Богдан сильно сжимает мне руки. Больно. Очень. Синяки будут. Точно. Резко выдыхает и...начинает хохотать.
— Чё, напугал, да? — смеётся. И ни капли ненависти, ни в глазах, ни в улыбке...
Урод! Идиот! Сволочь! Артист, бляха муха!.. Конечно же — ДА!!!
— Ты...ты... — у меня даж слов нет!
Блин!! Гад! Разве ж можно...так?! Я чуть...
— Брось, Жень. Мы ж с тобой...
Не даю ему договорить... Целую. Он не против. И очень даже не против. И по фиг на бабульку в окне. И кошку её. Там же. Нам хо-ро-шо-оо-о!..
— Поехали домой, — говорит. — Симу кормить надо...
Ага. Симу. Кормить... Как же! Ничего, что она у Лешего?
— Что, это теперь так называется? — прищуриваюсь. — Или мы едем к Лешему?
Не-е... По Богдановой физиономии вижу, что едем мы именно домой... Алик-то по фиг, она жила с нами... Тьфу, бля! У нас то есть. Ей вроде даж интересно было. А Лешак... Не-е... Ну его.
Хэй, Бог! Сбавь обороты! Мы ж ещё не дома... И даж от стенки ещё не отошли! Ч-чёрт! Знаю, я после концерта на тебя всегда так действую. Ты аж звереешь немного...
Не, не сбавляй... Мне нравится, когда ты немного груб...
— Крематорий просил к его маме заехать...— вспоминаю вдруг.— Там что-то с ёлками...
— Хрен с ними, с ёлками... И с Крематорием... — хрипит. — Поехали... — взгляд немного безумный...
Поехали... А то и у меня ща голос охрипнет от тебя.
Да и незачем пугать бабульку: вон, она уже за занавесочку спряталась. Но всё равно смотрит. Интересно же. Я б тоже смотрел. Эт вам не белые тигры в цирке... И не британские голубые на диване...
Кошки, в смысле...
Блин.
* * *
— Э-э...Лара...ты чего?..
Она только прищурилась, на бледном лице сверкнули глаза, тёмные, сине-зелёные, как буйная морская волна, выбравшаяся на песчаный берег... Толкнула настойчиво в плечо, туда, к кулисам. Эй, что ты задумала?..
— Стой, не дёргайся, — задрала футболку у меня на спине, откинула волосы на лицо.
Красные немного волосы от крови.
Да я, собственно... Блин, даже представить не могу. Странная ты, злая женщина. Знаешь, Лара, я вот подумал...меня окружают только такие вот..."злые" и сильные женщины... Отчего? Оттого, что я не люблю других. И извечно получается у нас...борьба.
Упёрся в стену рукой. Шершавый холод кирпичей под ладонью...
— Лара, — поглядел опасливо через плечо, шмыгнул носом, — мне уже страшно...
Только улыбнулась как-то не по-доброму...
-...честно, страшно... — кивнул.
Ткнула в щёку острым пальцем — отвернись.
Юркий сквозняк по голой спине...её тёплая рука на моей шее... и пальцы на правой лопатке... Что... Что ты делаешь, ненормальная?.. Прикосновение к коже...
— Лара...
Только ударила ладонью по спине. Блин. Сумасшедшая! Она... Она что-то на мне пишет. Тонкой, почему-то кажется, что шариковой ручкой, старательно выводит буквы на правой лопатке. Лара!!
— Ты замолчишь или нет? — спросила строго.
Металлический голос с сильным запахом лимона. Кхм... Молчу. И в стену смотрю. Темновато только...сумрак да и волосы мешают... В себя прихожу медленно, но верно...
— А зачем ты...ты не можешь просто меня обматерить?
Злой взгляд чувствую затылком. Конечно, может. Чёрт... По кирпичу ползёт мохнатая мокрица. Медленно так ползёт, неуверенно, перебирая многочисленными лапками. Конечно, ведь впереди — жуткое препятствие — моя рука...страшно ей, наверное... Можешь обползти. Или вернуться. Только уж извини...я, как видишь, с места сдвинуться пока не могу... Не разрешают мне. Нельзя...
— Всё, — Лара отошла в сторону, отвернулась резко, — иди теперь к дьяволу...куда хочешь... — сунула ручку в задний карман джинсов, взяла куртку и спрыгнула со сцены.
Сделал было шаг... Мерный стук её каблуков по паркету... Отчаянно хлопнула дверь. Хм...
Многоногое пугливое животное спокойно перебралось на следующий кирпич... Видимо, у животного был путь. Особенный, неизменный. Ни с чем ни сравнимый. По треснувшему красному кирпичу...ему куда-то надо было бежать... Захотелось его раздавить. Убить. И оставить на стене грустное мокрое пятнышко.
Чёрт, холодно!...
Прислонился к чему-то... Сел. Тихо как... Акустика в зале хорошая... Звук быстро разлетается по всему дозволенному пространству, звонко ударяется о стены и возвращается обратно. К тебе. В тебя. Бирюзовой захлёбывающейся волной...размывая песок, унося его прочь, в океан...а на берегу оставляя камни...
Потёртый брезент на полу...следы ботинок, вмятины, царапины...погнутый огрызок мягкой медной струны...улетающий прочь дух музыки...
ГОЛОДНАЯ ВОЙНА
Уйдёт печаль,
Когда проснётся ветер,
К трём временам за помощью приду...
...Сижу на крыльце. За спиной — дверь. Большая, высокая такая. Когда ступаешь через порог, не приходится опускать голову, кланяясь неизвестным богам и домовым. Старая дверь. Деревянная, обшарпанная, с вздувшейся и местами облупившейся красно-коричневой краской, которую сцарапываешь ногтём...потом морщишься и ругаешься, — острый, затвердевшей лет сто назад кусок впился тебе под ноготь... У-у-у!.. Но не делать этого не можешь, так как хочется обнажить серое сырое дерево под краской. А ещё там, под покровом, скрывается плесень. Немного, в углах только, — в основном же её сживает солнце.
По голому дереву — мелкие красные жучки. Точки. Притаившийся паук. И пара прогрызенных кем-то извилистых дорожек.
Скорлупки, упавшие на порог и на траву, на изломе разноцветные, полосатые, несколько ярких слоёв. Коричневый, синий, тёмно-зелёный. Как годовые кольца на спиле дуба. Только они — прямые.
Гладкие, тонкие куски краски...пальцем проводишь и оставляешь пыльный отпечаток...ломкие, а на краях — острые. Ай, fuck!.. Порезаться можно. Краской. Блин... Тряхнуть рукой, и капля крови — с пальца...на ступеньку бетонного крыльца. На вторую ступеньку, а всего их — три. Упала, разлетелась на множество мельчайших круглых крупиц. Жучков.
Сижу на самой высокой бетонной и шершавой ступеньке. Солнце уже прогрело её — не холодно. Даже горячо. Ладонью провожу по бетону, с камнями замешанному. Скользкие островки камней. Кустик одуванчиков вырос под ногами. Прорвался сквозь. Слился с человеческим миром.
В жёлтых тонких одуванчиковых лепестках запутался муравей. Худой, чёрный, с перешнурованным надвое телом. Листья...зелёные...кривые...с несколькими пятнами и надрезами. В центре листа — жилка. Сосуд. Как у меня. Вскрываю лезвием ножа — кровь не капает, только блестит прозрачная на солнце. Сок.
Щурюсь, чувствую — жжёт щёки весеннее солнце. В куртку кутаюсь — с одного и другого бока дует ветер. Мог бы, он завернулся бы кучерявым вихрем и — ко мне! Но... сейчас я скрыт за кирпичными стенами дома. Я — урбанистический король каменных джунглей. Я это...читал где-то. Не помню.
Курю. Табак. Который почему-то сильно отдаёт чесноком. Чуть горький на губах. Я его...у Вождя спёр. Пепел скидываю щелчком пальцев, он отлетает резко...искра мелькает красно-жёлтая... Курю. Потом замечаю, что одна звёздочка не улетела далеко — приземлилась мне на джинсы, зацепилась и намерена прожечь ма-а-аленькую такую дыру. На коленке. Правой.
Пусть.
Вокруг — пустырь. Домов мало и они — ровными квадратными коробками, двух— и трёхэтажными рыжими, — на поле стоят.
Не смогла. У неё сил не хватило прожечь мои джинсы и добраться до кожи. Чтобы почувствовал. Она хотела очень. Но не получилось. Умерла раньше.
Жаль.
Дую на кончик сигареты — разлетаются красные звёзды.
Верёвки бельевые у соседнего дома натянуты. Сушится там что-то. Пара простыней, колготки... Порвана верёвка, прямо посередине — узел затянут. А у дерева, к которому привязана, потёрлась совсем, стала лохматой.
На дверь облокачиваюсь, тепло её спиной чувствую.
На подоконнике напротив — кот. Спит. Калачиком свернулся. Как же хочется...кинуть в него что-нибудь. Нет, не камень, нет... Клубок ниток. Бордовых и шерстяных. Пока лететь будет, распутается, конечно, но нужный эффект на кота всё равно получится...
А там, у крыши, ласточки свили круглое гнездо из кусков глины. Оставили одно маленькое окошко. Теперь выглядывают оттуда и пищат. Иногда кажется — запаял бы...чтоб замолчали. Но...сам же, блин, лестницу искал, чтоб запихнуть обратно в гнездо вывалившегося птенца. Нашёл лестницу у соседа. Тяжёлая она была, длинная... Вдвоём с Лешим несли. Через поле. Ночью. Он меня потом чуть не убил, когда узнал, зачем мне лестница. Ну...а потом второй раз чуть не убил, когда я ему теорию свою изложил. Идиот! Я — идиот. Я ему говорю, мол, Леший, ты, бля, сильный, сволочь, и на слабР тебя взять легко, особенно на что-то безрассудное...мол, использовать, использовать тебя надо!.. Думал, он меня этой лестницей...пополам...перешибёт... Не. Сдержался. Пол поля рассказывал мне, что птенца этого мать уже не примет, потому как...запах у него другой. Чужой. Тем более — человеком уже пахнет. То бишь, мной.
— Примет, — говорю.
Хмыкает. Нет.
Примет. Вот увидишь. Поспорить можем. Не пахнет он мной.
— Эт почему же?..
Неси лучше лестницу.
Гнездо так и висит у крыши. И каждую весну сюда снова прилетают ласточки. И та ласточка — тоже. Мне так кажется почему-то.
Будка трансформаторная одиноко в поле торчит. Дверка покачивается и скрипит. А вдали у горизонта — башня водонапорная. И лестница на неё — ржавая, из прутиков. Был я там. Даже падал. С высоты...э-э...не помню...с высокой высоты — ногу сломал. Потому что у меня тогда руку свело. Резко и больно.
Я оттуда закат люблю смотреть. И восход.
Крыша у дома черепичная, скользкая... Ступишь — поедешь. Я ездил. Два раза. И оба — до логического конца, Ньютоном прописанного. Тогда же понял, что третий этаж меня не убьёт. Не высоко. Только дразнит.
Окна напротив тоже бил. Мячом. Но свои — чаще. Соседские несколько раз — камнем. За собаку. Которую увезли. Кто-то и зачем-то.
А вон об ту хрень я вечно спотыкаюсь, когда иду. Не знаю, что это. Торчит из земли корявая железка. Пытался отрыть. Но глубоко слишком. Страшно подумать, насколько же глубоко и...что это вообще. Когда-нибудь споткнусь в очередной раз — взорвётся к чертям. Но пока...только шишки бью.
Пустынно на улице, а я...чего-то жду. Логического конца, наверное.
В кармане — кусок хлеба, почти сухарь. Чёрный. Нет ничего вкуснее. Фокс обещал достать консервов.
Вспоминаю — рельсы за домом старые, из земли вытащенные. Ржавые уже. Длинные. Те, что в самом низу, — со шпалами в мазуте. Так...лестница, на земь опрокинутая, так...кто-то однажды сказал... По ней мои поезда ходят. Поезда вообще нужны для того, чтобы добираться от одной лестницы до другой. И только.
Однажды меня придавило этой рельсой. Блин. Не было никого рядом. Но я выиграл. Я сильнее. Ну...или изворотливее. А это ни одно и тоже? Леш говорит, что нет. Не знаю.
Видел людей, которые используют поезда по-другому. Они в них живут. Это проводники. Нет, не электричества, хотя...и его тоже. Они вам подают кофе. И чай.
Я тоже живу в поезде. Только с чаем — это не ко мне. Сами заваривайте. Кружки, ложки, вилки... Разве что иногда, в приливе человеколюбия... Все на меня за это орут. За эгоизм. Именно орут, а не обижаются, потому что обиды у нас не приняты.
Мой поезд по тем рельсам ходит, что на заднем дворе лежат. Там ровно двадцать две ступеньки. В мазуте. А-а...ну, и ещё одна...она не считается, потому что лежит отдельно и разбита. При желании на неё можно, конечно, прыгнуть и даже равновесие удержать, но...на фига? Ты там один, вокруг — море колышущейся травы и тонкая молодая яблоня неподалёку. Ствол белый на одну треть — покрасили. От зайцев. Ну, так вот, если ухватишься за неё, то прибьёт этот седой горбатый дед из соседнего дома.
Тарзанка над склоном висит...
Прокатимся?..
Да трос всегда трещит, не волнуйся. И ветка качается тоже всегда. Градусов на...не знаю, сколько. Много. А там, внизу, под ногами...свалка. Много всякого хлама. Машины тоже есть. Леш на них почему-то с тоской смотрит. Я не спрашиваю, почему. Ни фига, блин, в машинах не понимаю. Как он ржал и издевался, когда узнал, что я...водить не умею... Бля-а-а... Сволочь. Спрашивается, что ржать-то? Научи!
Научил. Врезались мы вон в то чёртово дерево... Сказал тогда — "руки у тя не из того места растут!". Ну...эт правда. Я всегда или очень спешу или страшно опаздываю. Бля.
Чёрт! Кататься классно! Ветер в лицо... Только заносит слегка к стволу дерева... Но эт ничего, ногой от него отталкиваешься в правильную сторону — и проблем нет. Куда именно? Ну...
Смотри — лечу!! Я руки могу отпустить...на несколько секунд, правда... Ну и что. Эти несколько секунд я лечу! Разгоняюсь. И остановиться уже сложно.
О, блин, по-моему, я просёк — не надо от дерева отталкиваться! Так ещё хуже, так тебя занесёт в кусты...в живую изгородь... Что ж... Тогда и стороны правильной стороны нет? Конечно же, нет. Есть только твоя и не твоя. А правильная — это для детей. Чтобы не путались...сначала...
— Натан! — крик девчачий где-то позади.
Галка. Что тебе надо, мелочь сопливая?
— Галка, отойди в сторону!
Блин! Я ж...ударить могу. Точнее, мы с тарзанкой. Ну, чё те?
Стоит, к дереву притулилась, прищурилась хитро так и в сторону смотрит. Ну, кто тебе завязывает этот дурацкий бант?! Господи, жуть какая! Бабушка? Кошмар-р-р! А?.. Ну, что надо-то, детский сад? Ах, конечно, прости, мы ж того...взрослые...третий класс... Ага.
Качели нужны, что ли? Ну, я слезу только ради того, чтоб развязать тебе этот гнусный бант! Ща...
Во. Так лучше. Ленточку бирюзовую по ветру пустим...
Всё. Теперь — вали. Иди вон...в куклы играй.
— Натан! А ты в школу ходишь?
Не-а.
— А почему?
Не хочу.
— А моя мама говорит, что...
Ой! Плевал я на твою маму!
Надула щёки. Обиделась.
— А ты в каком классе? В десятом, да?
Ну, почему все женщины такие любопытные, а? Ну, да... Ты ж не женщина ещё.
— Почему?!
Дура. Потому.
Опять обиделась.
Ну, Галка... Потом станешь. Вырастешь, поумнеешь и станешь. Человеком. Пока ты — ребёнок. Маленький. Что? Ну, скоро, скоро ты вырастешь...не успеешь, блин, заметить... Я, вон, не успел оглянуться, мне уже семнадцать стукнуло.
— Галя! — о, эт мама её...
Бельё вышла вешать. Бубнит о чём-то с соседкой. Не понимаю только, о чём, если они дома сидят целыми днями.
— Мама! — крикнула Галка радостно. — Мне Натан сказал, что я скоро стану женщиной!
Уй ё-о-о-о!!! Галка!!! Ты чё несёшь такое, а?!
Перестали эти бабы бубнеть. Оглядываюсь осторожно. Смотрят. Обе. На меня.
А я...на качелях...катаюсь... На тарзанке.
Блин. Галка, иди домой, а. А то они меня ща...пришибут. Какие ж вы, дети, непосредственные, блин. Аж страшно.
Не, не идёт. За ветку нижнюю зацепилась, повисла и болтается. Малявка.
— Натан! А девочек, правда, нельзя обижать?
Правда. Погоди... А тебя что, обидел кто?
