Если судьба выбирает нас...

Погода теплая. Воздух пахнет сосной и травами. Мягко потрескивают в ночной тишине костры.

Лежа на душистой набитой сеном подушке, я постепенно расслаблялся после тяжелого дня, пытаясь собраться с мыслями.

Не получалось.

Мешали отчетливо слышимые голоса солдат. Люди вели неспешные беседы о доме и родне, о войне и смерти, о всякой ерунде. Говорили о чудесах и предчувствиях, рассказывали различные солдатские Были и небылицы. Вспоминали мирное житье.

Кто-то тихонько пел, 'Долю горькую проклинаючи...'.

Манера исполнения живо напомнила мне фильм 'Особенности национальной охоты' — там мужики так же тянули 'Черный ворон...'

Внезапно накатила тоска.

Вспомнил свою прошлую жизнь, родителей, друзей, коллег...

Остро захотелось маминых домашних котлет, поспорить с отцом о футболе, послушать мой любимый 'Dire Straits'.

Эх!

Телик хочу посмотреть! В Интернете полазить! В стратегию какую-нибудь поиграть или бродилку-стрелялку!

И бабу! Бабу хочу особенно — гормоны молодого тела жару подбавляют.

Перед глазами стояла моя последняя пассия — Татьяна. Высокая спортивная брюнетка. Милая, умная, смешливая с озорным взглядом карих глаз из-под 'анимешной' челки. Вспомнилось, как мы катались на теплоходе по Москве-реке, как ели суши в ресторанчике в Камергерском переулке, как потом поехали ко мне...

Прошлое... Прошлое... прошлое...

А как насчет будущего?

Пока что перспектива моего существования ограничивается завтрашним днем.

Завтра полк, скорее всего, выдвинется к линии фронта и пойдет в атаку на немецкие позиции. Вероятно, намечается прорыв фронта с юга на север с целью отрезать Восточную Пруссию вместе с 8-ой и 10-ой Германскими армиями.

Хватит ли нам сил для осуществления задуманного?

Хватит ли сил лично мне — поднять в атаку свою роту на вражеские пулеметы и колючую проволоку?

Хватит ли мне удачи — выжить?

С этими невеселыми мыслями я уснул...

* * *

Тревожного подъема не случилось и до завтрака ничего необычного не происходило, а потом — началось!

Говорят — переезд равносилен пожару.

Так вот — экстренное свертывание воинской части для передислокации, по разрушительной силе, сравнимо с одним потопом и двумя землетрясениями вместе взятым. Все бегают, орут, суетятся. Лиходеев материться с такой громкостью и интенсивностью, что лесополоса, в которой мы расположились, вероятно, увянет навсегда. Я тоже успел сорвать голос и отбить кулак, раздавая животворящие тумаки и ценные указания.

— В-Господа-Бога-твою-душу-мать!!! — убедительно мотивировал я Копейкинского зама — тормознутого, но исполнительного ефрейтора со смешной фамилией — Юрец. — Если ты сейчас же не свернешь свои долбанные палатки и не погрузишься со всем своим долбанным барахлом на свои долбанные подводы, я тебе... Я тебе... В общем, не знаю, что я с тобой сделаю, но тебе от этого будет очень-очень плохо!!!

— Слушаюсь, вашебродь!!!

— Бего-о-о-о-о-о-м!!!

Ефрейтор унесся прочь, чуть ли не оставляя за собой инверсионный след — подальше от начальственного гнева.

Ротное имущество — это семь повозок и две полевые кухни. Собрать весь ротный скарб, разместить его на повозках, причем в максимально упорядоченном виде — это эпический подвиг, особенно с учетом того, что Филя Копейкин сейчас занят в полку с погрузкой пайков, патронов и массы другой сопутствующей хрени, а Лиходеева на всех не хватает.

Передо мной возникает унтер-офицер Шмелев — командир 4-го взвода.

— Вашбродь, каптеры на нашу подводу шанцевый инструмент нагрузили!

— Твою мать!!! Поймаю Юрца — расстреляю нафиг, как врага народа!

— Дык, чего делать та?

— Сам разбирайся! Ты гренадер или хрен собачий? (Фраза мгновенно 'ушла в народ' и применялась во всем полку по поводу и без повода).

Феерическая картина — посреди всего этого бардака стоит ясновельможный пан Казимир Казимирович Казимирский. В отутюженном кителе со сверкающими золотыми погонами, начищенных до зеркального блеска сапогах, в белых перчатках. И курит папироску, морщась от удовольствия, как сытый кот.

Вот кого точно пристрелил бы, к едрене фене...

Тьфу...

— Ваши блаародия! — из глубин хаоса вынырнул вестовой командира батальона. — Господин капитан требует господ офицеров к себе.

— Идемте, барон — узнаем последние новости. — Казимирский щелчком выбросил окурок. — Быть может, они нас даже порадуют...

* * *

Все просто, честно и кристально ясно...

— Через час выступаем походной колонной. По прибытии на место — господам офицерам организовать рекогносцировку на местности, привязку по ориентирам для артиллерии, пулеметных и минометных команд. Личному составу батальона произвести развертывание, и по сигналу быть готовым к выдвижению в первую линию окопов. Вопросы? — Капитан Берг окинул взглядом офицеров батальона, окруживших стол с лежащей на нем картой.

— Цель и время начала наступления? — будничным тоном спросил штабс-капитан Ильин.

— Вы все узнаете на месте. Секретность господа!

8

— Бух! Бух! Бух! — Стучат солдатские сапоги по дороге. Мы выдвигаемся к линии фронта. Полковые колонны растянулись на порядочное расстояние. Впереди всех идет конная разведрота. За ней стройными ротными колоннами двигаются гренадеры, саперы, связисты. Позади движутся пулеметные повозки, за ними артиллерия полка — привычные трехдюймовки и легкие полевые гаубицы. Еще дальше — минометная команда и обоз.

Казимирский с Лиходеевым топают в голове нашей колонны, а я с Савкой, в — конце.

Идти не то чтобы очень весело — когда я нацепил на себя всю положенную амуницию, почувствовал себя верблюдом. Даже при условии, что мой ранец ехал отдельно — вместе с ротным обозом, тяжко получалось.

Конечно, во времена оные — в учебке, мне пришлось побегать в 'полной боевой', а Чечне-то — мы все больше на БТР или на 'Уралах' рассекали...

Но сейчас — другое дело и другое тело. Да и амуниция образца 90-х годов ХХ века, не в пример практичнее амуниции года 1917-го. Тут все надо подгонять до миллиметра — ибо всего до хрена и размещается исключительно на поясе. Если бы не плечевые ремни — вообще труба.

— Бух! Бух! Бух! — мерный топот множества ног постепенно вводит в какое-то гипнотическое состояние.

Жара, пылища, мошкара...

Все тридцать три удовольствия.

На ходу внимательно осматриваюсь по сторонам — признаки серьезного наступления налицо. Прифронтовая полоса буквально забита частями Русской армии — видны позиции тяжелой артиллерии. То и дело мимо нас проскакивают кавалерийские разъезды, мелькают посыльные, связисты.

Сквозь грохот сапог, скрип телег и сопровождающую повседневную жизнь русского человека матерщину мне послышался странный тарахтящий звук — подвывая мотором, навстречу колонне катил мотоцикл. На вид — гибрид горного велосипеда с машинкой для стрижки газонов. На узком длинном седле, крепко вцепившись в руль руками в громадных кожаных крагах, восседал пропыленный самокатчик. На голове кепка козырьком назад и очки-консервы.

У меня перед армией 'Ява' была — летал на ней как сумасшедший, а к этому агрегату я б и близко не подошел. Экзотика, блин...

— Вашбродь! — от головы колонны мелко рысил нам на встречу Лиходеев.

— Ну, что там случилось?

— Господин поручик отослал проверить — не растянулись ли.

— Не растянулись, вроде. — Я окинул взглядом шагающий строй. — Четве-е-ертый взвод, шире шаг!!! О! А это еще кто такие?

По обочине дороги нам на встречу разрозненными группами движутся какие-то пехотинцы. Хмурые, серые, небритые и замызганные в худом заношенном обмундировании.

— Это, вашбродь — линейная пехота. Та, что тут фронт держала да в траншеях всю зиму просидела. Отводят, видать — на переформирование. — Фельдфебель недобро зыркнул на плетущихся оборванцев. — Эвона, так и рыщут глазенками-то, ироды. Как бы Филька там, в обозе, чего не проворонил!

— Чего это ты их так?

— Да ведь линейные — это ж первейшие воры. Глазом моргнуть не успеешь — непременно чего-нибудь сволокут: кусок сахару, котелок, походную кухню, заводную лошадь, пушку... Да хоть самого Амператора Германского упрут и в борщ сунут. Такие социяль-дымокрады, что ой-ой-ой...

Да-а-а...

Век живи — век учись!

* * *

Плотной группой мы — офицеры 3-го батальона в сопровождении ординарцев, идем проводить рекогносцировку.

Пройдя насквозь обгорелые, но уже начавшие заново зеленеть, останки небольшого леса выходим на открытое место.

Километра за два до линии фронта начинается жуткий постапокалиптический пейзаж. Та самая 'лунная поверхность', о которой я прежде только читал. Ни кочки, ни холмика, ни деревца, ни кустика...

Воронки, воронки, воронки...

Развороченная земля, практически без травы, вся изрезана траншеями, ходами сообщений, капонирами, блиндажами, пулеметными гнездами.

Сразу же втягиваемся в бесконечные извилистые переходы полного профиля, тянущиеся эмпирическим зигзагом до самой первой линии окопов.

Сопровождает нас усталый и апатичный подпоручик из 'аборигенов', державшего оборону на данном участке — 6-го Финляндского полка. На бледном лице офицера ярко выделяются болезненно красные глаза в темных полукружьях от недосыпа и напряжения.

В ходах сообщения то и дело натыкаемся на 'бледные тени', наподобие тех, что встретились нам на дороге. Солдаты в грязном заношенном обмундировании — худющие, угрюмые и молчаливые, занимаются своими повседневными делами : кто-то спит, кто-то ковыряет ложкой в котелке, кто-то возится с оружием. При нашем появлении они равнодушно козыряют и уступают дорогу.

Однако во всем виден порядок — окопы и переходы укреплены плетнем или досками, а дно устелено кругляком и горбылем.

Минуем минометную позицию — квадратную площадку с капониром. Тут установлена пара вполне даже современных минометов солидного калибра, сделанных по схеме 'мнимого треугольника'.

— 'Система Стокса' путиловского завода, сообщает сопровождающий нас офицер, видя мой заинтересованный взгляд.

— А какой калибр?

— Четыре дюйма!

Неплохо! Нечто среднее между полковым и батальонным минометом. И конструкция вполне прогрессивная.

Я в музее, в Питере, видел всякие чудесатые приспособления времен Первой Мировой — там такие экземпляры есть, что мама не горюй...

Продолжаем путь.

Время от времени слышны одиночные разрывы снарядов — это ведет беспокоящий огонь немецкая полевая артиллерия. Изредка прилетают гостинцы калибром покрупнее, подозреваю дюймов эдак около шести.

Пройдя через этот лабиринт, оказываемся у мощно укрепленного блиндажа — крыша в пять накатов, и более метра земли сверху. Это — ротный командный пункт.

По очереди заходим внутрь в узкое помещение с бревенчатыми стенами и низким потолком. У самого входа за ширмой расположился связист со своими телефонами. Он что-то старательно записывает, высунув кончик языка и прижимая трубку к уху плечом.

Посередине заваленный картами стол. Нас встречают два офицера — командир батальона капитан Патрикеев и адъютант подпоручик Роотс.

Короткий деловой разговор, обмен мнениями.

Офицеры нависают над картой немецких огневых точек, составленной финляндцами — слушают комментарии, задают вопросы.

А на меня напал какой-то ступор.

Стою... Молчу... Слушаю...

И понимаю, что ничего не понимаю. Просто не воспринимаю. Сознание почему-то отказывается фиксировать информацию.

Внутренне напрягаясь, заставляю себя вслушиваться. С большим трудом начинаю вникать — говорят о возможном немецком противодействии.

Чтобы как-то придти в себя, достаю из планшета карту и карандаш и начинаю перерисовывать линию боевого соприкосновения, огневые точки и тому подобное.

Мои опыты в военной картографии заканчиваются одновременно с прениями о достоинствах и недостатках наших и немецких позиций.

— Господа офицеры, извольте провести рекогносцировку самостоятельно. Через полчаса жду вас здесь же — для обсуждения плана атаки, — прекратил диспут капитан Берг, а мы по очереди стали выбираться на свет божий.

На позициях финляндцев было два наблюдательных пункта в первой линии окопов и еще один в третьей линии — у артиллеристов. Мы с Казимирским, вместе со штабс-капитаном Ильиным и Генрихом Литусом, естественно направились в передовую траншею.

Все траншеи как бы двухъярусные — по нижнему, ярусу глубиной больше человеческого роста можно спокойно передвигаться. С верхнего яруса, который представляет собой порог на полметра выше дна траншеи, солдаты ведут огонь в случае отражения вражеской атаки.

Наблюдательный пункт — это выступающая вперед сдвоенная ячейка, с таким же высоким порогом и укрепленными стенками. Здесь установлено две стереотрубы, у которых непрерывно торчат наблюдатели.

Пока наши командиры заняли места у окуляров, мы с Генрихом немного поговорили, в полголоса, дабы не привлекать внимания начальства:

— Ну что, Саша? Завтра — в атаку?

— Смело, мы в бой пойдем! — пропел я.

— Что?

— Это песня такая. Слышал когда-то, вот строчка и вспомнилась.

— Как ты думаешь, чем все обернется?

— Если все пойдет, как задумано — это будет перелом в войне. Этот театр для Германии хоть и второстепенный, но значимый. Поражение здесь приведет к поражению во Франции.

— Это в глобальном масштабе. А для нас?

— Для нас, Генрих, все окончиться хорошо, если не будем пороть горячку.

— В каком смысле?

— В таком! Задачу надо выполнить хладнокровно — с минимальными потерями и для этого приложить все наше умение и сообразительность.

— Ты, Саша, слишком рассудителен!

— А ты, Генрих, слишком романтичен!

— А вы, господа офицеры, будьте любезны к перископам! — Вмешался в наш разговор штабс-капитан Ильин.

Казимирский молча, прикурил очередную папиросу, насмешливо поглядывая на нас с Литусом. Видно было, что наш разговор его позабавил, но от комментариев он воздержался.

Вздохнув, я взобрался на порог и прильнул к окулярам:

Сразу у наших окопов местность слегка понижалась, так что на выходе образовалось подобие 'мертвого пространства', где огонь стрелкового оружия нам не опасен. Для нас это было как раз 'живое' пространство — шагов в 50 ширины, а дальше бугорок и чистое, изрытое воронками поле, по которому надо пройти еще 200 шагов до передовой немецкой траншеи.

Я внимательно оглядывал вражеские позиции, пытаясь в уме увязать увиденное с информацией нанесенной мною на карту.

Получилось не сразу.

Пришлось дважды сверяться с планшетом и усиленно вертеть верньеры настройки стереотрубы, прежде чем я обнаружил, наконец, ориентиры.

Почти незаметная верхушка бетонного дота. 'Pillbox' — коробка для пилюль, как их называли англичане. Небольшой, примерно два на два метра, бетонный параллелепипед.

Ага! Судя по отметкам, их должно быть два.

А вот и второй.

Я снова посмотрел на карту и наконец 'прозрел' — все встало на свои места. Схема немецкой обороны накрепко отпечаталась у меня в мозгу.

Теперь не пропадем!