— Да, но… черт, ты, кажется, права.
Из-за края площадки показались худые закопченные руки. Еще одни. Отвратительная обгоревшая голова. Хриплый стон умирающего. Конечно, кто бы это еще мог быть — кроме сына были ведь и другие рабочие рядом, да и вообще, о масштабах аварии мы с Соу не спрашивали. Была и вторая проблема — вместо чудовищной пасти, поедавшей землю, появилась гигантская полубесформенная фигура с головой старухи. «Кажется, теперь точно пора делать ноги» — подумал я, но сказать этого не успел. Соусейсеки уже неслась к краю площадки, а мгновением позже сверкающий взмах подрубил руки карабкающегося наверх мстителя.
— У них нет спин, мастер! — крикнула она, подныривая под удар следующего и разрубая его пополам.
— Тогда я за старухой!
— Поспеши, его страх начинает разрушать сон!
Я двинулся к краю, отчаянно пытаясь найти способ прикончить очередной фантом, созданный совестью и воображением проклятого Рицу. Мое дело — заставить его проснуться, а воздаянием пусть занимаются другие.
А потом он по-настоящему в меня поверил.
Я не справлялся с нахлынувшей силой. Знаки кое-как помогали поддерживать форму, иначе собственная мощь разнесла бы меня во всемогущее облако. Но и без того тело росло и раздувалось, как тесто на печи — воображение Рицу всерьез вознамерилось превратить меня в титана, способного тушить дыханием звезды. С высоты я ясно видел, как скользит и мечется крошечная Соусейсеки, удерживая лавину однообразных атакующих. Сейчас я понимал, насколько щадящей она была в наших поединках — и насколько слаб на самом деле был я. Все эти мысли заняли не более доли секунды — а я продолжал расти. Если бы Рицу остановился, я стер бы гадалку в порошок, но кажется, он перестарался. И тогда еще одно безумное решение пришло мне в голову — и тут же меня выбросило прочь из ставшего не моим тела. Я приземлился посреди исчезающих останков, стараясь поскорее уйти из поля зрения Рицу.
— Мастер?
— Уходим, Соу! На выход!
— А что с ним? — уже перепрыгивая очередного противника, выкрикнула она.
— Скоро проснется! — я скользил вниз на куске жести.
— Уверен?
— Смотри сама!
Оглушающий металлический скрежет раздался сзади. Соу оглянулась и понеслась к выходу вдвое быстрее. Я смотреть не стал — и так догадывался. В землю рядом вонзилась огромная пружина, сминая пару псевдорабочих и поднимая клубы соленой пыли. Началось.
Мы бежали — нет, мчались к выходу под канонадой из обломков веры Рицу, которой я придал форму механического тела перед тем, как сбежать. Позади осталась срубленная какой-то шестеренкой огромная голова гадалки, сотни не слишком хорошо оформившихся «рабочих», прикрывавшие нас от стального града маховики. Возле самого выхода я обернулся и увидел, как огромный Рицу рвется из цепей, оставляя клочья кожи в яростном стремлении вверх. Заснувший от счастья, он теперь просыпался — от отчаяния.
Дерево сновидений снова приняло нас, вырвавшихся из мира безумца. Уставшие, запыхавшиеся, но победители — мы сделали первый шаг на пути в новое будущее.
Следовало праздновать и торжествовать! Но сидя бок о бок над туманной бездной, расцвеченной перламутрово-призрачным сиянием снов человечества, в пространстве ирреальности, на изнанке миров, мы просто молчали. Слишком много было сказано там, внутри, слишком много сделано — и сделано не так, как должно.
Наш первый бой стал причиной сомнений, и ясно было, что их следует разрешить здесь и сейчас, пока они не стали фундаментом для недоверия, но до чего же сложно было найти правильные слова в глубине себя, слова, которые выполнят свою миссию.
— Соусейсеки. Нам придется об этом поговорить, и я не хочу откладывать.
— Мне сложно задавать эти вопросы, мастер.
— Но они ведь не исчезнут от того, что ты промолчишь. Я отвечу — если смогу.
— Мастер, почему ты солгал ему? Зачем дал ложные надежды? Почему мы не ушли?
— Мы, люди, привыкли обманывать друг друга. Я не стану отрицать, что его история одновременно печальна и отвратительна. Но и другое скажу — мне безразлично его будущее, безразлична справедливость и возмездие, и чувства его — не более чем инструмент.
— Ты и мне теперь врешь, мастер. Но не со зла, я же вижу. Говори.
— Соу, оставь ошибки для меня. Я всего лишь человек — справлюсь.
— Да, ты права, права. И ты знаешь, что я бы оставил его ждать смерти — потому что он должен быть наказан. Это было бы справедливо.
— Но ты этого не сделал — и теперь не знаешь, правильно ли поступил.
— Не из жалости, Соу. Но я не хочу признавать…
— Что сделал это ради меня?
— Знаешь, в средневековье некоторые рыцари давали особый обет. Не убивать ни одного человека. Но рыцарь должен сражаться — иначе зачем ему быть рыцарем? И люди решили проблему.
— Что ты имеешь в виду?
— За рыцарем в бою следовал паж, который наносил последний удар. Добивал поверженных. Брал на себя грех. Рыцарь оставался чист перед обетом.
— Но…
— Я возьму на себя наши ошибки, Соу. Не мне суждено стать Алисой — я лишь твой паж, оруженосец, ученик, и путь наш не вечен. Ты найдешь Отца и останешься с ним, а мне придется уйти…
— Мастер… почему? Ты оживил меня, остановил, когда я хотела уйти из твоей жизни, отказался от будущего, чтобы выполнить необдуманное обещание, а теперь говоришь такое… я не понимаю!
— Соусейсеки, — я взял ее за руку, — ты дала мне величайший подарок в мире.
— Но я…
— Ты дала мне смысл жить дальше. Жить, а не существовать. Ты показала мне мир таким, каким я всегда хотел его видеть. Я не знаю, что буду делать, когда наш путь закончится, но и думать об этом не хочу. Зачем думать о будущем, когда ты счастлив?
— Я… запуталась. Мое предназначение — окончить Игру, сделать счастливым Отца… но я не хочу… не хочу, чтобы наш путь заканчивался. Ты не просто медиум, один из многих, ты другой… мастер. Нет, я любила их всех, как родных, но знала, что рано или поздно с ними придется расстаться. А сейчас… я не знаю.
— Не думай об этом, Соу, не думай. Слышишь, как поют сны? Только для нас, только сейчас. Будущее наступит только завтра, а мы еще сидим в сегодня.
— Мастер… и все же я не стану давать обетов. Сегодня мы, быть может, ошиблись — вместе. И дальше будем ошибаться вместе — потому что мы не случайные спутники.
— Спасибо, Соу. Я рад, что судьба сложилась именно так.
— И я… рада.
Деньги пришли на счет через день. Признаться, я ожидал, что нас все же попробуют обмануть — и отчасти даже надеялся на это. Все-таки раньше, когда отьезд был лишь пунктом плана, я воспринимал все иначе. Жизнь с Соу была проста и понятна — но теперь следовало оставить свой уютный дом и уйти в неизвестность, причем, скорее всего безвозвратно. Оказалось, что на самом деле я любил это место, и вдвойне горько было осознавать это тогда, когда его приходилось бросать на произвол судьбы.
Соусейсеки тоже была неспокойна. В конце концов, она возвращалась обратно сама по себе, и никто не мог предсказать реакцию сестер на такое неожиданное перевоплощение. Ее настоящее тело лежало в чемодане; Лемпика и настоящая Роза были в руках Суигинто, которая не отличалась сговорчивостью; да и обьяснить остальным свое воскрешение совсем непросто.
Особой проблемой для меня оказался Либер Кламорис, точнее, отсутствие возможности использовать его рекомендации без лаборатории. Выжидать и продолжать наносить плетения по очереди не представлялось возможным; нанести все знаки сразу было равносильно самоубийству; собрать нужные ингредиенты по ту сторону могло быть совсем непросто, а перевезти через границу готовые краски мне вряд ли дали бы — я и так сомневался, что у меня получится без проблем провести на борт самолета Соу, да и себя самого.
Последние мирные дни стекали по оконным стеклам, и кто мог предсказать, что случится потом? И все же нельзя было замирать, перетирая их минуты подушечками пальцев, потому что еще слишком многое следовало сделать.
Часть хлопот по формальной подготовке к поездке взяло на себя туристическое агентство, и хотя так этот вопрос решался значительно дороже, я решил не жадничать — деньги мне больше не понадобятся. Для того, чтобы иметь хотя бы какую-то надежду по поводу сохранности дома, я не поленился заглянуть в нотариальную контору и составить завещание, чем немало удивил тамошних работников. Согласно ему, все мое движимое и недвижимое имущество в случае моей смерти должно было оставаться неприкосновенным в течение пятидесяти лет — на большее я не рассчитывал.
Перед полетом нужно было успеть нанести еще один узор — черный. Три другие краски я собирался приготовить и попытаться пронести в самолет среди багажа.
Впрочем, Соусейсеки, как обычно, внесла некоторые коррективы в весь план, и я не мог не признать их удобными.
И все равно — уезжать не хотелось. Оставалось десять дней.
Черный, определенно, был самым сложным компонентом из описанных в Либер Кламорис. «Мягче тумана и гуще крови, сотканный из слез и призрачных звуков ночи, распустится в тигле цветок, невиданный слабым глазом, и лишь мысль способна будет рисовать его лепестками знаки темноты и тишины на податливой палитре ищущего. Ими коснется он недр и тайн, ими свяжет сердца и мысли, ими испытает себя перед лицом Хроноса. Коснувшийся и познавший его да скроется мантией смирения, избегая соблазнов — ибо мир покажется ему слаб.»
Смешивать ингредиенты полагалось в тишине. В принципе, это было несложно — моя улица и в лучшие дни не могла бы назваться оживленной. Меня несколько насторожило отсутствие рекомендаций о условиях нанесения знаков — ни времени суток, ни предупреждений, по крайней мере, явных.
Вечер уже начинал сменяться сумерками, когда я дошел до последней стадии. Соу тоже пришла посмотреть на «невиданный цветок», с которым ей вскоре предстояло работать. Я осторожно перелил компоненты в тигель и поставил на огонь. Густая и непрозрачная, она издавала странный аромат, которого я не мог ожидать от использованных ингредиентов. В комнате становилось темнее — солнце покинуло нас. Я поднялся, чтобы включить лампу и замер от удивления. Тигель поглощал свет! Огонь уже не освещал потолок, а над из поверхности эликсира уже выходил конус темноты. Еще немного — и комната окончательно погрузилась во мрак. От лампочки оставался лишь белый червячок спирали, а остальное совершенно исчезло.
— Так вот почему твоя книга назвала цветок невиданным.
— Мы видим лишь то, что отражает свет, а он его забирает — весь.
— Знаешь, это будет непросто — начертить узор вслепую.
— Нам бы сперва с краской разобраться.
— Попробуй серебро — кажется, самое время.
Я выпустил нити в неизвестность, восстанавливая картину происходящего на ощупь. Огонь по-прежнему горел, и на несколько мгновений даже заставил меня замешкаться — для нитей он казался дующим вверх потоком теплого воздуха. Я нащупал вентиль на газовом баллоне и затушил горелку. Затем отыскал кафельную плитку и накрыл ею тигель. В комнату понемногу возвращался свет.
— Что ж, на этот раз придется хорошенько постараться, мастер. Я могу попробовать, но вряд ли справлюсь.
— Нет, тут должен быть выход. Например, нарисовать знаки на себе во сне, как я уже делал с Либер Кламорис.
— Слишком опасно, мастер. Каждый слой испытывал тебя, и если бы я не продолжала его наносить, ты мог не справиться.
— Твоя правда. Я мог бы попробовать направлять твою руку с помощью нитей, но тут та же самая проблема. В итоге все равно рисовать должна ты сама, не полагаясь на меня.
— Нужно подумать.
— Все упирается в слепоту. Либо мы находим способ защититься от действия краски, либо используем что-то вместо зрения.
— Защищаться будет непросто — кисть в непрозрачном колпачке, открывающемся снизу, особая чернильница, меры предосторожности против случайной капли…я не смогу действовать быстро при необходимости.
— Был бы я плоским, можно было бы использовать трафарет или что-то вроде печати, но так не выйдет.
— Была бы растворителем не кислота, можно было бы выкрасить тебя чем-то, вырезав места под знаки, и залить краской.
— Знаешь, эту идею отбрасывать сразу не стоит — если не придумаем чего другого, попробуем ее.
— Рискованно.
— Тут все — один сплошной риск. Думаем дальше…
Следующий день прошел в поисках наиболее безопасного способа. На ум лезла всякая экзотика, вроде транса для Соу или использования красной сети для доставки краски изнутри. Но наиболее реальными оставались трафарет и, возможно, какой-то аналог тепловизора — которого все равно не было. Для трафарета же нужно было нечто кислотоустойчивое и достаточно безопасное — как-никак, красить бы пришлось практически все тело.
Был и особый вариант от Соу — она предлагала попробовать взять под свой контроль часть серебряной сети и использовать ее для рисования «на ощупь». Сперва он показался мне слишком невероятным, но чем больше я читал о свойствах предполагаемых основ трафарета, тем реалистичнее становилось именно ее предложение. На покупку тепловизора и его испытание у нас не хватало времени — почта никогда не заслуживала доверия в важных ситуациях.
Соусейсеки же отмахивалась от моих возражений, и, видимо, твердо решила настаивать на своем. Быть может, возможности узоров интересовали ее гораздо больше, чем мне казалось ранее — или это был вызов ее мастерству. В конце концов, ее старая Роза Мистика была другой, и было бы глупо не изучить новые возможности, хотя бы и на мне.
Вечером я признал поражение и позволил Соу начать готовиться к ее задумке. Ей предстояла непростая задача — научится использовать отдельные части серебряного плетения, перехватывая управление ими и не мешая остальным взаимодействовать с новым слоем знаков. Я верил в то, что она способна на это — хотя бы из-за того, что эта вера была одним из способов осуществления этого безумного плана. Нужно было всего лишь не задумываться над тем, как Соу будет делать это — а просто позволить ей.
Странное это было ощущение — присутствие под кожей чужой воли, словно перебирающей рукоятки настройки тонкого прибора вслепую. Знаки иногда начинали мерцать, то и дело по коже пробегала дрожь, а мелкие мышцы подергивались поочередно под искорками ее силы. Соу держала руки на центрах красного и серебряного, левую на сердце, правую на солнечном сплетении, и мягкое тепло расходилось от ее ладоней, хотя я не сказал бы с абсолютной уверенностью, что это была магия. Ее глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились — хотя я не знал, что она могла говорить.
