Урсула Ле Гуин "Четыре пути к прощению"

Он приехал домой в положенный тридцатидневный отпуск. Получив одобрение своих родителей, он отправился верхом через холмы в поместье реги Тоебаве и попросил руки его дочери. Рега и его жена сказали своей дочери, что одобряют его предложение, и спросили ее, поскольку они не были строгими родителями, не хотела бы она выйти замуж за Тейео. — Да, — сказала она. Будучи взрослой незамужней женщиной, она жила в уединении на женской половине дома, но ей и Тейео разрешалось встречаться и даже гулять вместе, сопровождающая оставалась на некотором расстоянии. Тейео сказал ей, что это было трехлетнее назначение; выйдет ли она замуж в спешке сейчас или подождет три года и сыграет нормальную свадьбу? — Сейчас, — сказала она, наклоняя свое узкое, сияющее лицо. Тейео радостно рассмеялся, и она рассмеялась над ним. Они поженились девять дней спустя — раньше и быть не могло, должна была быть какая-то суета и церемония, даже если это была солдатская свадьба, — и в течение семнадцати дней Тейео и Эмду занимались любовью, гуляли вместе, занимались любовью, катались верхом, занимались любовью, узнавали друг друга, любили друг друга, ссорились, мирились, занимались любовью, спали в объятиях друг друга. Потом он ушел на войну в другой мир, а она переехала на женскую половину дома своего мужа.

Его трехлетний срок службы продлевался год за годом, поскольку его ценность как офицера была очевидной, а война на Йеове превратилась из разрозненных сдерживающих действий во все более отчаянное отступление. На седьмом году его службы в штаб-квартиру Йеове был отправлен приказ об отпуске по семейным обстоятельствам для реги Тейео, чья жена умирала от осложнений лихорадки берлот. В тот момент на Йеове не было штаба; армия отступала с трех направлений к старой колониальной столице; дивизия Тейео вела арьергардную оборону в приморских болотах; коммуникации были нарушены.

Командование на Вереле продолжало считать немыслимым, что масса невежественных рабов с самым грубым оружием могла победить армию Вое Део, дисциплинированный, обученный отряд солдат с безошибочной сетью связи, скиммерами, капсулами, любым вооружением и устройствами, разрешенными конвенцией Экумены. Силовая фракция в Вое Део обвинила в неудачах это покорное следование чужеродным правилам. К черту экуменические конвенции, разбомбите проклятых пыльных обратно в грязь, из которой они родились. Кстати, используйте биобомбу, иначе для чего она была нужна? Уведите наших людей с этой грязной планеты и сотрите ее с лица земли. Начните все сначала. Если мы не выиграем войну на Йеове, следующая революция произойдет прямо здесь, на Вереле, в наших собственных городах, в наших собственных домах! Нервное правительство устояло перед этим давлением. Верел находился на испытательном сроке, и Вое Део хотел привести планету к экуменическому статусу. Поражения были сведены к минимуму, потери не восполнялись, скиммеры, капсулы, оружие, люди не заменялись. К концу седьмого года командования Тейео армия на Йеове была фактически списана со счетов ее правительством. В начале восьмого года, когда Экумене наконец разрешили отправить своих посланников на Йеове, Вое Део и другие страны, поставлявшие вспомогательные войска, наконец начали возвращать своих солдат домой.

Только вернувшись на Верел, Тейео узнал, что его жена мертва — он вернулся домой в Ноэху. Они с отцом поприветствовали друг друга молчаливым объятием, но его мать плакала, обнимая его. Он опустился перед ней на колени, извиняясь за то, что принес ей больше горя, чем она могла вынести...

Той ночью он лежал в холодной комнате безмолвного дома, слушая, как его сердце бьется, словно медленный барабан.

Он не был несчастлив, испытывал облегчение от того, что обрел покой, и сладость от возвращения домой была слишком велика для этого; но это было безутешное спокойствие, и где-то в нем таился гнев. Не привыкший к гневу, он не был уверен в том, что чувствует. Казалось, слабая, угрюмая красная вспышка окрасила все образы в его сознании, пока он лежал, пытаясь вспомнить семь лет на Йеове, сначала в качестве пилота, затем наземную войну, затем долгое отступление, убийства и то, как их убивали. Почему их оставили там, чтобы их выслеживали и убивали? Почему правительство не прислало им подкрепление? Эти вопросы не стоило задавать тогда, их не стоило задавать и сейчас. У них был только один ответ: мы делаем то, о чем они нас просят, и не жалуемся. "Я боролся на каждом шагу", — подумал он без гордости. Новое знание, острое, как нож, пронзило все остальные знания — и пока я сражался, она умирала. Все впустую, там, на Йеове. Здесь, на Вереле, тоже все впустую. Он сидел в темноте, холодной, безмолвной, сладостной темноте ночи на холмах. — Владыка Камье, — сказал он вслух, — помогите мне. Мой разум предает меня.

Во время длительного отпуска он часто сидел дома со своей матерью. Она хотела поговорить об Эмду, и сначала ему пришлось заставить себя слушать. Было бы легко забыть девушку, которую он знал семнадцать дней семь лет назад, если бы только его мать позволила ему забыть. Постепенно он научился принимать то, что она хотела ему дать, — знание о том, кем была его жена. Его мать хотела поделиться с ним всем, чем могла, о той радости, которую она испытала с Эмду, своим любимым ребенком и подругой. Даже его отец, ныне вышедший на пенсию, подавленный, молчаливый человек, мог сказать: — Она была светом в доме. — Они благодарили его за нее. Они говорили ему, что не все было напрасно.

Но что ждало их впереди? Старость, пустой дом. Они, конечно, не жаловались и казались довольными своей суровой, безмятежной повседневной работой; но для них связь прошлого с будущим была нарушена.

— Я должен снова жениться, — сказал Тейео своей матери. — Есть ли кто-нибудь, кого ты приметила...?

Шел дождь, серый свет проникал сквозь мокрые окна, капли тихо постукивали по карнизу. Лицо его матери было неразличимо, когда она склонилась над штопкой.

— Нет, — сказала она. — Не совсем. — Она подняла на него глаза и после паузы спросила: — Как ты думаешь, куда тебя назначат?

— Не знаю.

— Сейчас нет войны, — сказала она своим мягким, ровным голосом.

— Нет, — сказал Тейео. — Никакой войны нет.

— Так и будет ... когда-либо? как ты думаешь?

Он встал, прошелся по комнате и обратно, снова сел на обитый подушками помост рядом с ней; они оба сидели, выпрямив спины, неподвижно, если не считать легкого движения ее рук, когда она шила; его руки легко лежали одна на другой, как его учили, когда ему было два года.

— Не знаю, — сказал он. — Это странно. Как будто и не было войны. Как будто мы никогда не были на Йеове — колония, восстание, все это вместе взятое. Они не говорят об этом. Этого не произошло. Мы не ведем войн. Это новая эпоха. Об этом часто говорят в сети. Эпоха мира, братства среди звезд. Итак, теперь мы с Йеове братья? Являемся ли мы братьями с Гатаем, Бамбуром и Сорока штатами? Являемся ли мы братьями с нашими активами? Я не могу в этом разобраться.

Не знаю, что это означает. Не знаю, куда я вписываюсь. — Его голос тоже был тихим и ровным.

— Думаю, не здесь, — сказала она. — Пока нет.

Через некоторое время он сказал: — Я думал... дети...

— Конечно. Когда придет время. — Она улыбнулась ему. — Ты никогда не мог усидеть на месте и полчаса...

Жди. Подожди и увидишь.

Конечно, она была права; и все же то, что он увидел в сети и в городе, испытало его терпение и гордость.

Казалось, что быть солдатом теперь было позором. Правительственные отчеты, новости и аналитические материалы постоянно упоминали армию и особенно класс веотов как ископаемые, дорогостоящие и бесполезные, что является главным препятствием Вое Део на пути к полному вступлению в Экумену. Ему стало ясно, что он никому не нужен, когда его просьба о назначении была удовлетворена продлением отпуска на неопределенный срок с половинным окладом. В тридцать два года, как они, по-видимому, говорили ему, он был на пенсии...

Он снова предложил своей матери смириться с ситуацией, остепениться и поискать жену. — Поговори со своим отцом, — сказала она. Он так и сделал; его отец сказал: — Конечно, твоя помощь приветствуется, но я еще некоторое время смогу достаточно хорошо управлять фермой.

Твоя мать считает, что тебе следует отправиться в столицу, командовать. Они не смогут игнорировать тебя, если ты будешь там. В конце концов. После семи лет сражений — твой рекорд...

Теперь Тейео знал, чего это стоило. Но он, конечно, был не нужен здесь и, вероятно, раздражал своего отца своими идеями изменить тот или иной способ ведения дел. Они были правы: он должен отправиться в столицу и сам выяснить, какую роль он мог бы сыграть в новом мире мирных условий.

Его первые полгода там были мрачными. Он почти никого не знал ни в командовании, ни в казармах; его поколение было мертво, или уволено по инвалидности, или сидело дома на половинном жалованье. Младшие офицеры, которые не были на Йеове. казались ему холодными, застегнутыми на все пуговицы людьми, вечно говорящими о деньгах и политике. Мелкие бизнесмены, как он про себя думал о них. Он знал, что они боялись его — его послужного списка, его репутации. Хотел он того или нет, но он напоминал им, что была война, в которой Верел сражался и проиграл, гражданская война, их собственная раса сражалась сама с собой, класс против класса. Они хотели отмахнуться от этого как от бессмысленной ссоры в другом мире, не имеющей к ним никакого отношения.

Тейео прогуливался по улицам столицы, наблюдал за тысячами рабов и рабынь, спешащих по делам своих владельцев, и задавался вопросом, чего они ждут.

— Экумена не вмешивается в социальные, культурные или экономические договоренности и дела какого-либо народа, — повторяли представители посольства и правительства. — Полноправное членство для любой нации или народа, который пожелает этого, зависит только от отсутствия или отказа от определенных специфических методов и средств ведения войны, — и далее следовал список ужасного оружия, большинство которого для Тейео было просто названиями, но некоторые из них были изобретениями его собственной страны: биобомба, как они это называли, и нейроника...

Он лично согласился с мнением Экумены о таких устройствах и уважал их терпение в ожидании, пока Вое Део и остальные жители Верела докажут не только соблюдение запрета, но и принятие принципа. Но его очень глубоко возмущала их снисходительность. Они сидели и судили обо всем, что касалось верелиан, наблюдая за происходящим сверху. Чем меньше они говорили о разделении классов, тем яснее было их неодобрение: "Рабство — очень редкое явление в экуменических мирах, — говорилось в их книгах, — и полностью исчезает при полноценном участии в экуменическом государстве". Было ли это тем, чего на самом деле ждало инопланетное посольство?

— Клянусь нашей Богиней! — воскликнул один из молодых офицеров — многие из них были туалитами, а также бизнесменами. — Инопланетяне собираются впустить пыльных раньше, чем нас! — Он брызгал слюной от возмущенной ярости, как краснолицый старый рега, столкнувшийся с наглым солдатом. — Йеове — проклятую планету дикарей, соплеменников, впавших в варварство — предпочли нам!

— Они хорошо сражались, — заметил Тейео, зная, что ему не следует говорить это так, как он сказал, но ему не нравилось слышать, как мужчин и женщин, с которыми он сражался, называют пыльными. Активы, мятежники, враги — да.

Молодой человек уставился на него и через мгновение сказал: — Полагаю, вы их любите, а? Пыльных?

— Я убил столько, сколько смог, — вежливо ответил Тейео, а затем сменил тему разговора. Молодой человек, хотя номинально и превосходил Тейео по положению в командовании, был ога, низшим чином веота, и оскорблять его дальше отдавало бы дурным воспитанием.

Они были чопорными, он был обидчивым; старые дни веселого дружеского общения остались слабым, невероятным воспоминанием. Руководители бюро в командовании выслушивали его просьбу вернуться на действительную службу и бесконечно переправляли его в другой отдел. Он не мог жить в казармах, но должен был найти квартиру, как гражданский человек. Его половинное жалованье не позволяло ему предаваться дорогим городским удовольствиям. Ожидая приема у того или иного чиновника, он проводил свои дни в библиотечной сети Офицерской академии. Он знал, что его образование было неполным и устарело. Если его страна собирается присоединиться к Экумене, то, чтобы быть полезным, он должен знать больше об инопланетном образе мышления и новых технологиях. Не уверенный в том, что ему нужно знать, он барахтался в сети, сбитый с толку бесконечным количеством доступной информации, все больше осознавая, что он не интеллектуал и не ученый и никогда не поймет инопланетные разумы, но упрямо выводя себя из равновесия.

Человек из посольства предлагал вводный курс по экуменической истории в общедоступной сети. Тейео присоединился к нему и просидел восемь или десять периодов обсуждения, выпрямив спину и не шевелясь, только его руки слегка двигались, когда он делал подробные и методичные заметки. Лектор, уроженец Хейна, который перевел свое чрезвычайно длинное хейнское имя как "Олд Мьюзик", наблюдал за Тейео, пытался втянуть его в дискуссию и, наконец, попросил его остаться после лекции. — Я хотел бы познакомиться с вами, рега, — сказал он, когда вышли остальные.

Они встретились в кафе, затем встретились снова. Тейео не нравились манеры пришельца, которые он находил экспансивными; он не доверял его быстрому, внимательному уму; он чувствовал, что Олд Мьюзик использует его, изучая как образец веота, солдата, вероятно, варвара. Инопланетянин, уверенный в своем превосходстве, был равнодушен к холодности Тейео, игнорировал его недоверие, настаивал на том, чтобы помочь ему информацией и руководством, и бесстыдно повторял вопросы, ответов на которые Тейео избегал. Один из них звучал так: — Почему вы сидите здесь на половинном жалованье?

— Это не по моему собственному выбору, мистер Олд Мьюзик, — наконец ответил Тейео, когда его спросили в третий раз. Он был очень разгневан наглостью этого человека и поэтому говорил с особой мягкостью. Он старался не смотреть в глаза Олд Мьюзик, голубоватые, с белками, выступающими наружу, как у испуганной лошади. Он никак не мог привыкнуть к глазам инопланетян.

— Они не вернут вас на действительную службу?

Тейео вежливо согласился. Мог ли этот человек, каким бы чуждым он ни был, действительно не замечать того факта, что его вопросы были крайне унизительными?

— Согласились бы вы служить в охране посольства?

Этот вопрос на мгновение лишил Тейео дара речи; затем он допустил крайнюю грубость, ответив вопросом на вопрос. — Почему вы спрашиваете?

— Я бы очень хотел иметь в этой охране человека с вашими способностями, — сказал Олд Мьюзик, добавив со своей ужасающей прямотой: — Большинство из них шпионы или болваны. Было бы чудесно иметь человека, который, как я знаю, не был ни тем, ни другим. Это не просто караульная служба, вы же знаете. Полагаю, ваше правительство попросило бы вас предоставлять информацию; этого следовало ожидать. И мы бы использовали вас в качестве офицера связи, как только у вас появится опыт и если вы пожелаете. Здесь или в других странах. Однако мы бы не стали просить вас предоставлять нам информацию. Я ясно выразился, Тейео? Я не хочу, чтобы между нами возникло недопонимание относительно того, о чем я прошу вас, а о чем нет.