Иконоборцы

— Я предложил закатать ее в бетон и утопить в болоте, но она отказывается, — вклинился Семенов.

— А кто ее будет закатывать?

— Этот хуев патриарх выпьет кого угодно — от гуля до римского папы!

— Патриарх?

— Ну, я навела справки по архивам. Был слушок среди тех, кого мы называем Шабашем,

что как раз при разделении, точнее, создании сект, один из старых уже тогда тзимицу был заточен в некую картину. Кажется, там постарались мастера из Ласомбра и Вентру. Там в тексте на самом деле очень странная ритмованная латынь — сейчас так уже не говорят и тем паче не думают. Да и упоминание идет вскользь, чисто для описания могущества какого-то миланского князя.

— Задачка, конечно, не из простых, надо подумать. Пока старайтесь ничего не делать. Если он проявит какую-то активность — сообщайте немедля. Высадите меня где-нибудь здесь.

Камил выскочил из машины и быстрым шагом вошел во двор, небо уже начинало светлеть и на улице становилось неуютно. Он подошел к подъезду, щелкнул ключами и через минуту был уже в безопасности родного убежища. Сегодняшняя ночь выдалась очень насыщенной на события и информацию, и все следовало как следует обдумать.

— Итак, ты отправляешься завтра, — Альберт довольно потер руки и вновь оперся на свой низенький стол, заминая листы лежавшей на ней карты.

— Ночуй в лесу, это безопаснее, чем связываться с харчевнями и замками. И там, и там либо есть свои хозяева, либо нет надежного укрытия. Будь вежлив со встречными сородичами, но не чрезмерно. На тебя нет охоты, однако случаи бывают разные. Я научил тебя тому, что знал. Совершенствуйся в своих умениях, держи в узде свой голод и свою ярость. Я знаю, это не просто, но это то, что позволит тебе выжить и выполнить мою просьбу, а стало быть, наполовину сократить твой долг перед нашим кланом, а твой долг велик.

Я даю тебе письмо с рекомендациями для моих сородичей, но воспользуйся им в крайнем случае. Помни, что тебе придется соблюдать этикет и традиции. Это старый город и его князь принадлежит к клану Розы. Так что будь вежлив, но постарайся не привлекать лишнего внимания. Помни — ты обычный беглец из охваченного огнем Парижа, делающий небольшую остановку на своем пути как можно дальше отсюда. Не стремись выглядеть слишком умным, хотя от сочетания твоего возраста и твоего клана никто не будет ожидать особого подвоха, кроме битой посуды, — Алберт хихикнул себе под нос, — На вопрос о своем Сире ты можешь говорить чистую правду, тебя наверняка проверят, и успокоятся, выяснив, что ты всего лишь еще одно дитя войны и ничегошеньки о нем не знаешь. В мирное время тебя бы, наверняка, предложили бы уничтожить, но сейчас — время смуты, и если ты покажешь, что тебе знаком этикет и традиции, они не смогут. Тем более что это не их дело.

Теперь дальше, — Альберт снял с полки большую толстую книгу в кожаном переплете, повозился для вида с замками и достал оттуда лоскут пожелтевшей кожи.

— Это план дворца дожей, возможно, конечно, что он не очень точен, потому что я рисовал его с чужих слов, — Альберт передал ему лоскут, расчерченный багрово-серыми линиями.

— Судя по всему, — Камил аккуратно взял лоскут и повертел его в руках, — этот материал принадлежал ранее тому, с чьих слов ты писал карту.

— Ну, бумаги под рукой не оказалось, — карлик развел руками, — да и ненадежный это материал — бумага, ибо мнется, рвется и горит.

— Итак, в кои-то веки мне нужен не подвал, а чердак, да?

— Да, именно так, мой мальчик, — Альберт опять нервно потер ладони, — чердак наверняка охраняется, но не слишком. И там должен быть библиотекарь, он может показаться кем угодно, но вряд ли слишком силен. Когда я его видел в последний раз, этот скряга уже окончательно свихнулся и не согласился на обмен. Убеди его. Я знаю, ты можешь быть убедительным, но постарайся не лишать его не-жизни, ибо это противоречит традициям. Мне нужны листы из этой книги. — Он указал на открытый фолиант. — Я собираю их уже очень долго. Раньше у библиотеркаря было на два больше, я предлагал обмен, но тот не согласился, и мне пришлось смириться. И вот недавно я узнаю о том, что этот проходимец нашел еще пару! В то время, как мне достался только один, да и то не полностью! Этого я терпеть не могу! Привези мне новые листы, начиная с сорок девятого и дальше! Их должно быть всего четыре. Вот в таких специальных чехольчиках или в чем-то похожем, — и он помахал перед Камилом каким-то предметом.

Камил потянулся было за листом, чтобы разглядеть получше, но Альберт тут же отдернул лоскут

к себе, словно боясь расставаться со своим сокровищем.

— Сначала перечисли мне Великие Традиции, — Альберт сунул лист в фолиант и, захлопнув тяжелую крышку, уселся сверху, свесив свои кривые ножки.

— Что, опять? — недовольно спросил Камил, опуская руку и пряча ее за спину.

— Опять, снова и еще тысячу раз! Сколько я скажу! Ну?

— Первая традиция есть машкарадность — блюсти и от глаза чужого быт свой каинитский прятати, — начал заунывно Камил, раскачиваясь с пятки на носок. — Вторая традиция — шо не след в чужом доме порядок свой творить, ибо кто там хозяин — того там и закон.

Третья и четвертая меня особенно бесят, потому как мой сир их бессовестно проигнорировала, про то, что нельзя создавать потомков без разрешения, а ежели создал, то отвечай или пестуй до совершеннолетия. — Камил изобразил глубокий сокрушенный вздох и продолжил. — Пятая традиция о гостеприимстве глаголит, ибо всякий приезжий и проезжий во избежание неприятностей должен Хозяину территории представиться, ибо в противном случае беспременно ему битому быть. А шестая традиция про то, что без разрешения старших младших бить насмерть никак невозможно езмь.

И насколько я понимаю, для выполнения твоего поручения мне придется нарушить, как минимум, вторую, угрожая нарушением шестой, а пятую выполнить не в полном объеме, кося под парня лихого, но придурковатого, так?

— Может быть, тебе и правда была судьба стать актером, но и скоморох из тебя при случае выйдет неплохой. Хорошей дороги и возвращайся с победой! — тут карлик опять мерзко хихикнул, чем окончательно добил остатки пафоса ситуации.

Ночная Венеция была красива, как заколдованное королевство, город, подсвеченный желтыми пятнами фонарей, напоминал праздничный пирог, казалось, что время застыло здесь, как в куске янтаря. Этот город, был городом вечного карнавала, роскошно вычурной витриной театра, и сам был похож на никогда непрекращающийся бал-маскарад. С тех пор как город-государство потерял свою независимость, он с каждым годом все больше и больше, превращался в некую пародию на самого себя. Нет, Камил не любил этот город, но ему доводилось бывать там еще в той, другой своей жизни, устроить дневную прогулку по сети его каналов и ночную попойку в его кабаках, потеряв все, что можно, кроме нательного креста, и проснуться в городской тюрьме в отделении для благородных, с распухшими костяшками и головой, тяжелой, как чугунное ядро от корабельной гаубицы. Тогда оказалось, что дядя Николя заблаговременно разослал их приметы на случай, если все пойдет как обычно. И они не подвели, полностью подтвердив сложившуюся репутацию бузотеров и бражников. Н-да, это было тогда, когда Николя был еще жив и в этой жизни, и в той.

И вот судьба вновь привела его в этот город, но на сей раз для того, чтобы познать часть его теневой жизни, заглянуть за кулисы тяжелого бархатного занавеса, имя которому — Маскарад, или пресловутая Первая традиция.

Отличать бессмертных от смертных в этом городе было сложно, маски здесь носили чаще, чем реальные лица. В дороге Камил пару раз встречал себе подобных, но они старались делать вид, что не замечают его, а он не стремился навязываться с разговорами.

Однако старик просил, чтобы он соблюдал весь набор этой дурацкой считалочки, поэтому он, сложив два и два, решил, что в этом опереточном городе князя следует искать возле театра, что немедленно и предпринял. Нарезая третий круг вдоль ярко фронтона "Ла Фениче", Камил почувствовал движение рядом с собой и, вежливо приподняв шляпу, развернулся а сторону сородича.

— Месье, я ищу его светлость, для соблюдения традиций, — он наконец довершил поворот и увидел своего собеседника: сухощавая фигура в платье опереточного шута, в синей маске с турецким носом, — и я хотел бы сделать это побыстрее.

Паяц склонил голову набок и рассматривал его, молча, но с явной издевкой. Потом, видимо, принял какое-то решение и, кивнув, как будто самому себе, посеменил дурацкой прыгающей походкой куда-то в обход здания. Подойдя к неприметной маленькой дверце, он приоткрыл ее, и на мгновение приостановившись, обернулся на Камила, явно приглашая его следовать за собой.

Камилу с его ростом пришлось сильно наклониться и придержать шляпу, когда он скорее втиснулся, чем вошел, вслед за паяцем в узкую дверцу.

— Нешто тут одни карлы, что ль? — задумчиво пробурчал он, еле успевая за своим шустрым проводником, который вел его какими-то тесными и кручеными ходами, мимо шкафов, бутафорий и каких-то темных кладовых. Наконец, преодолев несколько пролетов винтовой лестницы, они оказались в богато изукрашенном коридорчике с единственной небольшой дверцей, покрытой золотой краской, а рядом, вытянувшись в струнку, стоял здоровенный бугай гренадерского роста и, кажется, даже не дышал. Приглядевшись, Камил опознал в нем сородича, и вежливо склонил голову . Его сопровождающий издал сдавленный смешок и нырнул в позолоченную дверцу, обратив внимание на грозного усача не более, чем на золотой канделябр, стоящий с другой стороны двери.

Камилу ничего не оставалось, как вновь последовать за ним. Вынырнув из двери, он огляделся. Дверь привела его в большую ложу, сплошь убранную бархатом и гирляндами живых роз. Паяц шмыгнул в какой-то угол, а Камил оказался перед сородичем в дорогом платье, со шпагой у пояса. Франт посмотрел на него его через золотой лорнет, как некое диковинное насекомое.

— Кто такой и по какому делу изволите беспокоить его светлость? — проскрипел тот, по-прежнему сохраняя безразличный вид.

— Камил Бенье, из Парижа, проездом. Хотел бы представиться, согласно традиции.

— Вежливый, но глупый. Его светлость не любит, когда гости представляются ДО оперы.

— Я не большой любитель зрелищ, мне их хватило там, откуда я родом.

— Что ж, очень жаль, что вы нас так скоро покинете, — его любезность была сродни льду.

Франт отвернулся от Камила,и согнувшись в поклоне, проскрипел в левый угол ложи.

— Ваша светлость. Тут один никчемный, но вежливый беглец, что прикажете с ним делать?

— Я все слышал.

Камил обратился в ту же сторону, поспешно срывая шляпу.

Голос принадлежал высокому блондину, одетому в костюм тореро. Он вальяжно развалился в креслах, держа в одной руке бокал, а другой лаская томную блондинку в одеждах пастушки, расшнурованных примерно на половину.

— Ваша светлость, я... — начал было Камил, но его перервали.

— Я же сказал, что я все слышал, — капризным тоном добавил тот и тут же спросил. — Имя твоего Сира?

— Я... я не знаю его... меня воспитал клан. Точнее то, что от него осталось, — загнусавил Камил, комкая в руках поля шляпы.

— Сын полка? Ха-ха. На эту тему можно поставить какую-нибудь слезную драму, — произнес Его светлость, явно теряя к нему интерес и возвращаясь к декольте блондинки, — но успехом она пользоваться не будет. Филензи! Дай ему, что полагается, и избавь меня от его общества.

— Слушаюсь, ваша светлость, — высокий франт с лорнетом повернулся к Камилу и бросил ему выдернутую из гирлянды белую розу.

— Приколи на одежду, пока не завянет — ты желанный гость в этом городе, если ты все еще будешь здесь, когда цветок засохнет -твоя плоть сгорит вместе с ним.

Камил поймал цветок и приладил его в петлицу.

— Я уеду так быстро, как только смогу.

— Счастливой дороги. Надеюсь, мы никогда не увидимся.

Камил повернулся к выходу и скрыл лицо шляпой в притворном отчаянье, чтобы не рассмеяться им в лицо.

Войти в здание оказалось не слишком сложно, оно охранялось людьми и от людей, а вот попасть на тот чердак, который был ему нужен, оказалось не так просто. Там, где по плану Альберта должна была быть лестница, имела место быть стена, причем довольно старая. Камил невольно задумался, сколько лет этой карте. Пройдя по периметру предполагаемого убежища, он нашел подходящее место и, примерившись, запрыгнул на стропила. Под потолком тоже не оказалось ни дверей, ни окон, но в одном месте он нашел подходящую щель и, вспомнив науку карлика, просочился сквозь стену.

Помещение, в которое он попал, не было библиотекой в полном смысле этого слова. Книги лежали прямо на полу — где-то аккуратными стопками, где-то были свалены неряшливыми грудами, вздымавшимися до самого потолка. Часть книг была погребена под слоем вековой пыли, на других же не было заметно ни пылинки.

Пробираясь по этому диковинному лабиринту вглубь помещения, Камил заметил блик света, и, повернув в том направлении, выбрался на относительно ровное пространство, засыпанное книгами и свитками не выше колена.

Посреди этого бедлама, перед большим зеркалом, покрытым сетью трещин, сидела огненно-рыжая девушка в ночной рубашке и читала какой-то свиток.

— Свечи положи в ящик, а витэ поставь на вон ту.... — буркнула она, оборачиваясь. — Э-э-эй, а ты вообще кто?

— Я к вам по поводу обмена реликвиями от одного вашего старого знакомого.

— Назови имя! Твое, и от кого ты пришел! Быстро! — рявкнула девица, отшвыривая свиток и разворачиваясь в его сторону. Ее глаза наливались кровью, она подобралась и сгорбилась, как кошка перед прыжком.

Камил почувствовал, как все пространство вокруг него поползло, как вода, стекающая в отверстие, центром которого была рыжая девица.

— Я пришел от мастера Альберта, — выдохнул Камил, на всякий случай группируясь, и не прогадал. Рыжая молния метнулась к нему, целясь в глаза, Камил чуть-чуть сместился в сторону и подправил траекторию хозяйки резким движением кулака правой руки. Рыжий метеор пронесся по залу и с грохотом врезался в книжную кучу, развалив ее до половины.

Камил встал в стойку и развернулся в сторону предполагаемой атаки, но рыжая решила сменить тактику. На сей раз в воздух поднялось не менее десятка томов и со свистом устремилось в его сторону. Отбив первые пять, Камил сделал кувырок вперед и прыгнул в сторону противника. Рыжая поспешно ретировалась на соседнюю кучу, и пространство вокруг Камила опять пришло в движение. Камил сгруппировался для прыжка, но почувствовал, что очертания комнаты смазываются и стекают как кисель, захватывая и его разум. Понимая, что еще чуть-чуть и он потеряет контроль над ситуацией, Камил растворился во тьме и потек в сторону библиотекаря. Пространство дрожало, рассыпалось цветными осколками, но темному ручью по имени Камил не было до этого никакого дела, он просочился между брызгами цветной реальности и стопками книг, затек за спину негостеприимной хозяйки и, собрав себя, сильным ударом поверг рыжую наземь, придавив для верности ногой.