Путь в Дамаск

Маршрут, выбранный отцом, был не очень хорош, поскольку надо было подняться на пять кварталов по довольно крутой улице. потом свернуть на не менее крутую Аградатскую. Зато потом— все вниз и вниз, только удерживай тележку от свободного полета.

Улица Чайковская располагалась за следующим от их дома водораздельном хребте (в народе именуемом 'Бугром'), и выходила ниже на центральную Серебряковскую улицу и Базарную площадь. Точнее, Ново-базарную, поскольку в центре их было две. Кстати, улица и при Советской власти не была переименована, хотя форма названия чуть изменилась— не Чайковская, а Чайковского. Интересно, помнили ли в часы массовых переименований, что Чайковский был не тот, который Петр Ильич, а тот, который казачий не то генерал, не то полковник? По улице текла довольно приличная речка, и чуть выше их места остановки из склона бил родник.

-Папа, расскажи, что случилось и почему мы именно здесь устроились?

-Еще ночью пришла телеграмма о том, что началась война с Турцией. А уже утром возле западного мола обнаружился турецкий крейсер, с которого прибыла шлюпка с письмом для городских властей, что началась война, и через четыре часа начнется бомбардировка судов в порту и разного другого. У населения есть время уйти подальше.

-А нам в гимназии сказали, что два часа!

-Возможно, потому, что два часа из четырех уже прошли, быть может, сейчас уже и начнется стрельба.

Я в то время был в механических мастерских, но турки никому не мешали переправляться через бухту. А часть пароходов уже начала подъем якорей, потому что в ультиматуме сказано, что тех, что из порта уйдут-тех не тронут. А тех, кто останется-обстреляют.

Я вас сюда привел, потому что народ сейчас повалил за город, будут на поезда садиться и на дороге к перевалу ее забивать собою.

Турецкий крейсер я видел, на нем два четырехдюймовых пушки и шесть более мелких Мелкие те пушки. даже если они по городу будут стрелять-опасно будет тем домам, что на набережную выходят. Влетит снарядик в окно, когда хозяин комнаты за столом сидит, тогда и опасно, а уже сквозь кирпичную стенку осколки могут не пройти. Четырехдюймовые пушки -они вот те дома одним попаданием повалят, но туркам нужно оставить часть снарядов на возможную встречу с нашими кораблями. Потому будут обстреливать то, что они сочтут важным для себя, вроде плавучих кранов или заводов, оттого много снарядов на город не попадет. А привел я вас сюда, чтобы от огня турок укрыться, но при этом недалеко уходить. Все пожитки ведь не увезешь, могут 'добрые люди' в гости зайти. А из того положения, где турок стоит, нас его снаряды в этом ущелье не заденут. Врежутся в это бугор или в следующий— путь у них такой будет.

Если даже турки высадятся, то между нами и ими широкая полоса построек, где лучшие люди города живут, и магазины тоже. По моим расчетам, досюда у них времени и сил не хватит.

Ту отец улыбнулся, показывая, что расчеты стоят на песке предположений.

Отец рассуждал здраво, но он не знал, что к тому кораблю, что он видел, подходит на помощь крейсер 'Мидилли', он же 'Бреслау', и наряд сил резко увеличивается. Это еще двенадцать таких же пушек, то есть обстрел будет посильнее, и еще за пятьсот человек экипажа. То есть для захвата города их снова больше.

-Никто пить не хочет?

Никто не хотел, но Мите вручили бутыль и послали к роднику. Когда же бутыль оказалась в досягаемости, женская половина семейства к ней приложилась. Они уже показали, что не хотят своих мужчин загружать всяким, но, когда мужчины уже сами нагрузились, то можно отбросить жеманство и воспользоваться их трудами. Младшая сестра легла, так чтобы оказаться на маме и папе, как на аналоге дивана, а старшие дети сели поодаль. Митя вообще на пеньке, потому что на взятом марсельском одеяле места было не очень много.

Он спросил Вареньку, как они добирались домой из гимназии.

-Ты знаешь, Митя, я со своих одноклассниц даже удивилась. Когда классная дама пришла и сказала, никто не разнюнился, крик не поднял, все тихо собрались, тихо оделись и ушли, держась за руки попарно. Нас так учат выходить.

-Да, я за тобой зашел, а ваш сторож сказал, что уже всех распустили по домам.

-Ты, Митя, умница, что обо мне подумал.

-Да чего уж там, зашел и зашел.

Папа с ее мамой смотрели друг на друга, и ничего не говорили, разговор шел взглядами.

А тут и ударили тяжелые орудия с судов. Обстрел шел почти до половины второго пополудни.

На другой стороне города загорелись баки с нефтью и керосином. Горящая волна пошла вниз по склону, но не дошла до центра города, остановленная заболоченной речной долиной. В баках

же все горело еще дня три. Столб дыма понялся выше окрестных гор. В одной из переводных книг о Первой Мировой кто-то из участников вспоминал, что столб дыма был виден за 80 миль от порта. Еще бы-сгорело почти 20 тысяч тонн нефтепродуктов! Сгорел нефтеперегонный завод общества 'Русский Стандарт' вместе с запасами керосина в баках, немного досталось и железнодорожникам, и цементному заводу, и элеватору. В порту было куда хуже-затонуло четыре судна и еще несколько пострадало от осколков. Еще была обстреляна радиостанция на берегу. По частным домам не стреляли, разве что их задевало осколками. Убитых и серьезно раненых не было— успели уйти подальше. Всего из города бежало, по оценкам, до сорока тысяч человек (из 66 тысяч наличного населения). В Губернской тюрьме начальство убрало два десятка каторжных сидельцев на вокзал под охраной, а прочим сказали, что они могут пойти домой, но под честное слово, что явятся потом обратно. 163 человека ушли и из них пришли в тюрьму к вечеру 93. Еще шестьдесят вернулись в последующие три дня.

Семейство Мити первое время при взрывах аж сжималось, потом, видя, что снаряды неподалеку не рвутся, ощутило себя посвободнее. Когда начался пожар баков, отец их успокоил, что горящая нефть по условиям местности до них не дойдет. жидкость просто так вверх по склону не поднимается. Да и далеко. Она и правду не дошла, но считал так отец в действительности или просто успокаивал семейство-кто знает?

В полтретьего отец сходил на бугор, и, вернувшись, сказал, что кораблей турок в бухте нет. Они и пошли обратно, но уже выбирали дорогу полегче, где поменьше подъемов. Пожар из-за домов было видно плохо, но столб дыма стоял выше окрестных гор.

На улицах народу почти что и не было, городовых тоже. По их Лесному переулку ветер хлопал незакрытыми дверями домов и створками окон, кроме них-только соседские собака Акопянов и кошка Гридиных. И та быстро удрала, когда младшая сестра кинулась к ней. Дома все то, что было, когда они уходили, даже оброненная ложка не вернулась на место.

Женская часть семейства принялась разогревать обед, Митю оставили приглядывать за младшенькой, которая никак не собралась спать днем, хоть ей и помешала турецкая артиллерия. Отец, занеся все вещи домой, пошел снова в порт, ибо подозревал, что его ждет много работы-оценит ущерб и составить об этом бумаги. Потом придется его и ликвидировать.

Предчувствия его не обманули, Ущерб портовым постройкам был оценен в пятнадцать тысяч рублей. Ремонт пострадавших судов оценивал инженер Жарский, по его расчетам, восстановление каждого судна требовало от 5 до 35 тысяч рублей. Лежащий на боку у пристани 'Федор Феофани' и затонувший по палубу 'Св. Николай'-первенствовали, ремонт остальных оценивался подешевле.

Народ потихоньку возвратился, к вечеру вернулись губернатор и вице-губернатор из Тоннельной.

Настало время начать залечивать раны.

Это был 'Некалендарный, настоящий двадцатый век', как недавно написала Анна Ахматова. Но век еще разминался перед подходом к снаряду, и еще не глянул на планету своими 'глазами зверя', но пищи для размышления уже хватило.

Много позже, в сорок пятом, Дмитрий Васильевич увидел одного матроса из экипажа 'Бреслау', и даже участвовавшего в этом походе. От того, чтобы безвременно кончиться прямо вот тут, немца спасло то, что Дмитрию Васильевичу хорошо преподавали в гимназии немецкий язык. И он смог понять, что немец был кочегаром на 'Бреслау' и не стрелял по городу. Поэтому ему досталась не пуля из пистолета. который Дмитрий Васильевич уже достал из кобуры, а этим пистолетом по морде.

-Можешь передать тоже самое капитану Кеттнеру и комендорам, если встретишь этих сволочей еще!

Злопамятности Димитрию Васильевичу хватало. Не за себя, а за женскую половину семейства, вспомнив то, как они сжимались при грохоте взрывов снарядов и с болью смотрели на отца, беззвучно спрашивая, сколько этот ужас еще будет длиться?

И совесть молчала, она-то знала, что в двадцать пером или чуть раньше кочегару могло прийтись похуже.

Вообще 'Бресдау' погиб на минах в конце Мировой войны, так что, может, артиллеристы и получили заслуженную порцию морской воды, но вот уцелел же этот кочегар,и среди них могли быть уцелевшие...

После войны Дмитрий Васильевич встречался со знаменитым летчиком Владимиром Коккинаки, тем самым, что:

'Если надо-Коккинаки

Долетит до Нагасаки

И покажет всем Араки

где и как зимуют раки.'

Будущий знаменитый пилот в 14 году имел десять лет от роду и жил со своими родными в домишке на Каботажном молу. Дмитрий Васильевич его и спросил про тот октябрьский день.

Летчик обрадовался земляку, а про тот день сказал, что его отец оставался на молу, и приглядывал за своим весовым хозяйством. С ним же остался старший сын, а мама с пятью остальными детьми пошла пешком в сторону, куда шли все остальные. Домик их не пострадал при обстреле, и они на следующий день туда вернулись.

Коккинаки спросил, кем был отец Дмитрия Васильевича, тот ответил, что техником в порту. Но Владимир Константинович его отца лично не знал, и от своего отца о нем не слышал. Хотя мог увидеть, когда отец Дмитрия Васильевича что-то на Каботажном молу обмерял, оценивал и так далее.

Тут наш герой проснулся и ощутил, что затекла шея от неудобной позы и пора снова принимать папаверин. Проглотил таблетку, запил водой и снова сел за стол, ожидая, когда станет полегче. Головная боль уходила медленно, отчего серьезные мысли пока не посещали его. Когда же он подумал, что, наверное, пора заиметь дома аппарат для измерения давления и регулярное его измерять, а не определять это давление по тому, куда ударяет боль-в висок или затылок. Дмитрий Васильевич из разговоров с коллегами по ремеслу знал. что, когда давление снижается, то голова тоже болит, хотя есть и отличия от боли при подъеме давления. А тогда глотать таблетку получается неправильно. еще больше снижая его. Голова прошла, а затекшая шея продолжала болеть. Время-еще шесть. Он пошел на кровать и ухитрился не разбудить жену, возвращаясь на место. Может, ходящему по снам пошлют сейчас новый сон, на менее неприятную тему? Хоть о том. Как варили варенье из вишен? Не каждый же сон до юбилея должен включать что-то о пережитых ужасах? Или это такая плата— дожил, перенес наяву, получи еще кусочек, чтобы не забыл? Тогда его явно ждет затяжная серия сонных кошмаров, как бы до кондратия не дойти, насмотревшись такого.

)))

Его желание было услышано кем-то из руководящих и направляющих сил, оттого Дмитрий Васильевич заснул и спал до звонка будильника, но ничего больше не видел. И то хорошо. Голова не болела, но шея демонстрировала свое недовольство прошедшей ночью. Пришлось снова пить таблетки, только другие. И еще супруга помассировала шею. Общие усилия успех принесли, болеть стало сильно меньше и можно было работать, что он и проделал. прочитав половину повести. Впечатление сохранялось хорошее, но кого же захомутать в консультанты?

Каково читать такой вот рассказ:

'Мне и моему напарнику Старховскому Николаю, он тоже был

кочегаром, удалось выбежать через машинное отделение на палубу. У рабочей шлюпки

увидел очень много народа. Но, спущенная на воду, она перевернулась и ушла под воду

вместе с находившимися в ней людьми... Времени на раздумья не оставалось: корма судна

высоко поднялась, оно уходило под воду. Выпрыгнул за борт, ушёл глубоко в воду. Когда

всплыл на поверхность, увидел на воде какой-то предмет, решил плыть к нему. Казалось,

что не плыл, а шёл по воде, настолько была холодной. Когда приблизился к тому предмету, оказалось, что это была шлюпка, в которой сидели два покрытых ледяным панцирем

человека. Помочь они были не в состоянии. Собрав все силы, перевернулся через борт

в шлюпку. Тело, моментально покрывшееся панцирем, отказалось повиноваться, но мозг

продолжал работать. Знал, что спасение в движении. Схватив оказавшееся в шлюпке

весло, стал лихорадочно грести, не зная куда, втаскивая на пути в шлюпку оказавшихся

поблизости товарищей. Таким образом спас пять человек'.

Хотелось бы, чтобы это прочитали не только в редакции, но и читатели, но не хотелось того, чтобы вышла развесистая клюква.

Или рассказ про траулер 'Коминтерн', в который летом 1941 года попала немецкая авиабомба и не взорвалась, и экипаж продолжал лов, презирая затаившуюся в бомбе смерть.

Или рассказ о гибели английского корвета: он был поражен торпедой с подводной лодки и начал тонуть. Траулер, на котором плавал главный герой, пошел на выручку. На месте затопления две шлюпки с людьми, и еще часть моряков плавают на спасательных кругах и жилетах. Продержаться осталось не так долго, и лето, хоть и полярное, но не умрут от переохлаждения. Но вместе с корветом затонули подготовленные к сбросу глубинные бомбы, и, когда палуба опустилась на нужную глубину, сработали заранее установленные их взрыватели. Гидравлический удар подводных взрывов убил всех плавающих в воде, тем, кто на шлюпках, тоже досталось....

И каково минерам (или кто у англичан глубинными бомбами занимался) корабля, готовившим эти бомбы, видеть то, что они, оказываются убийцами товарищей. Невольными, но все же....

Придется снова тревожить знакомого военкома, кто из его подопечных некогда служил на Северном флоте. Даже если товарищ окажется тем, кто служил не на тех кораблях, он может знать того, кто стоял на нужной палубе. Тогда Главному нужно сказать, что он дочитает до конца, сделает замечания по неморской тематике, а потом уже надо задействует того Колю (или как его) кто 'весь в мазуте и тавоте'. Коля лично прочтет, что-то увидит или нет, а потом сходит к выявленным специалистам и с ними предметно побеседует. Возможно, под небольшую выпивку. Поему небольшую.-потому что сильно выпившие теряют память на то, что было ими услышано в пьяном виде.

Если 'Коля в тавоте' сработает чисто, то вот ему и выполненное задание, так и заменит кого-то из специалистов на все руки— старого Дмитрия Васильевича и запивающего Алешина.

Тут снова надо напомнить про тождество автора повести и Коли, но что взять с почти что пенсионера? Тем более, что автор мог бы и прогуляться к специалисту и поговорить с ним, пусть даже о своей книге. Коля был тридцать пятого года рождения, так что не он лично плавал по довоенным и военным морям, он на них попал куда позже.