В сложившихся обстоятельствах были полностью предсказуемы реакция и ревизионизм семидесятых и восьмидесятых годов, и большинство полевых командиров операции "Оз", от Паттона до Хармона и Гэллоуэя, видели, как их действия и решения анализировались скептически настроенными защитниками по утрам в понедельники. Но Дуайт Эйзенхауэр — командующий, армии которого с боями пробились от Владивостока до Енисея и который подписал советскую капитуляцию перед тихоокеанскими союзниками, — вышел оттуда с незапятнанной репутацией. "Волшебник Оз" — как бы он ни ненавидел это прозвище, вероятно, это было неизбежно — и его образ "чертовски" преданного своему делу, скромного, аполитичного и блестящего в военном отношении, но политически наивного полевого командира сыграл важную роль в его выдвижении на пост преемника Томаса Дьюи в Белом доме.
И любой, кто смотрит на его администрацию после того, как он сменил Дьюи, должен был бы понять, что "политически наивный" — это, должно быть, немного далеко от истины, размышлял теперь Бенджамин. Но если Эльжбета права, это стало бы серьезным сдвигом в нашем понимании внутренней динамики операции Оз. Неудивительно, что она хочет запрыгнуть сюда!
Он почувствовал прилив того интеллектуального возбуждения, которое в первую очередь привлекло его к истории, и такое же восхищение ученым, сидящим по другую сторону его стола. Он напомнил себе, что тот факт, что возможность была интригующей и захватывающей, не обязательно делал ее реальностью. Как, впрочем, и тот факт, что он счел открывательницу этой возможности значительно более привлекательной — и не только из-за ее несомненного интеллекта, — чем на самом деле следовало бы ее преподавателю.
О, к черту все это! — едко подумал он. — Да, ты находишь ее более привлекательной, чем кого-либо с тех пор, как этот чертов пьяница убил Мириам. Но ни один из вас никогда даже близко не подходил к тому, чтобы переступить черту. И ты чертовски хорошо знаешь, что она здесь что-то замышляет. Ты чувствуешь этот запах так же, как чувствовал переписку Молотова и Мацуоки, когда работал над своей докторской диссертацией.
Кстати, об этом...
— Думаю, что это определенно заслуживает внимания, Эльжбета, — сказал он. — И в дополнение к военно-морской истории, я наткнулся на кое-что в рассекреченных файлах в Лэнгли, когда изучал радиоперехваты, которые могут иметь какое-то отношение к этому. По крайней мере, на периферии.
— О? — она выпрямилась на стуле, пристально прищурив правый глаз.
— Подождите секунду, — сказал он и повернулся к своему компьютеру, чтобы открыть файлы. — Я искал перехваты российско-японского дипломатического трафика, в частности, чего-либо между Татекавой и министерством иностранных дел.
Он взглянул на нее, и она кивнула. Генерал Есицугу Татекава был послом Японии в Советском Союзе с 1940 года и на протяжении всей Транстихоокеанской войны. Когда американские специалисты взломали "пурпурные" коды, они получили доступ к подавляющему большинству дипломатических сообщений Японии во время войны. Это было менее полезно в оперативном плане, чем их способность считывать JN-25, самые защищенные коды японского военно-морского флота, но оказалось исключительно полезным в других отношениях.
Татекава был не единственным сотрудником японского посольства, отправлявшим домой длинные, подробные телеграммы о стране пребывания, но объем информации, которой с ним поделился навязчиво скрытный Сталин, был поразительным. Конечно, по меньшей мере тридцать или сорок процентов "официальной" информации на самом деле были не совсем точными. Решение Сталина вмешаться на Балканах, положившее начало Великой Восточной войне, было продиктовано, по крайней мере частично, его верой в то, что отчаянная ситуация на Тихом океане надежно удержит Соединенные Штаты и Британскую империю от любого конфликта в континентальной Европе или Азии. В конце концов, в 1942 и 1943 годах все выглядело так, как будто англо-американцы шли к сокрушительному поражению — особенно после падения Мидуэя и разрушительных налетов авианосцев на Гавайские острова и Бальбоа, тихоокеанскую конечную точку Панамского канала. У Сталина были все основания поощрять японцев двигаться на юг и юго-восток, подальше от его собственной границы, особенно после их пограничных столкновений в 1939 году. Таким образом, убедить Японию в ошеломляющем успехе его пятилетнего военного плана было в его же интересах.
Однако Татекава не был дураком, и он и его военные атташе проделали гораздо лучшую работу по проникновению за официальный фасад в реальность — которая, по общему признанию, была чертовски впечатляющей сама по себе. И он тщательно помечал любые подозрительные данные как "неподтвержденные" или — что еще более убийственно — "неподтверждаемые", когда исчерпывающе докладывал о своих выводах своему руководству в министерстве иностранных дел в Токио.
Это означало, что он также сообщил о них командам по взлому кодов в Сан-Франциско, Вашингтоне, Дели и Лондоне.
Еще до вступления тихоокеанских союзников в Великую Восточную войну англо-американцы делились разведывательной информацией о Советском Союзе с Западным альянсом, хотя и тщательно скрывали ее источник. И отчеты Татекавы были бесценны, когда речь заходила о планировании стратегических бомбардировочных наступлений из Сибири и Монголии в 1949 и 1950 годах.
— То, что я нашел, — продолжал он, поворачиваясь обратно к своему компьютеру, когда появилось меню, которое он искал, — было толстой папкой с "пурпурными" перехватами, которые были собраны по просьбе начальника штаба Эйзенхауэра. И он специально искал дополнительную информацию о Красноярском экономическом районе. Это было в девятнадцати сотнях миль от Владивостока, что показалось мне вполне достижимым, если бы он думал только о высадке и непосредственных последствиях. Но если Эйзенхауэр искал информа...
Его голос прервался на полуслове, когда невероятная агония взорвалась в его мозгу. Его голова откинулась назад, глаза захлопнулись, и все его тело содрогнулось, когда внезапное, ревущее безумие охватило его.
— Доктор Шредер? — сквозь шум он услышал голос Эльжбеты, но он был далеким и неясным, и он все равно не мог ответить. — Доктор Шредер? Бенджамин?
Он смутно ощущал чью-то руку на своем плече, но она тоже была далеко-далеко, затерянная в урагане, пока его разум боролся с безумием.
Он сидел в своем кресле в кабинете, который последние пять лет принадлежал ему. Он знал, что так оно и было! Но в то же время, в тот момент, он знал, что этого не было. Он знал, что у него еще даже не было должности профессора, не говоря уже о заведовании кафедрой. Он знал, что его отец жив и здоров... и одновременно, что Клаус Шредер умер шестнадцать лет назад в... в террористическом акте? Это было... это было безумие!
И все же в тот момент это было правдой. Это было правдой! Это было так же верно, как мир, который он всегда знал.
Это обрушилось на него, лишив его рассудка. Мир, в котором выжил Советский Союз. Тот, в котором существовала Китайская Народная Республика. В котором Эльфрида, и Жизель, и Элизабет никогда не рождались. В котором Германская империя так и не была восстановлена. В котором — его вздрагивающий мозг содрогнулся от жестоких образов — одиннадцать миллионов человеческих существ были систематически убиты страной, где родился его собственный отец! В котором...
Это было уже слишком. Он не мог воспринять все это, не мог разделить два мира. Они разбили его вдребезги, разорвали на части. Он был безумен. Он, должно быть, сошел с ума! Но что за безумие могло вызвать в воображении совершенно иную жизнь, совершенно иной мир в мгновение ока? Этого не могло происходить, не могло быть по-настоящему, и все же...
Но затем его пронзило последнее осознание, более ужасное, чем любое другое, и он, наконец, вскочил со стула.
— Дэвид!
Имя вырвалось у него из горла, когда он наконец провалился в темноту и удивился, как мог испытывать такую ужасную агонию из-за потери того, кого вообще никогда не существовало.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ливийская пустыня
1986 год н.э.
Интерьер времялета покачивался вокруг Райберта в вызывающей тошноту смеси размытого реального видения и идеально четких виртуальных дисплеев, которые пульсировали мертвенно-красным. Он покачал головой и провел рукой по волосам.
— Ах! — выдохнул он, когда пальцы коснулись влажного пятна на затылке. — Что только что... где...
Реальный мир вокруг него обрел четкость, и виртуальные предупреждения заняли свои правильные места над центральным командирским столом времялета. Райберт оперся рукой о стену, ухватился пальцами за переборку и подтянулся. У него снова закружилась голова, желудок скрутило от тошноты, и он стоял неподвижно, пока это ощущение не прошло.
— Фило? — позвал он, как вслух, так и через разделявший их ментальный брандмауэр.
Ничего.
Его охватил озноб, и в его затуманенном сознании начали всплывать воспоминания.
Я опять ел за командирским столом, когда...
Прозвучал сигнал тревоги. Такого он никогда раньше не слышал. Потеря гравитации, а затем темнота. И боль.
Райберт осторожно дотронулся до своего затылка. Он поморщился, но предположил, что рана была не такой уж серьезной. Он запросил свои биоимпланты, и они выдали сводку, которая появилась перед его виртуальным взором, подтверждая его внутреннее чутье.
Легкое сотрясение мозга. Что, вероятно, было наименьшей из его проблем, учитывая все красное над командирским столом.
— Фило? — он позвал снова, затем громче: — Фило?
Тишина.
— Это нехорошо.
Головокружение прошло, и он убрал руку со стены, чтобы проверить, твердо ли стоит на ногах. Это было не так, но он все же сумел, пошатываясь, пересечь широкий цилиндрический мостик и ухватиться за край стола, прежде чем рухнуть на него.
— Клейо? Ты здесь?
— Да, профессор. — Ничего не соображающий оператор времялета говорил успокаивающим женским сопрано. Как и контрольные дисплеи над командирским столом, голос Клейо был виртуальным звуком, воспроизводимым с помощью его умных биоимплантов.
— Что такое... — Райберт сморгнул возвращающийся туман. — Что происходит?
— Я была повреждена высокоэнергетическим хронометрическим событием неизвестного происхождения.
— И это означает... что?
— Не знаю, профессор. Я все еще нахожусь в процессе восстановления основных функций и сбора информации.
— Где Фило?
— Его коннектом находится в стазисе.
— Почему? — надавил он.
— Моя инфоструктура стала нестабильной во время события, и аварийные системы заблокировали коннектом Философа, чтобы защитить его. Пожалуйста, наберитесь терпения, профессор. Я нахожусь в процессе перезагрузки критически важных систем и оценки ущерба. Отчет должен быть готов в ближайшее время.
— Ладно, хорошо. Это... это хорошо. — Он кивнул и тут же пожалел о своем жесте. — Проследи за этим. — Щелк, щелк.
— Да, профессор.
Райберт обвел взглядом — медленно обвел — пол и нашел свое кресло. Он наклонился, поставил его вертикально и опустился на него — снова медленно.
— О, — выдохнул он. — В том-то и дело. Сидеть определенно лучше.
— Профессор, я вижу, что вы ранены. Рана не выглядит серьезной, но ее следует обработать как можно скорее. Мне приготовить вам инъекцию медиботов?
— Да. Да, пожалуйста. Это было бы чудесно, Клейо. Спасибо тебе.
— В таком случае я распоряжусь, чтобы вам немедленно передали одну из них.
Райберт скрестил руки на столе, положил голову на предплечья и стал ждать инъекции. Несколько минут спустя вездесущие рои микроботов времялета транспортировали по потолку трубку, полную специализированных медицинских микроботов, а затем опустили ее на стол, соединившись в единую удлиняющуюся нить, которая улавливала свет, как паутинный шелк. Микроботы обычно были невидимы невооруженным глазом, и после завершения доставки они быстро скрылись под потолком.
Райберт поместил трубку себе на затылок и ввел в кровоток медицинские микроботы. Микроскопический рой подключился к его умным биоимплантам, и две системы приступили к устранению последствий удара по голове. Он отложил трубку в сторону, и другие невидимые микроботы подняли ее и унесли на утилизацию.
Возможно, это был просто эффект плацебо, но он почти сразу почувствовал себя лучше. Он поднял глаза и изучил предупреждения над командирским столом, по-настоящему изучил их впервые с тех пор, как пришел в себя.
— Клейо?
— Да, профессор?
— Почему вся задняя часть времялета мигает красным?
— Он мигает красным, потому что хронотонный импеллер отключен.
— Это что?
— Хронотонный импе...
— Эй, я услышал тебя с первого раза! Серьезно, неужели у нас нет функционирующего привода времени?
— Совершенно верно, профессор.
— Что ж, тебе нужно сделать это своим главным приоритетом!
— Я знаю об этом, профессор. Пожалуйста, наберитесь терпения. Вскоре у меня будет готов полный отчет для вас.
— ...сначала посмотри...? — послышался грубый голос. — Что?
— Фило! — воскликнул Райберт, и капелька облегчения облегчила его беспокойство, хотя бы на мгновение.
— Подожди секунду. — В виртуальном поле зрения Райберта появился викинг, аватар абстрактного гражданина, и устроил шоу, кружась по запутанному кругу. — Был ли я в стазисе? О, это выглядит не очень хорошо. — Он просмотрел предупреждения над командирским столом, затем повернулся к Райберту. — Подожди, ты ранен?
— Да, да, и еще раз да, хотя и не так уж плохо до последнего. Кстати, я рад, что ты вернулся. Я уже начал беспокоиться, что мне придется разбираться с этим в одиночку.
— Я тоже здесь, профессор, — сказала Клейо.
— Верно, верно. — Райберт кивнул, и на этот раз у него не закружилась голова. — Но с тобой просто все по-другому.
— Я не уверена, как интерпретировать это последнее утверждение, профессор. Однако могу предположить, что если бы у меня были чувства, прямо сейчас они были бы задеты.
— Тогда, наверное, хорошо, что у тебя их нет. — Он хлопнул в ладоши и потер ими друг с другом. — Итак, на чем мы остановились?
— Я собрала достаточно данных для первоначального отчета. Можем мы просмотреть его вместе с вами?
— Валяй дальше.
Все предупреждения, кроме одного, исчезли, и схема времялета расширилась, заполнив все пространство над столом. Основная форма времялета напоминала удлиненный овоид из оружейного металла длиной 150 метров. Различные системы, такие как защитное вооружение и гравитонные двигатели, усеивали поверхность подобно неглубоким волдырям, в то время как сзади выступал толстый шип, почти удваивая его общую длину.
Но не в этом случае, так как шип был погнут в своей средней точке.
— Как вы можете видеть, — начала Клейо, — шип импеллера получил значительные повреждения, и в настоящее время я не способна к темпоральному полету.
— Мы можем это починить? — спросил Фило.
— Неизвестно. В настоящее время проводится более тщательная оценка.
Райберт откинулся на спинку стула и стал ждать, пока холодное, болезненное чувство не поселилось у него в животе. Времялет обладал впечатляющими способностями к самовосстановлению благодаря своим атомным принтерам, объемным принтерам и роям микроботов, но хронотонный импеллер принадлежал к своему классу, и в его конструкции использовались очень специализированные формы экзотической материи, для производства которых, что неудивительно, требовались очень специализированные принтеры. Они могли бы отремонтировать импеллер, если бы повреждение было не слишком серьезным, но у них не было возможности заменить его.
