Аластер Рейнольдс "Алмазные псы, дни Бирюзы"

— Да. Я так думаю. Это был ответ с подвохом; внешне правильное решение, в котором содержался едва уловимый изъян. И то, что выглядело как явно неправильный ответ, оказалось правильным.

— Верно. И ты в этом уверена?

— Я ни в чем не уверена, Ричард. Я просто говорю, что это то, каким, по моему мнению, должен быть ответ.

Я кивнул. — Думаю, это все, на что любой из нас может искренне рассчитывать. Как ты думаешь, есть ли какой-нибудь шанс, что остальные из нас последуют твоей аргументации?

— Не знаю. Как много ты понимаешь в пространствах Калуцы-Клейна?

— Должен признать, не так уж много.

— Именно этого я и боялась. Возможно, я могла бы объяснить свои рассуждения некоторым из вас, но всегда найдется кто-то, кто этого не поймет... — Селестина многозначительно посмотрела на Хирц. — Мы могли бы просидеть в этой чертовой комнате несколько недель, прежде чем кто-нибудь из нас нашел бы решение. И Шпиль может не потерпеть такой задержки.

— Мы этого не знаем, — предупредил я.

— Да, — сказал Чайлд. — С другой стороны, мы не можем позволить себе тратить недели на разбор каждой комнаты. Должен наступить момент, когда мы положимся на суждение Селестины. Я думаю, что это время, возможно, пришло.

Я посмотрел на него, вспомнив, что его математические способности всегда превосходили мои. Головоломки, которые я ему задавал, редко приводили его к поражению, даже если его чрезвычайно методичному уму требовались недели, чтобы прийти к решению. И наоборот, ему часто удавалось победить меня, ставя математическую задачу такой же сложности, как та, что стояла сейчас перед Селестиной. Я знал, что они были не совсем равны, но и их способности радикально не отличались. Просто благодаря своему опыту общения с жонглерами образами Селестина всегда находила ответ со сверхчеловеческой скоростью ученого.

— Ты хочешь сказать, что я должна просто нажать на нее, не посоветовавшись? — спросила Селестина.

Чайлд кивнул. — При условии, что все остальные согласятся со мной...

Принять это решение было нелегко, особенно после того, как мы обошли так много комнат с помощью такого безжалостно демократичного процесса. Но мы все увидели в этом смысл, даже Хирц в конце концов согласилась с нашей точкой зрения.

— Я тебе говорю, — сказала она. — Мы пройдем через эту дверь, и я уйду отсюда, с деньгами или без них.

— Ты сдаешься? — спросил Чайлд.

— Вы видели, что случилось с теми бедолагами снаружи. Они, должно быть, думали, что смогут продолжить решать следующий тест.

Чайлд опечалился, но сказал: — Я прекрасно понимаю. Но я надеюсь, ты пересмотришь свое решение, как только мы закончим?

— Извини, но я уже приняла решение. С меня хватит этого дерьма. — Хирц повернулась к Селестине. — Избавь нас всех от страданий, ладно? Сделай выбор.

Селестина посмотрела на каждого из нас по очереди. — Вы готовы к этому?

— Так и есть, — сказал Чайлд, отвечая за всю группу. — Продолжай.

Селестина нажала на символ. Наступил обычный томительный момент ожидания; момент, который мучительно тянулся. Мы все уставились на дверь, желая, чтобы она начала открываться.

На этот раз ничего не произошло.

— О, Боже... — начала Хирц.

Затем что-то произошло, почти до того, как она закончила говорить, но все закончилось почти до того, как мы почувствовали какие-либо изменения в комнате. Только после этого, воспроизведя визуальную запись, сделанную нашими костюмами, мы смогли хоть как-то осмыслить происходящее.

Стены камеры — как, собственно, и каждой комнаты, через которую мы проходили, — выглядели абсолютно цельными. Но в мгновение ока что-то появилось из стены: жесткий металлический стержень с острым концом, торчащий на высоте пояса. Он пронесся по воздуху от стены к стене и исчез, как копье, брошенное в воду. Ни у кого из нас не было времени заметить это, не говоря уже о том, чтобы отреагировать физически. Даже скафандры, запрограммированные на то, чтобы убираться с пути очевидных движущихся опасностей, действовали слишком медленно. К тому времени, как они начали двигаться, "копье" появилось и исчезло. И если бы это было только одно копье, мы, возможно, вообще не заметили бы, как это произошло.

Но на долю секунды позже первого, появилось второе, пронзившее комнату под немного другим углом.

Форкерей случайно оказался у него на пути.

Копье прошло сквозь него, как будто он был сделан из дыма; его присутствие не препятствовало его продвижению. Но оно тянуло за собой кометный хвост запекшейся крови, вырвавшийся из его скафандра в том месте, где его проткнули копьем, чуть ниже локтя. Давление в помещении все еще было значительно ниже атмосферного.

Костюм Форкерея отреагировал с впечатляющей скоростью, но все равно был вялым по сравнению с "копьем".

Он оценил ущерб, который был нанесен руке, осознавая, как быстро могут сработать его системы самовосстановления, чтобы заделать это отверстие шириной в дюйм, и быстро пришел к выводу. Целостность может быть восстановлена, но не раньше, чем произойдет неприемлемая потеря крови и давления. Поскольку его обязанностью всегда было сохранить жизнь своему владельцу, чего бы это ни стоило, он предпочел отсечь руку выше раны; сверхострые радужные лезвия в одно мгновение прорезали плоть и кости.

Все это произошло задолго до того, как какие-либо болевые сигналы успели достичь его мозга. Первое, что Форкерей узнал о своем несчастье, было то, что его рука со звоном упала на ноги.

— Я думаю... — начал он говорить. Хирц бросилась к ультра и сделала все возможное, чтобы поддержать его.

Усеченная рука Форкерея заканчивалась гладкой серебристой радужкой.

— Не разговаривай, — сказал Чайлд.

Форкерей, который все еще стоял, смотрел на свою травму с чем-то близким к восхищению. — Я...

— Я сказал, не разговаривай. — Чайлд опустился на колени и поднял ампутированную руку, показывая ее Форкерею. Дыра проходила прямо сквозь нее, просверленная так же чисто, как винтовочный ствол.

— Я буду жить, — выдавил из себя Форкерей.

— Да, ты сделаешь это, — сказал Трентиньян. — И ты также можешь считать себя везунчиком. Если бы снаряд пронзил твое тело, а не одну из его конечностей, я не думаю, что мы бы сейчас вели этот разговор.

— Ты называешь это удачей?

— Такую рану, как у тебя, можно залечить совсем тривиальным вмешательством. У нас есть все необходимое оборудование на борту шаттла.

Хирц беспокойно огляделась. — Ты думаешь, наказание закончилось?

— Я думаю, мы бы знали, если бы это было не так, — сказал я. — В конце концов, это была наша первая ошибка. Конечно, мы можем ожидать, что в будущем все будет немного хуже.

— Тогда нам лучше больше не допускать ошибок, не так ли? — Хирц адресовала свои слова Селестине.

Я ожидал гневного опровержения. Селестина была бы совершенно права, если бы напомнила Хирц, что — если бы остальных из нас заставили сделать такой выбор — наши шансы найти правильный ответ были бы ничтожно малы — один к шести.

Но вместо этого Селестина просто заговорила ровным, усыпляющим тоном человека, который не мог до конца поверить, что допустил такую ошибку.

— Мне очень жаль... Я, должно быть...

— Приняла неправильное решение. Да, — кивнул я. — И, несомненно, будут и другие. Ты сделала все, что могла, Селестина, — лучше, чем мог бы сделать любой из нас.

— Это было недостаточно хорошо.

— Да, но ты сузила поле поиска до двух возможностей. Это намного лучше, чем шесть.

— Он прав, — сказал Чайлд. — Селестина, не терзай себя из-за этого. Без тебя мы бы не зашли так далеко, как сейчас. Теперь продолжай и нажми другой вариант ответа — тот, на котором ты остановилась изначально, — и мы доставим Форкерея обратно в базовый лагерь.

Ультра пристально посмотрел на него. — Я в порядке, Чайлд. Я могу продолжать.

— Может быть, ты и сможешь, но все равно пришел момент временно отступить. Мы как следует осмотрим эту руку, а затем вернемся с легкими костюмами. В любом случае, мы не сможем продолжать в том же духе — и мне не особенно хочется продолжать вообще без доспехов.

Селестина снова повернулась к раме. — Я тоже не могу обещать, что это правильный вариант.

— Мы воспользуемся этим шансом. Просто нажимай на них последовательно — лучше всего сначала — до тех пор, пока Шпиль не откроет обратный путь к началу.

Она нажала на символ, который был ее первым выбором, прежде чем более глубоко проанализировала проблему и увидела призрачную ловушку.

Как всегда, Кровавый Шпиль не обязал нас мгновенно оценивать сделанный нами выбор. Был момент, когда все мы напряглись, ожидая, что копья полетят снова... но на этот раз мы были избавлены от дальнейшего наказания.

Дверь открылась, давая вид на следующую комнату.

Мы, конечно, не переступили порог. Вместо этого мы развернулись и направились обратно через череду комнат, которые мы уже прошли, все время спускаясь, почти смеясь над детской простотой самых ранних головоломок по сравнению с теми, с которыми мы сталкивались перед нападением.

По мере того как двери последовательно открывались и закрывались, воздух разрежался, и кожа "Кровавого шпиля" становилась холоднее; она меньше походила на живое существо, больше на древнюю задумчивую машину. Но все равно эта далекая, пульсирующая дыхательная вибрация сотрясала полы, теперь уже ниже и медленнее: Шпиль давал нам понять, что знает о нашем присутствии и, возможно, самую малость разочарован этим поворотом назад.

— Ладно, ублюдок, — сказал Чайлд. — Мы отступаем, но только пока. Мы вернемся, понимаешь?

— Ты не должен принимать это на свой счет, — сказал я.

— О, но я знаю, — сказал Чайлд. — Я действительно принимаю это очень близко к сердцу.

Мы добрались до первой камеры, а затем спустились вниз через то, что раньше было входным отверстием. После этого был всего лишь короткий перелет обратно к ожидающему шаттлу.

Снаружи было темно.

Мы пробыли в Шпиле более девятнадцати часов.

ЧЕТЫРЕ

— Сойдет, — сказал Форкерей, поворачивая свою новую руку то в одну, то в другую сторону.

— Сойдет? — Трентиньян казался смертельно уязвленным. — Мой дорогой друг, это произведение изысканного мастерства, настоящая красота. Маловероятно, что вы увидите нечто подобное снова, если, конечно, меня не призовут провести аналогичную процедуру.

Мы сидели внутри шаттла, все еще находящегося на поверхности Голгофы. Корабль представлял собой приземистый, аэродинамически тупой цилиндр, который приземлился хвостом вниз, а затем расширил вокруг себя группу из восьми пузырьков: шесть для наших личных помещений на время экспедиции, одна зона общего пользования и общий медицинский отсек, оснащенный всем оборудованием, необходимым Трентиньяну для выполнения его работы. Удивительно — по крайней мере, для меня, признавшегося в некотором незнании этих вещей, — создатели шаттла были более чем способны создать различные кибернетические компоненты, которые требовались доктору, и хирургические инструменты в его распоряжении — блестящие, полуразумные штуки, которые двигались по его воле почти до того, как он их вызывал — явно были самыми современными по любым мыслимым меркам.

— Да, что ж, я бы предпочел, чтобы вы снова прикрепили мою старую руку, — сказал Форкерей, открывая и закрывая гладкую металлическую перчатку своей замены.

— Сделать это было бы почти оскорбительно тривиально, — сказал Трентиньян. — Новую руку можно было бы вырастить и пересадить заново за несколько часов. Если бы это вас не привлекало, я мог бы запрограммировать вашу культю на самостоятельную регенерацию руки; совершенно простая манипуляция стволовыми клетками. Но какой в этом был бы смысл? Весьма вероятно, что вы потеряете ее, как только мы понесем наше следующее наказание. Теперь вы будете терять только оборудование — гораздо менее травматичная перспектива.

— Тебе это нравится, — сказала Хирц, — не так ли?

— Было бы невежливо отрицать это, — сказал Трентиньян. — Когда ты так долго был лишен желающих подопытных, как я, вполне естественно получать удовольствие от тех небольших возможностей для практики, которые судьба считает нужным предоставить.

Хирц понимающе кивнула. Я вспомнил, что при нашей первой встрече она ничего не слышала о Трентиньяне, но не теряла времени даром, формируя свое последующее мнение об этом человеке. — Только ты ведь не остановишься просто так, протянув руку, не так ли? Я навела о вас справки, док, после той встречи в доме Чайлда. Я взломала некоторые медицинские записи, которые власти Стоунера до сих пор не рассекретили, потому что они просто чертовски тревожат. Вы действительно выложились по полной, не так ли? Кое-что из того, что я увидела в этих файлах — ваши жертвы, — они мешали мне спать.

И все же она решила пойти с нами, подумал я. Очевидно, привлекательность обещанного Чайлдом вознаграждения перевесила любые сомнения, которые у нее могли возникнуть по поводу того, чтобы делить комнату с Трентиньяном. Но меня заинтересовали эти медицинские записи. Конечно, обнародованные данные содержали более чем достаточно зверств для среднестатистического ночного кошмара. Кровь стыла в жилах при мысли о том, что самые чудовищные преступления Трентиньяна так и не были полностью раскрыты.

— Это правда? — спросил я. — А что, действительно были вещи похуже?

— Это зависит от обстоятельств, — сказал Трентиньян. — Были испытуемые, на которых я продвинул свои экспериментальные методы дальше, чем обычно считается, если вы это имеете в виду. Но приближался ли я когда-нибудь к тому, что считал истинными пределами? Нет. Мне всегда мешали.

— Возможно, до настоящего времени, — сказал я.

Жесткая серебряная маска повернулась лицом ко всем нам по очереди. — Это вполне возможно. Но, пожалуйста, уделите некоторое внимание следующему вопросу. Сейчас я могу хирургическим путем удалить все ваши конечности, чисто, с минимумом осложнений. Отсоединенные элементы можно было бы поместить в криогенное хранилище и заменить протезными системами до тех пор, пока мы не выполним стоящую перед нами задачу.

— Спасибо... — сказал я, оглядывая остальных. — Но думаю, мы обойдемся без этого, доктор.

Трентиньян великодушно протянул ладони. — Я в вашем распоряжении, если вы захотите передумать.

* * *

Мы провели целый день в шаттле, прежде чем вернуться в Шпиль. Я смертельно устал, но когда наконец заснул, то только для того, чтобы погрузиться в еще более запутанные сны, очень похожие на те, которые Чайлд закачал в наши головы во время перехода в спящий режим. Я проснулся, чувствуя себя злым и обманутым, и решил поговорить с ним об этом лицом к лицу.

Но кое-что еще привлекло мое внимание.

С моим запястьем было что-то не так. Прямо под кожей был спрятан твердый прямоугольник, смутно проступавший сквозь мою плоть. Поворачивая запястье то в одну, то в другую сторону, я любовался предметом, остро — и странно — ощущая его прямолинейность. Я огляделся вокруг и почувствовал такое же интуитивное осознание других форм, которые формировали мое окружение. Я не знал, что меня больше беспокоило — присутствие чужеродного предмета под моей плотью или моя неестественная реакция на него.