Ты такой же, как я.

— А что я рассказывать должен? И что с моей рукой и ребрами? — Голос осип и говорить было тяжело.

— Так-с, парень. Ты меня не пугай, ладно? У тебя сотрясение есть, конечно, но оно лёгкое и память тебе отшибить не должно. Давай, приводи мозги в порядок. Вспоминай, что произошло. Рука в лангете, потому что ушиб сильный. Ты, по-видимому, ею от ударов прикрывался. Рёбра сломаны от тех же ударов. Сотрясение тоже. Я пошёл на обход, после него зайду, и ты мне расскажешь, что вспомнил.

Врач ушёл.

Медсестра разглядывала здоровую руку Данила на предмет вен.

— Ну, венки у тебя просто загляденье. Попозже капельницу тебе поставим. В туалет хочешь?

Данька кивнул. Он действительно хотел в туалет. Аккуратно сполз с койки и по стеночке двинулся к выходу.

— Эй, ты куда пошел-то? Туалет здесь и ванная тоже. Мы тебя пока в бокс положили. Палаты все заняты, не в коридор же тебя класть. Бокс у нас для тяжелых больных, после операций. Полежишь пока, а как только кого-нибудь выпишут из палаты, сразу переберёшься. А туалет с ванной там. — Она показала на дверь в другой стороне бокса.

— Ты дверь не закрывай, мало ли. Вдруг упадешь, — предостерегла она, направляющегося к туалету Данила.

Сразу за дверью был небольшой предбоксник с ванной и унитазом, огороженным ширмой. Данил умылся одной рукой, стараясь сильно не наклоняться, было больно. Закрыл кран и вспомнил, как он моется, смывая с себя запах мочи. Ноги затряслись, от слабости он присел на край ванны. Дышать снова стало трудно, в висках застучало. Его затошнило. Судорожно хватая ртом воздух, попытался вновь открыть кран.

— Ну, ты чего, а? На минуту оставить нельзя. — Подскочившая медсестра умыла ему лицо холодной водой. Стало сразу легче.

До койки он добрался самостоятельно. На тумбочке уже стояла тарелка с какой-то кашей и стакан чая. От вида еды его вновь замутило. Данил лёг на кровать, боль от сломанных рёбер не давала лишний раз пошевелиться.

Медсестра неодобрительно на него посмотрела.

— Поешь хоть немного, пока горячее. Полдника у нас нет, а обед не скоро.

Данька молча помотал головой, отказываясь от завтрака.

— Я тогда унесу. Чай-то хоть оставить?

— Да. Остынет, попью. Спасибо. — Горло саднило, как будто обожжено.

— Я сейчас тоже на завтрак схожу и капельницы начну ставить. К тебе через часик примерно подойду, отдыхай пока. — Она вышла, закрыв за собой дверь.

Данил, провожая её взглядом, только сейчас заметил, что стена бокса наполовину стеклянная, и двое каких-то мужиков пялятся через стекло на него. Сестричка их отогнала.

Оставшись один, Данил начал прокручивать в голове, всё что он вспомнил. Безопасника, подставившего его, такси, незапертую дверь квартиры, братьев. А дальше он вспоминать не хотел. Становилось плохо.

Он попробовал перескочить через эти обрывочные воспоминания, перемотать вперёд. Следующий кадр — это Дмитрий Александрович, склонившийся над ним. Затем Дмитрий Александрович, подающий ему одежду. На этом кадре Данила бросило в жар и кровь прилила к лицу.

'А что делал безопасник у меня в квартире? Как он там оказался?' — этого Данил вспомнить не мог.

* * *

* * *

** ГЛАВА 15.

В кабинете маркетологов меня сразу окружили девчонки.

В двух словах описал им произошедшее, пока пил чай.

Макаровна ушла к генералу, а язвочка оккупировала телефон и начала изводить медработников отделения, в которое положили Данила.

Лавреньтева, вернувшись от Валерьича, тут же развернула активную деятельность по спасению голодного больного практиканта.

Оказалось, что нужно ехать на одну из баз, а она по пути в больницу.

Так что всё та же язвочка Леночка была откомандирована до обеда с кучей наставлений — что нужно купить Данечке.

Пока я решал, воспользоваться ли мне командировочной и передать телефон с ключами через неё или нет, она уже смылась.

Только вышел в коридор и направился в свой кабинет, как на мне с рыданиями повисла непонятно откуда взявшаяся Машенция.

— Господи, я так испугалась! А если бы и тебя, как парня того! Вечно ты лезешь везде! Дурак несчастный! Чтобы я без тебя делала! Всё, никуда больше не отпущу! — Она гладила меня и целовала при всем честном народе, с любопытством лицезревшим эту картину.

Девчата все дружно зашмыгали носами, по-видимому, в поддержку.

А может, представили меня малость придушенным да жалко стало.

Кто их разберет, этих женщин.

Я быстренько открыл дверь в кабинет и впихнул в него зареванную растрепанную сожительницу.

Черт, а ведь она, наверное, и правда, сильно за меня испугалась.

Чтобы Машка — да не накрашенная, да зареванная, да на людях!

Усадил на диванчик, сунул воды. Сел на корточки и уткнулся в её колени.

А она все всхлипывала и гладила.

Ни с того, ни с сего — совершенно идиотская мысль в мозгах, не понятно, из каких извращенных извилин:

'О, блин! А ведь их обоих душили! Ну, надо же, какое совпадение!'

И прибило меня на ха-ха. За что и получил тут же по морде.

Да ещё по расцарапанной щеке.

— Ой, прости, прости. Я думала у тебя истерика. В чувства привести хотела. — Машка расцеловала мою многострадальную физиономию.

Выслушав, что она мне всё,простила,согласился начать всё сначала.

После её ухода я всё никак не мог собрать мысли в кучу.

Это я что, опять женатый, что ли?

Сомнения и злость на самого себя прервал заваливший ко мне генерал.

— Ну, слава богу! Вот видишь, правда, говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло! Хоть с Машкой помирился. Вон, какая довольная выбежала. Красивая, зараза, хоть и заплаканная.

— Ага, красоту её ничем не испортишь. — Все мои думки улетучились. Машка — алиби. Твердое и непоколебимое.

* * *

* * *

* * *

Данил лежал, тщетно пытаясь заснуть.

Разговор с врачом и следователем выжал его, заставил пережить всё заново. Он пытался изгнать из головы перекошенное лицо брата, обрывки разговора, запах целлофана, черноту, чувство удушья. Но стоило закрыть глаза, и кадры прокручивались вновь и вновь.

Размытые, нечеткие, но такие осязаемые. Сердце начинало болезненно и быстро биться, в горле образовывался сухой, дерущий ком, к глазам подступали слёзы, и Данька изо всех сил сдерживался, чтобы не заорать или не разреветься.

Так унизительно, так больно, так подло.

Так тошно от того, что родные, те, которые должны защищать, которым нужно верить, бьют в спину и убивают.

Следователь долго и нудно задавал вопросы. Сколько раз ударил брат его рукой, сколько ногой?

Как вязали, чем вязали? Кто принес пакет, Антон или Виктор?

Кто, что при этом говорил?

Кто из братьев держал, кто затягивал этот пакет на голове?

Сплошные 'кто', 'что' и 'как'.

Данила бесили эти идиотские вопросы. Если бы этого следователя долбили ногами и убивали, он бы что, считал удары и выяснял, откуда был принесен пакет, которым его душат? Тупизм, идиотизм, который раздражал и заставлял злиться.

Но эта злость хоть немного отвлекала его от тянущего страха, чувства унижения и жалости к себе.

Очень хотелось увидеть родителей, Влада, дядьку. Даже проклятого безопасника, каким-то образом оказавшегося у него в квартире и спасшего ему жизнь.

Возле окна бокса постоянно кто-нибудь крутился и заглядывал внутрь. Такое внимание со стороны собратьев больных также раздражало. Данил старался накрутить это раздражение на себя, чтобы хоть как то отвлечься от чувства безысходности.

В бокс заглянула санитарка.

— Там к тебе девушка пришла. Ты выйти сможешь, или попросить врачей, чтобы сюда её пропустили?

— Ко мне?

— Ты вроде один в боксе лежишь.

— Я выйду, не беспокойтесь.

— Прямо по коридору до конца. Увидишь дверь, за ней лестница, девушка ждет на ней.

— Спасибо.

Данил встал, и, держась одной рукой за стенку, а другой в лангете придерживая осторожно ребра, побрёл к заветной двери, размышляя, кто бы к нему мог прийти.

Лена увидев Данечку, охнула не сдержавшись.

— Данька, господи, как они тебя! Бедный ты наш! Да ты еле ходишь! Зачем встал? Я бы упросила, чтобы меня пропустили.

— Привет Лен. Мне врач разрешил ходить понемногу. Черт, я же убежал вчера, не отпросившись. Макаровна сердится, наверное. Или меня с практики турнули?

— Дурак ты. Мы все, знаешь, как переживаем за тебя. Аня по телику как услышала, что эти уроды с тобой сделали, сразу обзвонила всех. Мы еле утра дождались.

Дмитрий Александрович как только пришел, мы сразу ему допрос с пристрастием. Меня наши специально к тебе отправили. Вот, покушать тебе принесла. Правда столовское, но зато мясное и горячее. В больнице-то, каши, наверное, одни. Здесь ещё всякие булки, фрукты, сок, минералка.

— Стоп, подожди, не тараторь. Лен, ты сейчас про что говорила? В смысле, Аня по телику услышала?

— Вчера в криминальных сводках по нашим местным новостям показали твоих братцев. Рассказали, что спас тебя наш Саныч. Весь Хладик уже знает.

— А он сказал, как у меня оказался?

— Ну, да. Ты же за справкой какой-то поехал, а оказывается, не надо было. Вот он и хотел тебя догнать. Хотя странно. А чего он домой-то к тебе рванул? Телефон же твой есть в личном деле, мог бы и позвонить. Но, слава богу, что поехал. Как будто почувствовал что. Мистика! Точно бог есть! Видишь, как вовремя Саныча к тебе направил. Дань, ты как вообще? Сильно плохо?

— Могло быть хуже. Передай Дмитрию Александровичу спасибо огромное, от всего сердца.

— Передам. Ладно, Дань, иди в палату. А то еле стоишь. Пакет с передачкой я санитарку попрошу тебе отнести.

Уже лёжа в палате, Данил вспоминал их разговор с безопасником. Его странную подставу. Он никак не мог понять, зачем тот поехал за ним и почему наврал, про какую-то справку.

Очень хотелось позвонить Владу. Услышать его голос, его поддержку. Может, он бы смог вырваться ненадолго и приехать в больницу.

Все эти мысли, наконец, отвлекли Данила от думок о братьях и целлофановом пакете. Он сам не заметил, как уснул.

* * *

* * *

**

С работы я уехал пораньше.

Вернувшаяся из 'командировки' язвочка не сдержала слёз, рассказывая, как выглядит практикант.

Я даже не ожидал, что нашу акулку, можно так расчувствовать.

Глядя на расстроенных девчат и Зинаиду Макаровну, чего-то у самого засосало где-то в области грудины.

Перед больницей заехал на квартиру Данила.

Прихватил сменку белья, полотенце, чашку, ложку, кружку и зарядное на телефон.

По дороге купил зубную пасту, щетку и мыло.

Мать в последнее время часто по больницам лежала, весь необходимый больничный ассортимент я уже наизусть выучил. Закинул практиканту на телефон деньжат.

Из жрачки покупать ничего не стал. Ленка, как я понял, уже отвезла ему паёк. Я ему лучше денег суну, если возьмёт, конечно. Сейчас в больницах везде буфеты, да киоски есть, покупай всё что хочешь.

В наглую проперся к дежурному врачу. Прихваченный коньяк и коробка конфет — самый надежный пропуск и гарант нормального отношения к больному.

Язвочка оказалась права.

Опухшее, с чернотой под глазами и синевой вокруг рта — лицо Данила выглядело действительно удручающе. Багровая полоса на шее, лангет на одной руке и гематомы на другой вызвали желание ещё раз повидаться с его братцами.

Я тронул его за плечо, и он тут же распахнул глаза.

Красные, с полностью лопнувшими капиллярами.

И у меня само вырвалось:

— Прости.

* * *

* * *

** ГЛАВА 16

Данил смотрел на меня и молчал.

А я не знал, что сказать, кроме этого "Прости". Не умею я прощения просить.

Тяжело объяснить, что на душе у меня кошки скребут.

Что тошно мне, от того, что наделал.

Выложил на тумбочку, стоявшую рядом, всё, что принёс. А телефон и ключи сунул ему в руку.

— Я сменил замок.

— Спасибо.

— Не за что. Родители — то когда приезжают? У тебя, кроме них, есть кто в городе? Может, сообщить, что ты в больнице?

— Через пять дней приехать должны. У меня здесь дядька по матери, но он, наверное, в рейсе.

— Отец этих отморозков?

— Нет. Витька с Антоном по батиной линии. У них родители пьющие. Посадят теперь из-за меня. Следователь сказал, что загремят оба.

Я, блин, чуть во всю глотку не гаркнул, хорошо, вовремя спохватился, что не у себя в кабинете.

— Не понял. Тебе их что, жалко? И с чего это из-за тебя? Они сами из-за себя загремят. А если бы я на пять минут опоздал? Что бы родители без тебя делали? Их тебе не жалко?

Лицо практиканта приобрело какой-то совсем серо-буро-синий цвет, я даже испугался.

— Эй, ты чего? Плохо, что ли?

Данька покачал головой и как то судорожно вздохнул, отчего у меня возникли подозрения, что он был готов слезу пустить.

— Ну, вот что, парень, кончай-ка себя жалеть. Я понимаю, что в больнице тоже несладко, и досталось тебе основательно, но, главное, ты жив.

— Спасибо, вы мне жизнь спасли.

— Всегда, пожалуйста. Обращайся, если что.

Он улыбнулся. Слабенько так, еле заметно, даже не до ямочек, но от души, почему-то отлегло.

— Дмитрий Александрович, а что вы у меня в квартире делали? Как там оказались?

— Как, Как? Ногами. До подъезда, конечно, на машине приехал, а потом ножками.

— Я серьёзно. Зачем вы поехали за мной?

— Хотел по голове настучать за то, что шуток не понимаешь.

Данил от возмущения подскочил, отчего тут же взвыл.

— Ну, что ты прыгаешь-то, как сайгак! У тебя же там ребра переломаны!

Сейчас повредишь себе ещё чего, а я потом отдувайся за тебя перед Макаровной.

Он, отдышавшись, глянул на меня исподлобья вампирскими глазами.

— Каких шуток? Вы издеваетесь, что ли?

— Ну, пошутил я с мороженым. Но я же попросил у тебя прощения! И вообще, искупил!

— Вы, вы... Ненавижу! — Я не успел увернуться от летящей в меня связки ключей.

Ручка-то левая. Кидать было, видать, неудобно. Ключи попали мне в живот, и нисколько не больно. Зато психованный практикантик зашипел от вновь растревоженных ребер.

— Мазила. Ладно, давай серьёзно поговорим. Подвинь ноги, я сяду. — Я сдвинул его ноги в сторонку и уже было уселся на край кровати, как увидел, что в окно на нас пялятся два каких-то гаврика.

Пришлось выйти из бокса и объяснить любопытным товарищам, что подглядывать и подслушивать занятие бабское.

Когда же вернулся, практикант уже нервно измерял шагами палату.

— Что вам от меня нужно? Чего вы до меня докопались?

— Сядь, не мельтеши перед глазами. А лучше, раз ты ходишь, пойдем в коридор или на улицу выйдем. Там хоть поговорим спокойно. Да и курить уже охота.

Я подобрал ключи и телефон с койки и сунул ему.

— Убери куда-нибудь, и пошли.

Он молча засунул всё это в карман штанов и направился к выходу. Медсестра на посту встревожено окинула нас взглядом.

— Вы куда это направились?

— Воздухом подышать. Не бойтесь, не заморозю. В коридор выйдем, я ему куртку свою из машины принесу, и только потом на улицу выведу.

— У него голова ещё кружится. Долго не стойте и от больницы никуда не отходите.