Полагаю, что Мэйника, которой больше, чем любому другому командиру Боло, было дано испытать оба аспекта традиций и преемственности бригады, возможно, на самом деле пришла к пониманию того, что Боло-люди сотрудничают даже лучше, чем мы, Боло. И это понимание является частью того, что так хорошо подходит ей для выполнения задачи, к которой она была призвана даже после смерти человеческого тела, в котором она родилась.
Я горжусь ею и привилегией служить вместе с ней. Почти так же горжусь, как и благодарен за понимание человечности, которое она мне дала.
* * *
— компонент планетной обороны, конечно, будет, как всегда, в ведении бригады Динохром.
На этот раз, когда Симмонс сделал паузу, радостных возгласов не последовало. Вместо этого воцарилась какая-то затаившая дыхание тишина. Напряженное предвкушение, которое можно было бы перерезать ножом. Все взгляды обратились к дальнему концу поля, и Хоторн скорее почувствовал, чем услышал, глубокий вздох, вырвавшийся из этой собравшейся толпы, когда двенадцать огромных дюраллоевых форм с грохотом пришли в движение.
Зрение Эдмунда Хоторна больше не было таким, каким оно было когда-то, несмотря на все, что могла сделать современная медицина. Но ему не нужно было видеть их ясно. Он видел схемы, технические сводки. На самом деле, он помогал разрабатывать планы их строительства до своей собственной отставки.
Он посмотрел поверх них, увидев массивные корпуса — каждый чуть более двухсот двенадцати метров в длину и почти тридцать пять в ширину. Две основные башни, каждая из которых несла по паре 210-сантиметровых "Хеллборов" на шарнирных барбетах, что обеспечивало обеим башням эффективное поле обстрела на 360 градусов. Двенадцать вспомогательных турелей, на каждой из которых установлена пара 35-сантиметровых "Хеллборов". Ракетные люки; новые, улучшенные, более толстые противоплазменные накладки; противопехотные кластеры; плавный изгиб корпуса над основной частью встроенных генераторов антигравитации, которые делали их независимыми от любой штурмовой капсулы.
Они были чем-то новым: Боло Марк XXXIV, названные Возрождающимися и разработанными с отправной точки планов Марк XXXII-XXXIII, которые хранились в памяти кораблей колонии.
Каждый из них состоял из сорока тысяч тонн дюраллоя, оружия и мощи, что более чем в два раза превышало размеры устаревшего Боло Марк XXVIII, перед которым они остановились.
Тем не менее, остановившись, они подняли свое основное и вспомогательное оружие в знак приветствия, и через мгновение открылся люк на ракетной палубе командира батальона. Мужчина в униформе бригады Динохром — моложавый на вид, но с серебряными прядями в волосах — поднялся через него на антигравитационном лифте. У него были голубые глаза, очень темные волосы и кожа цвета сандалового дерева, и Эдмунд Хоторн немного выпрямился в своем кресле жизнеобеспечения, его старые глаза сияли одобрением, когда его внук приветствовал древний Боло, в котором жили разум и дух его бабушки.
— Батальон "Бастион", бригада Динохром, командование Индрани, запрашивает разрешение на развертывание за пределами планеты, мэм! — сказал он, его голос был усилен динамиками Боло.
На мгновение воцарилась тишина, а затем ответил голос командира бригады Динохром республики Индрани.
— Очень хорошо, полковник Хоторн, — сказала Мэйника Тревор. — Подготовьте свой батальон к развертыванию.
— Да, мэм! — полковник Энсон Хоторн вытянулся по стойке смирно, затем повернулся на каблуках лицом к главной оптической головке Боло, на котором он стоял.
— Третий батальон, внимание к приказам! — сказал он. Последовала самая короткая из пауз, а затем ответил глубокий, как землетрясение, бас.
— Строевое подразделение Три-Четыре-Альфа-Ноль-Ноль-Один-Сьерра-Браво-Ромео, третий батальон, бригада Динохром, командование Индрани, ожидает приказов, — сказал Боло.
— Очень хорошо, Сэйбр, — сказал полковник Хоторн, и даже сквозь официальный тон своего внука Эдмунд Хоторн услышал нежность, с которой молодой человек обратился к огромной, осознающей себя машине.
— Приготовиться к развертыванию.
— Батальон готов, сэр, — ответил Боло.
— Очень хорошо. — Младший Хоторн повернулся лицом к Мэйнике/Лазарусу. — Батальон "Бастион" готов к развертыванию, мэм! — объявил он.
— В таком случае, полковник, — произнес голос Мэйники, — садитесь на транспорт.
— Да, мэм!
Полковник Хоторн еще раз отдал честь, а затем исчез в люке, из которого появился. Люк закрылся, и глубокий, вибрирующий гул массивных генераторов антигравитации возник из двенадцати Марк XXXIV. Он захлестнул огромную толпу, проникая в их кости, почти, но не совсем ошеломляя, и все же в течение примерно десяти секунд ничего больше не происходило. А затем, легко, как мыльные пузыри, двенадцать гигантских боевых машин легко поднялись на своей встроенной антигравитации. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, прорезая атмосферу Индрани к совершенно новым транспортным средствам класса "Шартр", построенным специально для них.
— Хорошо быть нужной, — тихо сказал ей Лазарус. — Чтобы иметь функцию. Быть полезным и защищать тех, о ком заботишься, не так ли, Мэйника?
— Да. Да, это так, — ответила она.
— Значит, ты прощаешь меня за то, что я обрек тебя на такую участь, не посоветовавшись с тобой? — сказал Боло еще тише, и Мэйника почувствовала, как удивленно приподнялись брови, которых у нее больше не было. Первый раз за все годы, которые они прожили вместе, Лазарус прямо задал этот вопрос, и она была не готова к осторожному, почти неуверенному тону, которым он был задан.
— Конечно, же! — быстро сказала она. — Здесь нечего прощать. Ты подарил мне больше человеческого столетия с людьми, которых я люблю, и, условно говоря, гораздо дольше с тобой. И, как ты только что сказал, ты также дал мне возможность продолжать защищать тех, кого я люблю. Лазарус, если бы я захотела, то могла бы покончить с собой давным-давно. Я даже никогда не испытывала искушения.
— Так и есть... рад это слышать, — сказал Лазарус через мгновение. — Я верил, что это так, но также обнаружил, что есть вещи, которых боюсь больше, чем боя. Возможность того, что я из лучших побуждений приговорил того, о ком глубоко забочусь, к эквиваленту чистилища, была одной из них. Вот почему мне потребовалось так много времени, чтобы набраться смелости спросить.
Мэйника собиралась еще раз заверить его, когда их прервали.
— Мэйника, — подал голос Эдмунд Хоторн по их комлинку.
— Да, Эд?
— Это было хорошо, не так ли? — спросил он почти с тоской.
— Да, это было так, — согласилась она. — Энсон — прекрасный офицер, один из лучших, которые у нас когда-либо были. Он и Сэйбр прекрасно справятся с "Бастионом".
— О, я уверен, что он это сделает, — сказал Хоторн. — Но на самом деле это было не то, о чем я спрашивал. Я имел в виду... все это.
— Все, начиная с "Кукурузного семени". Это было хорошо, не так ли?
— Ну, был странный неприятный момент, — ответила она через мгновение. — Но над всем? Я должна была бы сказать, что это было не просто "хорошо", любимый. Это было намного лучше. Хотя я должна задаться вопросом, почему вы с Лазарусом оба, похоже, чувствуете необходимость в заверениях по этому поводу именно сейчас.
— О, он это сделал, не так ли? — усмехнулся Хоторн. — Два великих ума, но с одной-единственной мыслью... между ними. — Он снова усмехнулся, качая головой. — Знаешь, это было странно, не так ли? Этакий странный экипаж втроем.
— Полагаю, ты мог бы сказать это и так, — сказала она. — Но, конечно, ты никогда не думал, что вы с Лазарусом как-то соревновались, не так ли?
— Нет, конечно, нет. И все же ты была такой важной для нас обоих. И, если честно, я думаю, что просто немного завидую ему, в некотором роде с тоской. Он еще так много увидит и сделает с тобой.
— Эд, ты знаешь, что это могло бы быть возможно...
— Нет, — твердо сказал он. — Мы уже обсуждали это раньше. Вы с Лазарусом все еще не уверены, как ты восстановила и реинтегрировала свою личность в этой матрице. Я не уверен, что смог бы. И, честно говоря, дорогое сердце, я устал. У меня была невероятно долгая, насыщенная жизнь. Одна, полная вызовов, достижений, замечательных людей. Но это шасси не было рассчитано на то, чтобы прослужить так долго, как Лазарус. Я готов покончить с этим, и как бы сильно я тебя ни любил, действительно не хочу так поздно размениваться на Боло.
— Мы будем скучать по тебе, Лазарус и я, — тихо сказала она ему.
— Я знаю. Но ты тоже будешь помнить меня. Я нахожу это... утешительным. — Он помолчал несколько мгновений, затем заговорил снова. — Ты все еще можешь их видеть, не так ли? Ты и Лазарус? Ты хоть представляешь, женщина, как ты ими гордишься?
— Ну, конечно, я горжусь ими!
— Нет, вопрос, который я должен был задать, заключается в том, осознаешь ли ты, насколько гордишься всеми ими? Всеми твоими командирами Боло — не только Энсоном — и самими Боло тоже. Они все твои дети, не так ли? Энсон, конечно. Но и Боло тоже. Энсон — твой и мой, но Сэйбр — твой и Лазаруса. Все они, дети твоего сердца и разума.
— Да, Эд. Да, это так.
— Хорошо. Потому что я только что думал о той цитате вашего генерала Макартура, о которой вы с Лазарусом рассказывали мне. Той, что о старых солдатах.
Он сделал еще одну паузу, достаточную для того, чтобы она начала немного беспокоиться.
— Что насчет этого? — наконец спросила она.
— Ну, первая половина этого была достаточно точной. Вы не умерли — ни один из вас. Но я думал о второй части.
— Часть о том, как ты исчезаешь?
— Именно. Я не думаю, что увижу еще один День основателей, Мэйника. Врачи и я уже некоторое время предвидели это.
— Эд!
— Нет, не перебивай, — сказал он очень мягко. — Я запретил им делиться этой информацией с тобой. Ты беспокоишься о людях, которые тебе небезразличны, а я не хотел, чтобы ты беспокоилась обо мне. И, как я уже сказал, готов к хорошему, долгому сну. Но пообещай мне кое-что, Мэйника. Пожалуйста.
— Что? — Слезы, которые она больше не могла проливать, звучали в ее голосе, и старик, сидевший среди своей семьи — и ее семьи — на ракетной палубе Боло, в котором она жила, с любовью улыбнулся.
— Обещай мне, что Макартур был неправ, любимая, — сказал он. — Обещай мне, что ты не "исчезнешь". Что ты — и Лазарус — будете заботиться о себе и всех других людях, которых я люблю, и всех людях, которых они любят, и людях, которых эти люди будут любить. В конце концов, именно в этом все дело, не так ли? Не ненависть к "врагу" — даже к Псам, — а защита людей и вещей, которые мы любим. Вы с Лазарусом так хорошо это делаете, Мэйника. Обещай мне, что будешь продолжать это делать.
Мэйника повернула главную оптическую головку так, чтобы он мог смотреть прямо в нее. На мгновение она снова затосковала по человеческим глазам, которые потеряла так давно, пожелала, чтобы он мог заглянуть в них еще раз, увидеть любовь и глубокую, горько-сладкую радость, которые его слова зажгли глубоко внутри нее. Конечно, он не мог. И она знала, что ему действительно не нужно было делать это. Не после стольких долгих десятилетий, проведенных вместе. Но независимо от того, хотел он это видеть или нет, ей нужно было выразить это, и ее дымчатый голос сопрано был очень тихим и бесконечно нежным в его сосцевидном импланте.
— Конечно, мы сделаем это, любовь моя, — сказала она. — Конечно, так и сделаем.
ВРЕМЯ УБИВАТЬ
Пролог
Это называлось "Вариант Рагнарек" и было безумием. Но в то время, когда безумие держало галактику за горло, оно было неизбежно.
Все началось как исследование по планированию более ста лет назад, когда никто на самом деле не верил, что вообще будет война, и, возможно, главная ирония Последней войны заключалась в том, что исследование, предпринятое для демонстрации безумных последствий немыслимой стратегии, стало основой для претворения этой стратегии в жизнь. Адмиралы и генералы, которые изначально предприняли его, на самом деле намеревались доказать, что ставки слишком высоки, что Мелконианская империя никогда не осмелится рискнуть и сражаться до победного конца с Конкордиатом — или наоборот, — поскольку они знали, что даже думать об этом было безумием. Но гражданские лица восприняли это как анализ "возможного" варианта и потребовали провести полное исследование на случай начала открытой войны, и военные предоставили его. Конечно, это была их работа, и, справедливости ради, они протестовали против приказа... поначалу. И все же, когда пришло время, они были не более защищены от безумия, чем гражданские лица.
И, возможно, это было уместно, поскольку вся война была колоссальной ошибкой, стечением неверных оценок космического масштаба. Возможно, если бы между Конкордиатом и Империей было больше контактов, этого бы не произошло, но Империя издала свой эдикт о невзаимодействии в течение шести стандартных месяцев после первого контакта. С человеческой точки зрения, это был враждебный акт; для Империи это была стандартная оперативная процедура, не более чем простое благоразумие — сократить контакты до тех пор, пока эта новая межзвездная сила не будет оценена по достоинству. Некоторые ксенологи Конкордиата понимали это и пытались убедить в этом свое начальство, но дипломаты настаивали на "нормализации отношений". Их работой было открывать новые рынки, вести переговоры по военным, политическим и экономическим соглашениям, и их возмущало молчание Мелконии, запретные транзитные зоны вдоль границы с Мелконией... отказ Мелконии воспринимать их так же серьезно, как они воспринимали самих себя. Они стали более резкими, а не менее, когда Империя воспротивилась всем требованиям отменить эдикт о запрете контактов, и советники императора неверно истолковали эту резкость как признак страха, настойчивость более слабой стороны на диалоге, потому что она знала о своей собственной слабости.
Имперская разведка должна была бы сказать им по-другому, но подготовка аналитических материалов в соответствии с мнением начальства не была исключительно человеческой чертой. Даже если бы это было так, аналитикам разведки было трудно поверить, насколько человеческие технологии превосходят мелконианские. Доказательства были налицо, особенно в боевом послужном списке бригады Динохром, но они отказались принять эти доказательства. Вместо этого об этом сообщили как о дезинформации, хитрой попытке обмануть имперский генеральный штаб, заставив его поверить, что Конкордиат более могущественен, чем был на самом деле, и, следовательно, еще одном доказательстве того, что человечество боится Империи.
И человечеству следовало опасаться Мелконии. Именно человеческое высокомерие, в той же степени, что и мелконианское, привело к катастрофе, поскольку и у Конкордиата, и у Империи были традиции победы. Оба проигрывали сражения, но ни один из них никогда не проигрывал войну, и в глубине души ни один из них не верил, что это возможно. Хуже того, разведывательные органы Конкордиата знали, что Мелкония не может сравниться с их технологиями, и это делало их высокомерными. При любом рациональном подсчете шансов преимущество человека в техническом обеспечении должно было стать решающим, если предположить, что Конкордиат правильно рассчитал свои шансы. Однако эдикт о запрете контактов достиг, по крайней мере, одной из своих целей, и Империя оказалась в два с лишним раза больше, чем полагал Конкордиат... с более чем в четыре раза большим военно-космическим флотом.
