— Здравствуйте, святой отец, — отозвался тот, и мрачно усмехнувшись, добавил: — Кто бы знал, что с ней... — потом повернулся в сторону селянина: — Проваливай! Чтоб духу твоего больше здесь не было и язык поплотнее за зубами держи, узнаю, что трепал им, сначала языка лишишься, а потом постепенно всех остальных частей тела, пока до головы дело не дойдет.
Арни, поклонившись, стремительно развернулся и побежал вниз по тропинке, стремясь поскорее оказаться как можно дальше от столь грозного и сурового герцога. Остановился он лишь, когда оказался у самого подножья горы, где на склоне высился большой деревянный крест, установленный паломниками. Здесь многие паломники молились, просили Господа дать им сил на восхождение к монастырю на богомолье и благодарили уже после него.
Арни опустился на колени рядом с крестом:
— Благодарю Господи, что отвел гнев Его Светлости... Ведь сущий зверь, недаром молва лютым зовет... Бедная герцогиня Алина. Такого зверя в мужьях иметь, ведь не сравнить его с герцогом Дмитрием... Тот-то уж как обхаживал ее, взгляд отвести не мог... А этот... Ведь даже не понять за что разгневался на меня... и разозлился-то так, что если б не верховным сюзереном был, а прямым, сам бы на месте, как пить дать, запорол бы или б запытал... ведь вот только искры из глаз не летели...Чисто лютый зверь... И к ней не склонился ведь ни разу и не поднял ее... мне и то отнести не позволил... Изверг. Что-то сотворил он с ней... лишь бы не убил... ведь что мертвая лежала... Господи, помоги ей, заступись за нее, даруй ей здравия на долгие годы. Хоть бы отец-настоятель помог ей и вступился за нее... И ведь понимает, что не по-людски поступает, раз приказал язык за зубами держать. Ведь что ему молва-то, когда он сам себе судья в своих-то владениях. Если только королевской немилости страшится... Ведь, говорят же, что Ее Светлости сам король покровительствовал... Может действительно его гнева боится? — Арни тяжело вздохнул и задумчиво покачал головой. — Ведь неспроста даже слуг с ними не было... Наверняка, чтобы никто не видел ничего... и меня поэтому сразу погнал... Господи, не дай ему совершить с ней ничего дурного, не дай ей погибнуть, отведи от нее ее супруга, пусть он оставит ее в покое, пусть Его святейшество игумен вступится и защитит ее.
Дождавшись, чтоб Арни скрылся, отец-настоятель, шагнул к Алине и склонился к ней. Потом приподнял ей голову и долго всматривался в ее неподвижно-застывшие черты лица, после чего обернулся к герцогу и пристально посмотрел на него: — Алекс, давно это с ней?
— Больше месяца. Сына родила и в ночь после этого в такое состояние впала...
— Алекс, что еще было до этого?
— Катарину я против ее воли замуж за наследного принца выдал, — герцог тяжело вздохнул.
— Король же знал о ней все, как же он это позволил? — отец-настоятель удивленно склонил голову набок.
— Прелюбодействовали они с принцем, и Катарина забеременела от него. Алина плохо себя чувствовала, особенно последние месяцы беременности, вот эта стерва, воспользовавшись этим, с принцем шашни и завела...
— Алекс, нехорошо так про родную дочь...
— Да это проклятье Божье иметь такую дочь. Уж сколько раз жалел, что собственноручно не придушил эту гадину.
— Вам не об этом жалеть надо, а о том, что Алину не послушали. Вы ведь огласки и позора испугались, а сейчас Вам потяжелее испытания вынести придется...
— Значит, это из-за свадьбы этой растреклятой с ней теперь такое? — Алекс кивнул на неподвижное тело жены.
— Именно, Алекс. Алина знала, что эту свадьбу допустить нельзя было, и к чему привести это может... Поэтому постаралась, как могла, убрать последствия, поставив на кон свою жизнь, — настоятель печально покачал головой. — Ладно, сделанного не воротишь, хоть большую ошибку Вы допустили и цену большую Вам придется заплатить за нее... особенно ей.
— Ей? Почему ей?
— Потому что она так решила. Это был ее выбор. Весь удар на себя принять и своей жизнью за Ваше решение расплачиваться.
— Я ничего не понимаю, святой отец. Какой ее выбор? Что она решила? Что вообще с ней творится?
— Демона она держит.
— Демона? Какого демона?
— Того, что Ваша дочь вызвала когда-то, и который после этого ждал ее. Все это время Алина не подпускала его к ней. А без ее пригляда один неосторожный шаг Вашей дочери, и та становилась проводником чужой злой воли. Эта свадьба не просто так кому-то потребовалась, и Алина наверняка предчувствовала это.
— Почему она мне все честно не сказала?
— Что она должна была Вам сказать? Что Вашу дочь ждет демон? Что несмотря на то, что Катарина не вызывает его и не колдует, он все равно ждет ее, ждет что она может когда-нибудь позвать, и он тут же откликнется? И Вы бы поверили ей? И что бы сделали? Чтобы сделали в тот момент, когда разум Ваш душил гнев из-за поруганной чести рода?
— Значит, это правда, что священник приходской сказал, что бес на нее напал... Вот черт, — герцог раздраженно прижал пальцы правой руки к виску.
— Не напал... она сама его держит... и стоить это ей будет очень дорого... возможно жизнью ей придется за то заплатить. Вы кстати правильно сделали, что в монастырь ее не подняли, у ворот умерла бы она...
— И что делать теперь? — обескуражено проговорил герцог.
— Не знаю, Алекс... — настоятель задумчиво покачал головой, — я знаю, как изгонять нечистый дух, если он напал на человека, а что делать в таком случае не знаю...
— Так мне домой с ней возвращаться?
— Подождите, Алекс... Домой вернуться Вы всегда успеете, — настоятель тяжко вздохнул и еще раз задумчиво покачал головой. — Попытаюсь я кое-что для нее сделать, посмотрим к чему это приведет...
Он встал на колени и стал тихо читать молитву на непонятном языке. Читал он достаточно долго, вдруг тело Алины изогнулось, его стала бить сильная дрожь, и она заговорила, но не своим голосом. Из уст ее вырвался сиплый мужской голос:
— Скажи ей, чтоб отпустила, и я уйду... скажи... ведь скоро сдохнет, в муках сдохнет... пусть отпустит...
— Пообещай, что совсем уйдешь, — тихо ответил отец-настоятель.
— Совсем уйду, жертву лишь дай, и уйду.
— Хорошо, — ответил отец-настоятель и вновь тихо заговорил молитву. Тело Алины прекратила бить дрожь, и она неподвижно замерла, а через некоторое время на полянку вышел большой горный козел. Шел он медленно, чуть покачиваясь, подойдя вплотную к Алине, он лег рядом с ней.
Отец-настоятель положил ладонь на лоб Алины: — Отпусти его, моя девочка, отпусти, — тихо, но очень настойчиво велел он ей.
Тело Алины вновь изогнула судорога, она громко закричала и привстала с земли, а затем бесчувственно повалилась на траву. Зато горный козел, лежавший рядом с ней, вскочил, метнулся прочь и, сорвавшись с горной тропы, рухнул вниз, в ущелье.
Отец-настоятель перекрестился, перекрестил Алину и вновь стал читать молитву.
— Чудны дела твои, Господи, — только и смог пробормотать потрясенный всем увиденным герцог, после чего поспешно перекрестился, повторяя: — Господи, спаси, сохрани, помилуй и избави от лукавого.
Через некоторое время отец-настоятель поднялся с колен и повернулся к нему:
— Алекс, сейчас в монастыре для Алины больше, чем я сделал, уже ничего не сделать. Так что Вам решать, куда Вы дальше с ней отправитесь: все-таки в монастырь или сразу домой. Молиться о ней мы все, конечно, будем, а вот пребывание ее здесь сейчас уже ничего не изменит.
— Она что так и не очнется? — глядя на неподвижно лежащую супругу, удивленно проговорил тот. — Вы ведь изгнали как там его, беса или демона...
— Она очнулась, Алекс. Только не надейтесь, такой какой она была, ей уже не быть... Я ведь сказал, ей придется дорого за эту схватку заплатить. Она, конечно, выиграла ее, только цена слишком большая... И говорить, и ходить она вряд ли сможет. Конечно, со временем, понемногу что-то и сможет восстановиться, но нескоро и очень медленно.
Герцог шагнул к супруге, опустился рядом с ней на колени и приподнял ее голову. Алина открыла глаза и осознанным взглядом посмотрела на него, губы ее дрогнули, изогнулись, по лицу прошла судорога, было видно, что она старается что-то произнести, но кроме очень тихого нечленоразделного мычания у нее ничего не получилось.
— Алина, Вы что-то хотите? — тихо спросил ее герцог.
Алина согласно прикрыв глаза, еле заметно кивнула и вновь ее губы изогнулись, пытаясь что-то произнести.
— О, Господи, — скорее простонал, чем проговорил герцог, — и это что, так будет всегда?
— Да, Алекс, — кивнул отец-настоятель. — Вам или тому, кто будет ухаживать за ней, придется набраться терпения. Понимать ее будет сложно, а порой и вовсе невозможно. Пройдет очень долгое время, чем она сможет хоть что-то сказать, а может это и никогда не случится. Все будет зависеть от ее старания и терпения окружающих.
— Сейчас-то, что она хочет?
Отец настоятель, нагнулся к Алине, поднял на руки, отнес к скалистой стене, усадил ее там, потом, нежно погладив по щеке, заглянул ей в глаза, и ласково спросил: — Что ты хочешь девочка моя любимая? Для себя что-то?
Алина отрицательно повела глазами из стороны в сторону.
— Чтобы Алекс что-то сделал? — стал задавать ей вопросы отец настоятель и смотреть на ее реакцию. — Снова не угадал? Узнать что-то? Да? О Катарине? Нет? О сыне? Да, моя девочка?
Он повернулся к Алексу: — Она хочет, чтоб Вы о сыне ей рассказали, Алекс.
— Здоров он, — ответил тот и раздраженно повел плечами. — А если никто не догадается, что она хочет, тогда что?
— Возьмете бумагу и будете по буквам определять каждое слово из того, что сказать она хочет.
— Это как?
— Спросите ее, какая первая буква: гласная или согласная, и потом по очереди будете перебирать, потом так же со второй.
— Повеситься легче... — герцог схватился руками за голову.
— А кто говорил, что легко будет? Она наверняка предупреждала Вас, что Вы не раз пожалеете о принятом решении.
— Ну, предупреждала... Только сейчас говорить о том, толк какой?
— Никакого... кроме того, чтоб Вы поняли, что сами выбрали этот путь, и сетовать теперь бессмысленно. Смиритесь, Алекс, и идите по нему. Молитесь больше о ней, возите ее чаще на службы в церкви.
— Вы издеваетесь, святой отец? — в глазах герцога полыхнул гнев. — Считаете, я могу позволить окружающим видеть ее в таком состоянии?
— Алекс, Вас до сих пор беспокоит мнение окружающих? — игумен испытующе посмотрел на него.
— Хотите сказать, что это кара, чтоб смирился я?
— В какой-то степени, да, — кивнул тот.
— Мне уже плевать, что будут думать обо мне, но о ней... нет! Я никому не позволю смеяться или издеваться над ней!
— С чего Вы решили, что кто-то будет смеяться или издеваться над занемогшим человеком?
— Хорошо, не смеяться, смеяться в открытую я никому, конечно, не позволю, но тогда притворно жалеть и соболезновать, смакуя подробности ее состояния... и тайно злорадствуя. Только я не доставлю никому такого удовольствия.
— Почему притворно жалеть и тайно злорадствовать, Алекс? Откуда у Вас такая убежденность?
— Потому что уважают лишь сильных, тех, кто способен постоять за себя, кто не позволит себя унизить... И хватит об этом, святой отец. Можете еще что-то сделать для нее — сделайте, а нет, так пойдем мы. В Ваших нравоучениях я не нуждаюсь. Ведь основываясь именно на Вашем разрешение, я позволил жене забрать Катарину к нам. А Вы все знали про демона и даже не предупредили меня. Если б я только знал, чем Алина рискует, Кэти никогда бы за ворота монастыря не вышла, причем, скорее всего, даже не Вашего.
— Алекс, этот демон был ни для кого не опасен, пока Катарина была под присмотром Алины. Проблемы начались, когда Вы решили девочку этого присмотра лишить.
— Это бессмысленный разговор, святой отец. Считаете, что утаив от меня информацию, сделали благое дело, считайте так дальше. Считаете, что лишь я виноват в том, что Алина оказалась в таком состоянии, что ж спорить с Вами не собираюсь, это дело Вашей совести. Я же лишь лишний раз убедился: тот, кто преступил закон единожды, сделает это и еще, поэтому жалость в таких вопросах неуместна, за нее слишком дорого платить приходится. Вот настоял бы я, чтоб Кэти казнили, и никаких бы проблем не было, вообще никаких проблем.
— Не судите, Алекс, и не судимы будете. Прощайте, и да простится вам.
— Я не могу не судить, — раздраженно проговорил герцог. — Меня мое положение судить обязывает. Я сужу и выношу приговоры иногда по несколько десятков за день, так что разом больше или меньше уже никакой роли не играет... А если б я всех прощал, в моих владениях и разбойники с грабителями на каждом шагу были бы, и беспорядок бы творился. Так что не надо мне о прощении говорить... это Вы, святой отец, должны всех прощать и врачевать души, а у меня иные задачи. В моих владениях честным и законопослушным подданным должно быть безопасно и хорошо. Они должны знать, что закон соблюдается и соблюдается неукоснительно, и им будет хорошо лишь в том случае, если они его не только ни разу не нарушат, но даже помыслить о том не посмеют. Я отошел от этого правила, пойдя на поводу требований Алины, и пожалев собственную дочь, решив дать ей шанс исправиться, за что сейчас и расплачиваюсь, да и Алина тоже... Мне не про свадьбу слушать ее было надо, а не слушать тогда, когда она за Катарину просила.
— Алекс, в жизни все не так однозначно. И каждый человек может и ошибиться и оступиться. Вы тоже небезгрешны. Смотрите, как бы с Вас не спросилось той же меркой, какой Вы спрашиваете.
— Да, я грешен, грешен во всем, и пусть спрашивается с меня. Почему она-то страдать должна? За что ей такое? Она-то как раз всех прощала... И что теперь? Ей лишь двадцать два, а она каким-то полутрупом стала... Где здесь прощение и милость, о которых Вы говорили, да даже справедливость, в конце концов? Где?
— Вы мешаете мирское с духовным, Алекс.
— Потому что я мирской человек и живу в миру. И мыслю я категориями мирскими и приземленными. Не дано мне другого. Ладно, что теперь говорить об этом, все равно не исправишь уже ничего... — герцог решительно шагнул к супруге. — Я, конечно, Вам благодарен, за то, что Вы сделали для нее, без Вас, как я понял, умерла бы она скоро... правда, не уверен, что такой жизни, на которую она обречена теперь, она рада будет, но уж что есть... Пойдем мы.
— Идите с Богом, Алекс. И да хранит Вас Господь, — отец-настоятель перекрестил его, а потом склонился к Алине и перекрестил ее: — Храни тебя Господь, девочка моя любимая, и дай Бог тебе сил и терпения вынести все то, на что обрекла ты себя.
Изабелла Норес сидела в комнате герцогини и читала ей Евангелие. В дальнем углу комнаты под присмотром двух камеристок играли двое малышей. Ее сын и сын герцогини. Герцогиня, сидевшая в высоком кресле, не сводя глаз, наблюдала за детьми, на губах ее играла ласковая улыбка. В это время, из раскрытых окон донеслись цокот копыт и возбужденные крики.
Изабелла отложила библию и поднялась, герцогиня перевела взгляд на нее.
