лице отразилось горе, которое он все еще испытывал из-за смерти Хааралда. Затем его сапфировые глаза вновь сфокусировались на лице Сандарии.
— Тогда я не знал, что он уже прочитал "дневник Сент-Жерно". Но дело было в том, что, несмотря на это, все, что он сказал о том, чему учило Писание, было абсолютно точным. Вот чему оно учило.
— Во многих отношениях в Писании есть то, что бедарист назвал бы раздвоением личности. У меня есть его копия, выполненная до того, как Ракураи нанес удар по рифу Армагеддон, и вы можете изучить ее, если хотите. Но одна вещь, которую вы обнаружите, — это то, что в ней вообще нет Книги Шулера. На самом деле, как бы мне ни было неприятно это признавать, когда Мейкел указал мне на это некоторое время назад, если вы читаете Писание без Книги Шулера и Книги Чихиро, Бог, о котором там говорится, действительно бог любви и сострадания. Бог, Чей план для жителей Сэйфхолда призывает их любить друг друга, жить в мире, расти в опыте и духовности, чтобы в момент своей смертной смерти они были готовы встретиться с Ним лицом к лицу и сами занять свои места ангелов и архангелов. Предполагается, что они должны следовать правилам, изложенным в Книге Лэнгхорна и Книге Джво-дженг, потому что эти правила существуют для их же блага и потому, что они хотят делать то, что Бог желает, чтобы они делали, хотят жить той жизнью, которую Он предназначил для них.
— Есть ли в этом массовый обман? Да, конечно, есть. И есть ли принуждение, встроенное даже в первоначальное Писание? Да, есть, и оно явно устанавливает авторитарную церковь, чтобы сохранить и навязать свое учение на все времена. Но жестокость, железный ужас Книги Шулера входят в церковный канон только после рифа Армагеддон. Это было написано не Лэнгхорном, и поэтому, как бы сильно я ни ненавидел его за моих друзей, которых он убил, за то, что он взял на себя ответственность и создал ситуацию, породившую это чудовище, я был вынужден признать, что то, с чем мы сталкиваемся сегодня, — это не то, с чем он когда-либо сталкивался или предназначал для воплощения в жизнь.
— Поверьте мне, я очень далек от того, чтобы быть апологетом Эрика Лэнгхорна. Закон непреднамеренных последствий не освобождает кого-либо от ответственности за результаты, которые он приносит, независимо от его намерений, и у меня есть свои собственные подозрения относительно того, где оказался Лэнгхорн. Но Церковь, убеждения, которым вы с Эйвой — вы и Ниниэн — отдали свои жизни? Это хорошие вещи, Сандария. Никто не просит вас поворачиваться к ним спиной. Никто не хочет становиться между вами и Богом. Мы хотим — нам нужна — ваша помощь в уничтожении извращения, которое Жэспар Клинтан сотворил не просто из учения Бога, с верой в которого выросли мы с Нимуэ, но и из того, во что должны были верить все на Сэйфхолде по мысли Лэнгхорна.
— Я ни на секунду не сомневаюсь, что Лэнгхорн одобрил бы усилия инквизиции по искоренению "еретических" знаний и технологий, растущих в Чарисе. Но делать это таким образом? Пытать и убивать во имя Бога? Чтобы заморить голодом миллионы ни в чем не повинных сиддармаркцев? Может быть, человек, который был готов украсть жизни восьми миллионов людей, перепрограммировать не просто их воспоминания, но и всю их структуру убеждений без их ведома или согласия, нанести кинетический удар по анклаву Александрии за то, что они посмели не согласиться с тем, что, по его мнению, необходимо было сделать, — может быть, он согласился бы, что никакие действия не были бы слишком экстремальными, если это был единственный способ предотвратить появление технологии, которой он так боялся. Но человек, который мог бы одобрить Священное Писание до рифа Армагеддон, рассматривал бы это как последнее, а не как первое средство. Сделал бы он это в любом случае, в конце концов? Честно говоря, я не могу сказать вам, что он мог бы сделать сегодня, через тысячу лет после уничтожения Федерации. Но как бы мне ни было неприятно это признавать, я должен верить, что он перепробовал бы все остальное, что мог придумать, прежде чем прибегнуть к тактике, которую Клинтан выбрал в качестве своего самого первого варианта.
Он замолчал, и в резных каменных залах пещеры Нимуэ воцарилась тишина. Сандария Гэтфрид переводила взгляд с Нимуэ на Мерлина и обратно, словно изучая сходство между этими двумя очень разными лицами, заглядывала глубоко в эти одинаковые сапфировые глаза, как будто искала душу — или, возможно, просто душу — женщины, которая умерла за тысячу лет до ее рождения. Было очень тихо, и затем, наконец, она сделала глубокий, прерывистый вдох.
— Не знаю, смогу ли я жить с этим, — сказала она очень, очень тихо. — Просто не знаю. Всю свою жизнь, начиная с монастыря, я посвятила себя сохранению правды, а теперь вы хотите, чтобы я поверила, что все, что считала правдой, на самом деле всего лишь еще один слой обмана. О, — она махнула отстраняющим жестом руки, — понимаю, что вы говорите о доброте, скрытой в Писании. Но правда остается правдой: вы просите меня поверить, что все это, каждое слово — хорошее или плохое — основано на лжи. Не знаю, смогу ли я это сделать. Даже не знаю, хочу ли я это делать.
Она спокойно встретила взгляд ПИКА, полностью осознавая последствия, если она станет угрозой для внутреннего круга, и в ее собственных глазах был страх. Но не было ни колебаний, ни готовности солгать, и Мерлин ответил таким же твердым взглядом. Затем он слегка улыбнулся.
— Люди, которые слишком легко отказываются от всего, во что верили, становятся хрупкими союзниками, сестра Сандария. Тот, кто прямо говорит вам, что он с вами не согласен, — это тот, кому вы можете доверять, когда он говорит вам что-то еще. Может наступить время, когда они представляют опасность, которую вам придется нейтрализовать, но они всегда люди, которых нужно уважать.
— Мерлин, — сказала Эйва, — не делай ничего поспешно.
Ее глаза вспыхнули тревогой при словах "опасность, которую вы должны нейтрализовать", и она потянулась, чтобы крепко сжать руку Сандарии.
— Я... — продолжила она, но Мерлин мягко покачал головой.
— Ни Нимуэ, ни я не собираемся делать ничего поспешного, Ниниэн. — Его тон был таким же мягким, как и его покачивание головой. — Для этого нет причин и нет необходимости. — Он снова перевел взгляд на Сандарию. — Никто не будет пытаться заставить вас верить или делать что-либо, что противоречит вашим собственным внутренним убеждениям. Есть причина, по которой Кэйлеб и Шарлиэн гарантировали свободу вероисповедания даже сторонникам Храма в империи, и если они могут сделать это там, как они — или я — можем оправдать неуважение к вашей религиозной свободе?
— Очевидно, мы не можем позволить кому-то поделиться тем, что мы только что открыли вам, с храмовой четверкой, — сказал он более мрачно, — но в данный момент вы не смогли бы этого сделать, даже если бы захотели. Вы здесь, в пещере, и у вас нет возможности общаться с кем-либо за ее пределами. В этих обстоятельствах мы готовы предоставить вам все необходимое время, чтобы решить, во что вы верите. На самом деле, это в первую очередь главная причина, по которой мы привели вас и Ниниэн сюда; чтобы наши руки не были принуждены к неоправданной жестокости, если кто-то из вас решит, что не может принять то, что мы должны были вам сказать.
— Мы готовы оставить вас здесь, где вы можете обсудить истинную историю Сэйфхолда с Совой и Нарманом, если пожелаете. Чтобы предоставить вам беспрепятственный доступ к библиотекам Совы и возможность обсуждать их содержимое с любым другим членом внутреннего круга, включая Ниниэн, так долго, как вам заблагорассудится. И если, в конце концов, вы решите, что не можете стать частью внутреннего круга, мы дадим вам выбор между тем, чтобы оставаться тем, кого вы могли бы считать государственным узником здесь, в пещере Нимуэ, в комфорте и физической безопасности, со всем, что мы можем предоставить, или будучи помещенным в тот же вид криосна, в котором колонисты первоначально отправились в Сэйфхолд. Для вас не пройдет никакого субъективного времени с момента, когда вы заснете, до момента, когда вы снова проснетесь. Единственное, что мы хотели бы у вас отнять, — это возможность активно противостоять нам, и, боюсь, это позиция, в которой, как выразился Кэйлеб, "мы не можем поступить иначе".
Снова воцарилась тишина, и он позволил ей затянуться, пока полдюжины медленных, сочащихся минут тикали в вечность. Затем, все еще глядя на нее с той же нежной улыбкой, он сказал: — Выбор за вами, Сандария. Мы отказываемся быть хоть на йоту более безжалостными, чем должны, и на этот раз у нас есть выбор, как и у вас.
.VI.
Река Сиридан, Саутмарч, республика Сиддармарк
— Что это за фигня?
Лейтенант Арналд Брянсин перестал потирать руки в тщетной попытке убедить себя, что они теплые, и поднял голову со злобным выражением лица, пытаясь идентифицировать анонимный голос. Он прозвучал как голос капрала Кейлита, который, черт возьми, должен был бы знать лучше, чем говорить что-то подобное, не определяя, кто говорит.
Это была его первая мысль. Вторая мысль заключалась в том, что, судя по сообщениям, это было довольно жалкое оправдание.
— Кто это сказал? — рявкнул Брянсин. — И о чем, черт возьми, ты говоришь? Что такое это "что" и где ты это видел?
— Э-э, извините, сэр. — Да, это был Кейлит. — Это был я. И я не знаю, что это было. Что-то двигалось там, внизу, в воде — двигалось вверх по течению, а не вниз.
— Что?
Брянсин поднялся на ноги, осторожно ступая в ледяной темноте, и направился к позиции Кейлита. Капрал сидел на илистом берегу реки над затонувшей речной баржей, ближайшей к западному берегу реки Сиридан, и сползти по скользкому склону в воду не входило в список приоритетов Брянсина. Зимы в Саутмарче были значительно мягче, чем на севере, но температура колебалась едва выше нуля, и это придавало сырой ночи пробирающий до костей холод. Течение вокруг наполовину погруженного корпуса издавало тихие хихикающие и булькающие звуки, которые казались неуместно веселыми и жизнерадостными в данных обстоятельствах. Там было еще более дюжины барж, протянувшихся поперек реки более или менее прямой линией, большинство из них находились в более глубокой воде, где их затопили, чтобы перекрыть судоходный канал по причинам, о которых Брянсин действительно не хотел слишком подробно задумываться. Последнее, в чем нуждалась армия Сиридан, так это в том, чтобы порожденный демонами бронированный корабль, о котором сообщалось в Тесмаре, поднялся вверх по реке, чтобы поддержать атаку пехоты еретиков на ее новые позиции, как это было прошлым летом, когда он разорил тылы армии Силман.
— Покажи мне, — прошипел он, присев на корточки рядом с Кейлитом.
— Не вижу этого сейчас, сэр, — извиняющимся тоном сказал капрал. — Это было прямо там, что бы это ни было.
Капрала было трудно разглядеть в темноте. Убывающая луна, которая была видна ранее сквозь набегающие тучи, почти зашла, но все еще давала достаточно света, чтобы окрасить серебром низко лежащий речной туман, и Брянсин кружил позади Кейлита, пока не смог различить указывающую руку капрала на фоне тусклого мерцания. Это, по крайней мере, позволило ему сориентироваться, и он, напрягая зрение, всмотрелся в указанном направлении.
— Там, у третьей баржи? — спросил он.
— Да, сэр. Ну, может быть, скорее между ней и номером два. Немного ближе.
— Опиши, что ты видел.
— Я ничего толком не видел, сэр. Непонятно, если вы понимаете, что я имею в виду. Там было что-то черное, и я подумал, что это палка или кусок плавника. Но потом понял, что это движется в неправильном направлении. Оно шло против течения.
Брянсин сердито уставился на безобидную реку, вглядываясь, пока у него не заболели глаза, но он не увидел никаких признаков того, что Кейлит мог видеть, или думал, что видел, или вообразил, или что-то еще. Он никогда не думал о капрале как об особи с богатым воображением, но тусклого света, движущейся реки, сгущающегося тумана, напряжения глаз и гложущей неуверенности было более чем достаточно, чтобы заставить любого начать видеть вещи, если он смотрел достаточно долго.
— Там было только одно такое? — спросил он через минуту.
— Да, сэр, видел только одно. Наверное, их могло быть и больше. Если, конечно, одно из них действительно существовало с самого начала.
