Стучит, гремит, откроется

— Ох, горе мне, горе! — Васель обратил к небу очи. — Каменное у тебя сердце, не дождаться от него жалости!

— Смотря чем ее вызывать, — сменив тон на серьезный, заметила девушка.

Оставшись дома, Меланья промаялась с полдня и, когда в доме начало темнеть, не пошла коротать вечер в кухню иль на гуляние в честь первого дня праздника, а зажгла у себя свечку и села на кровать, покрытую сшитым из беличьих шкурок одеялом.

Чудной и страшной мнилась сама мысль о том, что вскоре она покинет обжитую, привычную, родную светлицу, батюшку да матушку, братишку, бабку с дедом, весь, в каковой родилась и выросла... И не ходить больше по любимым местам: отцовской пасеке, земляничнике в лесу и кладке на речке, где так приятно сидеть летним днем, омывая босые ноги в прохладной воде...

— Может, там тоже есть кладка, надо ж где-то стирать тамошним женщинам, — постаралась немного приободрить себя Меланья. — А пусть даже и нет... — она снова сникла, тяжело вздохнув.

Одновременно с нежеланием расстаться со своим обыденным, пусть скучноватым, но милым сердцу бытием девушка чувствовала, что готова поехать за Васелем прочь из Лядага, в какую бы то ни было заморскую страну... Да что там — за море! — хоть на край света.

Меланья вспомнила вещунью. Она остерегала сейчас выходить замуж, обождать говорила. Однако тут и представить сложно годовалую отсрочку, не то чтобы исполнить...

Баба Хвеська видела черную птицу, которая вполне могла обозначать собою свекровь. Меланья насторожилась-таки: что-то неправильное замечалось в доброжелательности Гелины, смутно угадывался подвох.

— Васель не даст меня в обиду, — вслух подумала девушка.

Один лишь нехороший момент, портящий в целом благополучное предзнаменование, никак не выглядел убедительным поводом для отсрочки свадьбы.

— Можно к тебе, Мелка? — вопросил за дверью детский голос.

— Входи, братец.

Ивась зашел в комнату, сел рядом, повозился, устраиваясь поудобнее. Меланья грустно смотрела на него. Не выдержала, сделала то, чего брат больше всего не любил: притянула к себе и взлохматила волосы. Морда резного конька, любимой игрушки Ивася, колко ткнулась ей в бок.

Брат, на удивление, не стал вырываться, а пристроил голову на сестринских коленях и спросил, упорно не отрывая взгляда от игрушки:

— Ты скоро замуж выйдешь, да?

— Да.

— И уедешь?

— Да.

— А почему?

— Потому что негодно замужней с родителями жить, только у мужа, — печально отвечала девушка. В носу предательски защипало, в горле стал колючий комок.

— Кто же со мной играть будет?.. Не выходи замуж, Мелка, — жалобно просил Ивась. — Не выходи, не выходи! Нам плохо без тебя будет!

Отвернувшись, Меланья некоторое время молчала, прикусив губу и сдерживая слезы.

— Не могу.

— Любишь? Как батюшка матушку?

— Какой ты умник у меня, — сестра с умилением поцеловала его в лоб.

— И за что только любишь своего Васеля? — продолжал брат с искренним непониманием. — Волосы у него, как у нашего кобеля шерсть, курчавятся, и усы не ахти какие...

Меланья улыбнулась.

— Когда вырастешь, я тебя тоже спрошу, за что ты свою жену полюбил.

— Э-э, я никогда не женюсь! — замотал головой Ивась. — Зачем мне какая-то жена? Буду как дядя Стольник!

— Ну конечно.

— Не веришь? Он сам говорит, что бобылям лучше, нежели женатым.

— А как же...

Девушка ущипнула братишку за щеку и неожиданно принялась щекотать. Ивась, не ожидавший подлости, опешил и не вырвался сразу, а после не смог, хохоча безудержно. Впервые со времен знакомства с Васелем светлицу Меланьи наполнил веселый смех.

* * *

Оглядывая Васелеву господу, за каковой в его отсутствие следило аж десятеро слуг, Ворох не мог нарадоваться удачному замужеству дочери. Была еще возможность отказаться от него, не приняв застольное приглашение Гелины, но пасечник первый бы назвал себя дурнем на все село, если бы отказался.

Отмечая, родители заодно обсуждали предстоящую свадьбу — дату, приданное, гостей и траты. Гелина участвовала в обсуждениях без особого рвения, практически со всем соглашаясь и тем самым несказанно радуя Васеля.

Свадьбу назначили почти сразу после праздника, на четвертый день нового года. На более позднюю дату Васель никак не соглашался, грозясь зачахнуть с тоски, а пред тем окончательно предать пыли и паутине купеческие дела. Ворох с Осоней, люди понимающие и помнящие о времени бушевавших меж ними чувств, не стали ему перечить, ибо за четыре дня вполне можно было подготовиться. В конце концов, решивши все, скрепили уговор рукобитием.

*Цветок руты — исконный символ любви

**Так в Лядаге называли жениха и невесту, то бишь получивших родительское согласие на свадьбу

IV

Хорошо зимней ночью ходить по селу, особливо в Мировещение. И молодежь, и степенные взрослые, ежели не заняты они застольем, сходятся на общую гульбу, веселятся, танцуют, взявшись под руки, поют давних песен. Визгливо и беспорядочно играет кто-то на простецкой сопилке, скрипач аж струны рвет — так старается. Густые парубочьи голоса стелятся по земле, в то время как звонкие девичьи, переливаясь да журча, как вода в ручейке, возносят песнь в самое небо, к серпу молодого месяца, что присматривает за искрящимися звездами, будто пастырь за овечками.

Как звездочка на небосклоне,

Блещет лик на иконе.

Убежит от нас горе

Аж за синее море —

Божественный лик на иконе!..

Сама погода дышит праздником, все проникнуто духом торжества и радости. С церковной звонницы время от времени доносится звон колокола, и заглушает он уличный шум. Люди тогда снимают шапки и кланяются в сторону храма. Но стоит утихнуть колоколу, как снова начинается веселое гульбище, снова песнь заводят, речитативом:

Виляс с Рысковцем мир заключил,

В кои-то веки с ним мирно зажил,

Людям всем говорил Бог мириться,

Слушать сердце, на любке жениться,

Поменьше гневиться, поменьше скупиться,

В вине не топиться, глядеть, чтоб не спиться,

В эти три дня святых!

Каждый хозяин норовит дать поющим угощение или мелкую бляшку, чтоб в вознаграждение получить от Господа какую-то приятную мелочь — сие всегда оправдывает себя. Неприятели, каковыми бы гордыми они ни были, заключают временный мир и пируют за одним столом. Не слышно ни ругательств, ни ссор — грех распри водить в такой праздник, можно неудачи накликать. Тишь да благодать, что и говорить!

Издревле толкуют, будто Виляс, обыкновенно невидимый дух, средь людей находящийся, одевает в эти дни отталкивающую личину — когда старца больного, когда калеки — и ходит по домам, просясь на ночлег. Не отказавшим, ежели поверью верить, Бог весь год благоволить будет. Только вот, ясное дело, вероятность посещения вас вороватым нищим много большая, чем Господом под личиной...

Меланья с Васелем чувствовали себя счастливыми до безумия. Их словно кто тянул друг к другу, не давая ни на колодежку разойтись. Создалось стойкое впечатление, что они всю жизнь друг друга знали, ибо каждый понимал другого даже не с полуслова — со взгляда, с малейшего движения бровей. Васель то и дело веселил невесту, рассказывая про не раз случавшиеся во время путешествий забавные случаи и тем самым заставляя Меланью смеяться до колик и хрипоты. Девушка в долгу не оставалась, на каждом шагу с иронией припоминая купцу верование в Стольниковы слова и весьма удачно прожитий без нее месяц. Васель при этом донельзя забавно обращал очи горе, складывал ладони перед грудью и шептал не то молитву, не то упреки.

— Что ты шепчешь? Не проклены, случаем?

— Благодарности, — смиренно отвечал Васель.

— Так я и поверила! — подразнивала Меланья. — Если и вправду благодарности, то не шептал бы.

Нежданно жених закричал во все горло:

— Благодарю тебя, Господи...

— Да что ты, перестань! — смеясь, одернула его девушка.

— ...За то, что ты так наградил меня!!!

Прыткая найманка молниеносно пронесла по селу весть об удачном сватанье к Вороховой дочке, и теперь каждый норовил поздравить молодых людей. Меланья в свою очередь зазывала на свадьбу, вследствие чего быстро потеряли счет гостям.

* * *

По Яструмах носился слух, дескать, тройка незнакомых парубков, каковые то в одном конце села, то в другом поодиночке появляются, просит танцевать с ними девушек, а потом исчезает внезапно, как не бывало. Ни у кого удивление сие не вызвало: то показывали себя бесы — Рысковцевы помощники по сбиванию людей на путь грешный, дабы потом души не к Вилясу в рукава отходили, а к брату его в подземелья холодные, на истязание и глумление.

Когда-никогда невидимая рука шапку над чьей-то головой приподнимет на локоть, иль за ворот свитки невесть кто снегом сыпнет. Человек крестится, защищая себя, и слышно тогда хохот уносящегося проказника-бесенка. Но в Мировещение священный крест не может далеко отогнать нечистую силу, она в эти дни сильней обычного. Оттого бесы не бегут без оглядки, а продолжают околачиваться поблизости с людьми, только приближаться страшась, покуда сила защиты не рассеется...

— Хорошо ли тебе, сердце? — спрашивал Меланью Васель.

— Как никогда!

— Чего хочется?

— Ничего, — выпалила девушка. — Все у меня есть.

— Хочешь, в салазках по всему селу тебя провезу? Да что там — в салазках, можешь хоть в сани запрячь!

Васелю охота была похорохориться, но кто сказал, что он не выполнил бы своего бахвальства?

— Не хочу.

Он подхватил тогда невесту на руки.

— Неужто ноги не устали?

— Не устали, но на руках тоже не плохо, — невозмутимо отвечала девушка.

— Ах ты, лукавая! — воскликнул купец и, приблизив свое лицо к невестиному, прошептал: — Бесов цвет достану, хочешь?

Васель говорил об алых цветах, что время от времени творили бесы. Роскошные лепестки стлались по снегу, приковывая взгляд, но цветок исчезал, как только кто-то пытался сорвать. Существовавшее поверье гласило: ежели изловчиться и таки заполучить бесов цвет до того как нечистая сила оставит тебя с носом, то в дальнейшем можно будет перехитрить самого Рысковца. Васель как раз приметил сверкающий между хатами цветок, и уж очень ему захотелось порадовать невесту столь необычным даром; проследив за жениховым взглядом, Меланья тоже увидела чудо, многажды воспетое и в сказках описанное.

— А сорвать-то сможешь? — протянула девушка вроде шутливо, но одновременно и с сомнением, и с надеждой, и с любопытством.

Та смесь чувств в ее голосе подстегнула Васеля, точно коня -хозяйская плеть. Ничего не ответивши, он опустил Меланью и медленно двинулся к пламенеющему цветку. Когда расстояние сократилось до десяти локтей, купец прыгнул и... ладони его зарылись в снег — бесов цвет исчез в последнее мгновение.

Раздосадованный Васель поднялся и виновато развел руками. Но Меланья совсем не выглядела расстроенной и шутить, вопреки ожиданиям, не стала. Улыбаясь, она подошла и стала помогать жениху отряхиваться.

— Прости, что не вышло... — несколько сконфуженно пробормотал Васель.

— Да ладно, — мурлыкнула девушка, приникая к нему, — сущая мелочь.

* * *

На хуторе Гелина заперлась в комнате, чтоб, не дай Боже, ее никто не увидел за ведьмовским делом, и, катая яблоко по серебряному блюду, наблюдала за парой. Во время смотрин в женщине пробудилась ревность, нежелание делить сыночка с кем бы то ни было, тем более с девкой, каковая ей не нравилась еще до знакомства. Гелина смотрела на сына и все больше убеждалась, что он быстро разочаруется в девке...

Васель ни разу не вспомнил о матери с тех пор как уехал, Гелина это чувствовала или, во всяком случае, ярко казалось ей, что чувствует. Первое Мировещение она встречала одна, и было ей до того тоскно, что места себе найти не могла в собственном доме; а сердце между тем весьма неприятно кололи иголочки материнской ревности... С каждой колодежкой неприязнь к Меланье росла — так снежный ком, скатываясь с горы, увеличивается в размере.

Гелина сразу бы отвернула сына от неугодной ей "селючки", избавила от страданий, ежели б то было возможно — но, увы, искренне любящего никакими чарами не спасти...

Могла б она, чего греха таить, свести сынову избранницу со свету, но не хотела идти на убийство, когда была возможность приучить девушку к своим правилам или выжить ее, рассорив молодую семью... За каждое убийство Рысковец отнимал несколько лет жизни, чем сильнее ведьма — тем дешевле плата. Гелина, к ее сожалению, значительными умениями похвастать не могла и не хотела уменьшать свою жизнь, а потому сведение со свету было крайней мерой.

* * *

До самого рассвета не рассеивалась веселая толпа. Не уходили даже те, кому днем грядущим нужно было работать, то бишь батраки и слуги, а прочие, сами себе хозяева, тем более, ибо могли позволить себе отоспаться.

Запылала, точно зарево, яркая зимняя заря. В который раз зазвонил колокол, и люди потянулись к церкви, послушать второе святочное чтение Вилясовой книги, помолиться пред большим образом. По пути народ снова дружно затянул "Божественный лик на иконе".

Набилось людей в небольшой зал, что огурцов в бочку; не все, ясное дело, поместились, и тем пришлось мерзнуть на улице. Впрочем, у многих от холода было припасено верное средство, разгоняющее кровь и еще более веселящее душу.

От мягкого рассветного света, струящегося сквозь небольшие замысловатые оконца, на душу снисходили покой и умиротворение. Большой образ прямо напротив окон сиял от косых лучей показавшегося над полем солнца. Виляс на иконе был изображен живописцем традиционно: добрейшего вида мужчиной в рассвете сил. Божий служитель Фетор читал себе пятую главу священной книги, и под его монотонный голос Меланья задремала, опершись о Васеля, склонив голову ему на плечо. Купец шевельнуться боялся, дабы до поры до времени не спугнуть ее сон.

Не передать, как спокойно и хороше было тогда у него на душе. Молодым купцом овладело нерушимое счастье, то истинное, не имевшее особых причин счастье, какового он за всю жизнь ни разу дотоле не испытывал. Совершенно не верилось, что пару дней назад он мучился, тщетно пытаясь отвлечь себя от горьких мыслей, но все же невольно возвращаясь к ним; а теперь вот Меланья рядом, заснула с кротким и милым лицом на его плече. И люди вокруг необычайно радостные, и церковь все больше заливает мало-помалу теплый свет... Трудно представить даже, что где-то день начинается иначе, со слезами, причитаниями, криком, потерей близкого...

Происходящее казалось Васелю сладким сном.

Из церкви народ разошелся по домам; село успокоилось да затихло. Васель не отказывался от приглашения гостеприимной Осони, решив не разъезжать туда-сюда, отгулять последнюю ночь.

* * *

Пробудившись, он долго не хотел открывать глаза, как обычно в последние дни, — из-за боязни, что события ему только приснились. Но пред очами предстала скромно отделанная гостевая светлица, и Васель в который раз облегченно вздохнул оттого, что страшное опасение не оправдалось.

Не пивши, не евши, купец с невестой да ее родителями снова отправился на площадь к церквушке — там на высокой жерди установили чучело зимы. После Мировещения поворачивало на весну — два зимних месяца оставались позади, а нагрянуть обещался последний, самый короткий. Пугало сделали из соломы, связанной наподобие детской куклы; на голове выделялся неведомо как прилаженный пятак, тоже соломенный, а на шее — плетёнка чеснока, борца с болезнями, наиболее свирепствующими в холодную пору. Облачили "зиму" в самые непригляднnbsp;— Ты уж постарайся, Бога ради!