* * *
Когда Флавиан открыл свои глаза он трясся от ужаса и воспоминаний, которые поглотили его с головой. Это было словно страшным кошмаром наяву, который он переживал еще раз.
"Все позади", — успокаивал себя Флавиан, но тряска и страх никуда не пропадали.
Он опять вспотел, что в здешних местах было опасно, потому как тут было и сыро и повсюду веял холодный сквозняк.
"Сынок, так ведь можно сильно заболеть, а травы у нас еще не собраны", — услышал он материнский голос.
— Мама, — отвечал ей пастушок. — Я все равно умру. Какая разница, быть повешенным с насморком или без.
Флавиан вновь прижался своей спиной к прохладной сырой стене. Раны по-прежнему болели, но не так сильно — влага и рубаха остужали жжение и успокаивали раздражающую боль.
Сетьюд боялся умирать. Когда он жил в Утворте или смотрел на звездное небо прямиком с Пятихолмия, он всегда задумывался только о прекрасном и вечном, но никогда не размышлял о смерти.
"Странно, — поразился сам себя Флавиан. Ведь смерть это и есть вечное. Вечное небытие, вечное забвение. Сама вечность есть ничто иное, как смерть."
Но теперь на него накатывались жуткие волны страха, которые доводили юнца до трясучки, он пытался молиться, но слова почему-то не срывались с его уст. Он чувствовал безысходность и понимал, что вернуться даже на день назад невозможно. Пастух не понимал, зачем он молится, раз никогда на его молитвы не отвечает.
"Я хотел бы сказать маме, как ее люблю. Я слишком редко говорил ей эти слова. Я часто обижал ее по пустякам. Каким же я был дураком."
Флавиан вспомнил, как дядя подарил ему лук. Настоящий лук, с которым на охоту выходили февсийцы и пастух тренировался в стрельбе на собственных курах. Мама отругала его за это и Флавиан обидевшись, придумал план, чтобы отомстить маме. Когда она замешивала тесто на свои лепешки, он подсыпал слишком много травных соленых приправ. Матушка испекла лепешки, Флавиан демонстративно взял в рот хлебное изделие.
— Фу, ну и гадость, ма. Ты, что хочешь отравить меня? Неужели ты так не любишь меня, ма?
Той ночью матушка проливала слезы в соломенную подушку.
"Боги, каким глупцом я был."
* * *
Это был сон. Глубокий. Настоящий. Тихий. Размеренный. Тот сон был единственным местом, где Флавиану было весело и спокойно. Конечно, после стольких истязаний, его разум был надломлен и Флавиан не смог различить сон и реальность. Он проснулся в своем собственном доме, хотя это была всего лишь иллюзия. Хата была не такой, как в настоящей жизни. Вещи лежали не на своих местах, а его топчан находился у окна. Флавиан не помнил того, что матушка ставила топчан в середину комнаты.
Его встретила мать. Это был тот сон, который, когда ты просыпаешься, и забываешь совершенно о том, как выглядело лицо. Но зато ты помнишь какие чувство оно вызывало. Флавиан чувствовал во сне успокоение, облегчение и материнскую любовь, которую испытывала к нему матушка.
Пастушок отправился на Пятихолмие, где весело играл со Снежком и пас тучных, обросших за зиму овец. Сладостный и свежей ветер Нозернхолла развевал его волосы. Он лежал и пристально вглядывался в небеса, отыскивая не голубом небосклоне лица небожителей.
— Сынок! — послышался материнский голос. — Сына!
Флавиан приподнялся на локтях, и увидел матушку, которая тащила в руках бидоны с молоком и свежо испеченные пироги. Пахло на все Пятихолмие!
— Ма, ты чего?
Матушка улыбалась. Но Флавиан не видел ее лица. Он не мог запомнить их очертания, они словно расплывались и были нечеткими. Но он помнил, что должна вызывать эта улыбка...
— Сына, ты утащил мои камушки из дома, а мне они сейчас нужны, — произнесла матушка, опуская бидон с молоком на свежую траву.
— Прости ма, — покачал головой Флавиан. — Могла бы послать Аргия, не зачем было тащиться сюда, в такую даль.
Матушка вытерла пот ото лба. Но Флавиан не видел ее лица. Он не мог разглядеть их очертания...
— Дашь мне камушки, я их отнесу нашему старосте?
— Конечно ма, — ответил Флавиан и улыбнулся.
Он засунул свою руку в карман и нашарил там один ограненный и приятный на ощупь камень. Флавиан перед его своей матушке и последний раз взглянул на узоры, которым был разукрашен камень.
— А где второй, сына? — улыбнулась матушка. Врунишка.
Флавиан понимал, что матушка назвала его врунишкой в шутку, но почему-то все равно от этого ему было неприятно. Он тут же захотел реабилитироваться перед собственной матерью. Он поднялся с земли и крепко сжал ее в объятиях. Пастушок чувствовал приливы нежности и ту энергию, которой полнилась его матушка. Он готов был простоять с ней в обнимку хоть всю жизнь. Главное, что матушка была рядом, жива и здорова.
— Так я не говорил, что ли? — улыбнулся Флавиан, почувствовав материнский запах волос. — Я ее отдал Аргию, когда мы были в лесу.
Бах.
Словно ледяная игла пронзила сердце Флавиана. Ему стало очень холодно, так холодно, что пастушку захотелось сжаться в комочек и укрыться под шкурами всех овец отары.
— Ма, мне холодно, — произнес Флавиан и почувствовал на спине уже не теплое прикосновение матери, а что-то более жесткое, похожее на то, что его обвило какие-то ветви деревьев. — Ма?
Волосы уже не пахли пирогами и соломой, от него веяло прохладной и застылой землей. Мать словно высасывала из него все силы и Флавиан готов был упасть на колени и зарыдать от страха и боли.
— Ма! — крикнул от и попытался отстраниться, но крепкая хватка его матери не давала ему этого сделать.
Краем своего глаза он увидел, что вместо расплывшихся знакомых очертаний лица на него смотрит облысевший череп с раскрытым ртом, из которого падали мерзкие белые личинки. Флавиан закричал от страха.
* * *
В тот же день его отвели в эту камеру, где он сидит до сих пор. Флавиан не знает, чего ожидать, но скорее всего его уже не отпустят. Инквизитор в день того сновидения просто развернулся и молча ушел, с невероятно довольным видом. Флавиан до сих пор чувствовал, что тут, что-то не так.
"Ну не может же быть такого, что я пока видел сон, мог рассказать где находится вторая печать?"
По крайней мере Флавиан очень на это надеялся. Он не хотел подвергать опасности своего друга, очень надеясь, что Аргий уже находится в Рэвенфилде вместе со Снежком.
"Если его конечно не поймали как меня"
Флавиан, который в этот момент ненавидел богов жгучей и яростной злобой, все же молил их о том, чтобы Аргий добрался до Рэвенфилда.
"Что это?"
Крысы, копошившиеся в углу его темницы начали немедленно разбегаться по своим каменным норам. В темнице с каждым шагом, эхом, раздававшимся по всему помещению, становилось все светлее и светлее.
"Стражники"
Шаги затихли прямо возле двери той камеры, где сидел Флавиан. Отсвет языков факела проникал сквозь щели помещения, наполняя камеру приятным светом. Послышалось бряцание железных ключей в руках стражника. С характерным звуком, страж вставил ключ в дверь, замок громко щелкнул, и скрипучая тяжелая дверь отворилась. Проблески факела попросту озарили всю камеру и Флавиану пришлось ладонью прикрываться от яркого света, резавшего глаза.
— Вставай смрадный пес! Боги уготовили для твоей шеи толстую веревку.
* * *
Город был не крупным, но и не маленьким, средних размеров. Здесь были и двухэтажные каменные халупы, через которые тянулись веревки с постиранным бельем, где проживали большими семьями, а дальше по этой улице размещались обычные дома с небольшим участком под посевы, где жили более зажиточные горожане. Вся главная улица была вымощена обычными камнями, по которым двигались заключенные, следуя за более молчаливым стражником. По началу люди не обращали на них никакого внимания и занимались своими делами — кто-то остригал свою овечку, пес лаял на маленького замаравшегося в грязи ребенка, а толстоватая рыжуха с огромной задницей орала на своего пьяного мужа. Для Флавиана все эти их проблемы казались фантомными, призрачными, настоящие проблемы были в вакууме хаоса. Будничные проблемы были легко решаемы, а вот философские — нет.
Острый на язык стражник шел позади, иногда тыкая в спину Флавиана тупым концом алебарды и обзывая того различными ругательствами. Да уж, фанатизм этого стража не знал предела. Вместе с Флавианом, на казнь вели еще одного человека — рыжебородого человека с густой огненной шевелюрой на голове.
— Посмотрите на горожан, свиньи! — захохотал стражник. — Посмотрите, с каким презрением смотрят на вас обычные люди. Вы нечистые еретики и вашим духовным зловонием пропитан весь Диньер.
Флавиан не стал никак отвечать на слова стражника, на эту абсолютную клевету, в которую поверила вся толпа. И власть. Но толпа готова верить каждому слову, что вылетает из уст сильных мира сего. Если человек наделен властью, духовной ли, мирской ли, то даже если и будет из его уст сочится ложь, люди будут внимать ему и говорить " Смотри, как красиво он говорит!" После выклика стража, мещане все с большим любопытством и не менее большим презрением стали приглядываться к обвиняемым.
Однако, пастух отметил, что город Диньер находится далеко от его родины, где-то в землях Империи. Благодаря своему дядюшке Флавиан знал географию не только Нозернхолла, но и неизвестной ему Империи, где он не был до сей поры. Почему боги распорядились его судьбой таким прискорбным образом? Почему его неумолимый рок столкнулся с одним камешком, который вздернет его на виселице? И для чего было везти обычного нищего из другого королевства на казнь в Империю? Маховик судьбы запущен, не вернуть того, что сделано.
Заключенных вели по главной улице, прямиком к центральной площади, которая располагалась у самой стены города, где к ней примыкал небольшая постройка, которую имперцы называли цитаделью. Было раннее весеннее утро, судя по всему наступил месяц Первых посевов, когда весь снег уже практически растаял, а крестьяне начинали сеять свои поля первыми посевами. В тени зданий, кое-где еще лежали грязные от мочи и собачьих испражнений сугробы, от которых, извиваясь, текли ручейки. Несмотря на утреннюю прохладу, Флавиан взмок от волнения, в его горле пересохло, а ноги подкашивались. Более всего его пугало молчаливая толпа, которая сопровождала двух заключенных лишь осуждающими взглядами. Видимо, инквизиторы хорошенько постарались, чтобы в толпе возгорелся гнев и жажда убийства. Дядя Клепий довольно много рассказывал об этих страшных дядьках в странных одеяниях. Одеяния инквизитора исписывались чернилами морского востока, где эти служители богов упоминали все свои грехи, совершенные за всю жизнь. Говорят, это сделано не для того, чтобы инквизитор устыдился своего когда-то совершенного греха, а чтобы он осознал, что не следует совершать более никаких грехов. Однако посмеяться над грехом скотоложства или обжорства вряд ли кто-нибудь посмел из обычного люда. Да даже патриции боялись инквизиторов, которые преследовали еретиков и искореняли любую ересь на корню. Жрецы же в отличие от инквизиторов наносили на капюшон своего одеяния различных цветов (цвет зависел от того, какому богу прислуживает жрец), двенадцать заповедей, написанных на староимперском языке.
Босые ноги Флавиана шагали по мощеной дороге, он старался обходить те места, где еще лежал подтаявший снег. Он боялся заболеть и это казалось ему абсурдным, от чего тот даже улыбнулся. Заболеть. Скоро его повесят, а он думает о том, чтобы не заболеть. Однако он вспомнил, как в далеком детстве мама отругала его, еще маленького десятилетнего Флавиана, когда тот босиком выбежал на улицу, проматывая круги по ручьям талого снега. И именно этот растаявший снег напомнил ему тот случай, когда мама отругала его, а в итоге Флавиан сильно заболел и лечился травами местной знахарки. Теплые воспоминания всколыхнули его душу, он на миг очутился там, далеко, у себя дома, где пахло вкусными блинами, а на дворе гавкал Снежок, который оповещал, что Флавиан уже вернулся домой на обед. С глубоким сожалением Флавиан осознал, что ни того двора, ни знахарки, ни собственного дома больше не существует. Тьма поглотила всё, что было в Утворте.
Когда они проходили мимо узкой улочки (видимо сокращая путь до площади), из окон домов посыпались ужасное сквернословие и хулы на приговоренных к казни. Стоило только начать одному человеку, как остальные подхватили ругательства в сторону обвиненных.
— Проклятые душегубы! — орала из окна старая бабка с седыми волосами, нанося на свой лоб оберегательный знак Колеса, символ всех Двенадцати богов Пантеона.
— Пусть КЛЮЮТ! — Ревела женщина с коромыслом и пустыми ведрами. — ПУСТЬ ВОРОНЫ КЛЮЮТ ИХ МЕРТВЫЕ ТЕЛА.
Ее лицо исказила гримаса гнева, она тыкала в двух обвиняемых пальцем, расписывая своим скудным мещанским языком ужасы, ожидающие их в Дадуре.
"Они все помешанные", — подумал про себя Флавиан, озирая своим взглядом окружающих людей.
Пожилые старухи высыпались на улицу, как грибы после дождя, их страшные и угрюмые гримасы сопровождались тихим причитанием и проклятиями. Как легко ведомы люди в своем безумии.
На телеге, которая стояла неподалеку от пекарни, сидело пятеро детей. Все они кричали гадости про ересь, хульные слова и другую непотребность. Один из сорванцов даже кидался с крыши мелкими камнями и попал Флавиану в ногу. Из другого дома на них попытались вылить помои. Ведро чуть не вырвалось из рук мужчины и Флавиана задела лишь часть жутко воняющих помоев. На лице Флавиана можно было прочитать скорбь и обреченность, в то время, как другой обречённый на виселицу преступник начал изливаться желчью и руганью.
— Не раскрывай рта поганый пес! — крикнул на него стражник и ударил его своим щитом.
"О боги, за что мне все это", — подумал Флавиан, вглядываясь в тучу, которая сокрыло едва взошедшее на небосклон солнце.
Флавиан споткнулся о булыжник мощеной дороги, не удержался и упал на колени. Колено саднило от боли, заключенный, шедший позади Флавиана попытался ему помочь, однако стражник, который шел позади оттолкнул пастуха.
— Вставай, — прорычал стражник и пнул будущего висельника под ребра.
Отчаяние Флавиана смешалось со злостью и яростью, которая стала пробуждаться в нем. Он несправедливо обвиненный в ереси, из-за проклятой печати, шел на убой, как какой-нибудь скот перед долгой зимой, осознавая то, что против него восстал весь мир. Только за что ему выпала такая участь? Почему эти люди столь слепы ко всему и верят лишь слухам?
Весь их дальнейший путь до площади состоял из оскорбительных фраз, холодной мощеной дороги и серьезных лиц стражников. Флавиан уже по большему скоплению людей понял, что они добрались до площади. Отчего люди такие кровожадные? На их казнь собралось посмотреть не меньше сотни человек, в том числе и дети, сидевшие на шее у родителей которые тыкали в заключенных пальцами и смеялись, бесновавшись и бегая по всей площади. Здесь даже стоял стол с угощениями — какой-то старикан продавал блины со сметаной, медом и киселем, пытаясь разбогатеть на человеческом горе.
— Отойди от них, это грязные словоблуды, — произнесла матушка одного из мальчуганов, отдернув того за рукав ветхой льняной рубахи.
