Так поработавший славно эрликон без особых сожалений выкинули из кузова долой, Кутин и Волков чуточку поморщились — жалко было имущества, но иначе бы не влезть было всем. Ощетинились автоматами и грузовик птичкой полетел, причем не по прямой, а виляя неровным зигзагом, отчего всех мотало от борта к борту и раненые взвыли десятком голосов. Держались друг за друга, никто не выпал все же. Вслед определенно стреляли, но жидко и без толку. Пулеметчиков, видимо, зацепили, больше они себя не проявили никак.
На холмик взлетели мигом, как напуганный кот на дерево. Перегруженные, облепленные людьми автомашины тяжело тронулись по дороге обратно, оставив за спиной деревушку, в которой уже горело четыре дома и из кирхи тоже валил дым. Бойцы, разумеется, не услышали, как печально зазвенели колокола, сорвавшиеся к вечеру с прогоревших балок и рухнувшие вниз, в свой последний полет. Честно говоря, всем было наплевать, гори эта деревня синим огнем. Спохватились, что в подвале семеро мертвых осталось (пятеро вначале от гранат погибли, да двое тяжелораненых померло, пока отбивались, да отстреливались) — но уже с таким опозданием, что и поделать нечего было. Только один и переживал человек — чудом уцелевший из всего экипажа танкист со сгоревшей в переулке тридцатьчетверки. Учитывая, что он был тоже обожжен и легко ранен, а относился, как ни странно, к соседней армии (немцы били в стык, словно зная где идет разгранлиния между соседями и в ходе череды атак и контратак перемешали некоторые подразделения), то его удалось оставить в санитарах. Много требовалось санитаров.
Таких потерь одномоментно медсанбат давно не имел — техника-то черт с ней, хотя три грузовика хороши как ни крути, горше было, что лейтенант из эваковзвода погиб, да трое санитаров, а еще пятеро убыли в тыл с тяжелыми ранениями и хорошо, если выживут. Надо новых срочно набирать, раненых много, бои тяжеленные. Берестов и так озадаченный ходит, а тут такое впридачу.
Потом Кутин с Волковым обсуждали, можно ли так с кузова из Куколки стрелять. К реактивным этим непривычным системам оба относились с опаской. Запомнилось старшине, как вылупил глаза глухой танкист на молоденького санитара, того, которого встретил на первом этаже, тот еще заявил, что его некто в окно выкинул со второго. Оказалось, что глухой был уверен — сломал этот дурень себе шею, так удачно выстрелив из фаустпатрона, что его отразившейся от стен и потолка реактивной струей в окошко вынесло сразу вслед за фаустом. Вылетел — и мяукнуть не успел! Только Маша взвизгнула от такого зрелища. Потом долго свои волосы трогала — боялась, что присмолило и ее, во всяком случае — об стенку толкнуло, когда фауст бахнул рядом. Сам танкист уже привык — перед тем как стрелять — сначала обернуться, проверить — нет ли сзади кого и есть ли куда струе лететь.
Проверили Пуппхен, проведя полевые испытания и задействовав для этого брошенную немцами грузовую машину, у которой вырван был весь перед, наверное танк таранил. Оказалось — стрелять можно и из кузова. Опалило доски, но не серьезно. А сама пушечка-гранатомет — понравилась. Совсем из другой оперы, чем эрликон, но тоже хороша. Кутин пяток гранат извел, но не зря. Теперь он с ней умел обращаться. И несерьезная с виду "дочь пьяного жестянщика", как окрестил ее злоязыкий Волков, оказалась вполне себе свирепым оружием. Гранату швыряла далеко, шума от нее было немного, простая как самовар, совершенно неприметная для лишних глаз — в общем, полезное изобретение для медсанбата. Жаль только, что сказать спасибо было некому — погиб лихой комбат — мотоциклист. Велики были потери, когда ломились немцы с запада и востока одновременнно.
Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.
Сперва даже показалось, что приехали не туда, мелькнула мысль, что свернули не там, но чутье тараканье, как сам себе называл адьютант старший выработавшуюся способность запоминать накрепко пройденную ранее дорогу, говорило — все верно, прибыли куда надо. И точно — пригляделся, да, та самая нужная деревня. Она только изменилась сильно.
То, что в ходе эвакуации раненых бросили своих медсанбатовских погибших, ело капитана поедом. Потому как только появилась возможность — получил разрешение и дернул на место боя. Опасность, конечно, и сейчас была, хотя и 9 армия Буссе и 12 армия Венка были разгромлены, но одиночек немцев, мелких остаточных групп и просто дезертиров по здешним лесам болталось еще много. У них больше не было авиации, танков и прочей бронетехники, угрюмо громоздившейся теперь по обочинам дорог, не было артиллерии, но и пулемет для грузовика медсанбатовского был бы крайне опасной штукой. Смотрели потому внимательно по сторонам и поехали вчетвером, все с автоматами и фаустпатронов взяли тоже. Поговаривали, что немцы будут организовывать партизанскую войну, для чего у них уже сформированы тайные отряды оборотней — вервольфов, но командир медсанбата Быстров был уверен, что ничего из этой затеи путного не выйдет. О чем и сказал уверенно подчиненному:
— Немцы могли бы это сделать, будь у них начальство. А его нет. Между нами — получил я сведения от коллег, что и Гитлер мертв и Геббельс. Потому этих вурдолаков мы толком не увидим, без командира немцы — стадо. Да и наши творить беззаконие не собираются, судя по строгим приказам, не будет у немцев повода партизанить. Значит, помяните мое слово — немцы нам сами дураков-оборотней выдадут, если таковые и появятся! Вы мне говорили про времена Клаузевица и партизанщину против Наполеона — так тогда у пруссаков и король остался и королева была душой сопротивления. Свалял дурака Бонапартий, что не заменил немцам начальства. Ему и рыгнулось. Немцы все по приказу делают. Нет приказа — сидят тихо.
Сейчас этот район был относительно безопасен. Окруженная армия Буссе, продираясь через заслоны оставила перед городишком Хальбе в котле самые небоеспособные тыловые части. Второй похожий котел был уничтожен подале. А под Луккенвальде и Беелитцем сдались остатки третьего котла. К сожалению какая-то часть фрицев прорвалась, точнее просочилась по лесам, бросив всю технику — сам Буссе и с ним пара — тройка тысяч фронтовиков. Остальные либо легли, либо лапы задрали. Теперь прорвавшиеся герои, наверное, уже выполнили свою заветную мечту — и сдались американцам, стоявшим на реке Эльбе. Ради того и прорывались, сволочи.
Для медсанбата это сразу стало ясно, что бои утихли — поток раненых сильно уменьшился. Можно было перевести чуточку дух и для начштаба нашлось время съездить за погибшими. И вот они снова в этой чертовой деревне. Ну да — и кирха вон стоит и домик, в котором отбивались и мост. Только все не такое какое-то. Закопченое. Пока машина аккуратно виляла по дороге, объезжая опрокинутые повозки и дохлых упряжных лошадей, откуда-то тут появившихся, капитан внимательно смотрел и по массе деталей видел — тут потом был бой, свирепый, жесткий и деревне досталось по полной. На мосту место было уже расчищено, зато из воды внизу торчали колеса и кузова, не иначе скинутых с него машин. Такое бывало, когда мост забивали пробкой битые авто — их всех сгребали долой, любыми средствами восстанавливая проходимость. С трудом разглядел медсанбатовский "Ситроен", в котором должен был сидеть погибший лейтенант, теперь там же — точно так же завязнув рядом — стояло еще несколько разнобойных немецких машин — и целых и горелых. С лейтенанта и начали, Берестов перевел дух, увидев, что пропавший без вести офицер так и сидит в расстрелянной кабине. Так же смирно лежали и погибшие в кузове раненые. Видно было, что свинцовый град высыпался так внезапно и обильно, что ребята и рыпнуться не успели. Лица спокойные, словно уснули.Водителя нашли в паре метров, под здоровенным эсэсовцем, казавшимся еще больше из-за плащ-палатки и массы всякой снаряги, сумок и подсумков.
Кто-то успел вывернуть им карманы, и не только им — погибшие тут на берегу немцы тоже были уже кем-то обобраны, бумажки, фотографии, письма и удостоверения валялись в грязи и воде. Опять повезло, документы не заинтересовали мародеров. Даже оружие не взяли, только у командира эваковзвода кобура пустая. Осталось найти последнего погибшего санитара, того, что лежал с другими мертвецами в подвале.
И с ним все было плохо. Подойдя к выгоревшему домику, ставшему почему-то одноэтажным, капитан понял, что первый этаж, старый, был сложен давно и солидно — со стенками в три кирпича, а позже уложенный второй этаж был сделан на фу-фу, экономично и потому при пожаре, когда рухнул чердак — стенки второго этажа сложились внутрь, своей массой проломив и обвалив своды подвала. Справиться вчетвером с этой грудой обломков было нереально. Послал двоих проверить — можно ли мобилизовать местных жителей, но еще до их возвращения Волков хмуро заявил, поглядев в горелый проем окна, что местным бабам без техники куски стен и свода просто не вытянуть. Тут сотня пленных нужна, но к сожалению — пленные уже были в лагерях.
Берестов угрюмо пожал плечами, сплюнул в сторону, поморщился, не заметив сразу, что среди осыпи штукатурки и кирпича привалившись спиной к стенке сидит широко раскинув ноги мертвый немец, настолько сплошь запорошенный белой пылью, что сразу и не заметишь. Смерть на войне всяко изгалялась — и у этого покойника, выпотрошенного взрывом так, что вся его требуха лежала на коленках, а внутри он был пустой, словно поломанный манекен, тем не менее на голове ровно сидела шляпа, совершенно несопоставимая своей легкостью с такими страшными разрушениями организма. Плевок чуть-чуть не угодил на коленку мертвеца.
— Шляпа знакомая — вдруг усмехнулся Волков. И добавил:
— Только когда мы тут были, он с винтовочкой бегал.
Начштаба кивнул. Черт этих германцев поймет, вроде как у них должен быть во всем полный порядок, просто даже положено им, а уже сколько раз в итоге из-за строгого соблюдения орднунга немцами получался такой хаос, что не разберешься с трезвой головы. Так и этот гражданский — а бегал с винтовкой. Даже без фольксштурмовой повязки. И поди пойми, кто он таков, если сами немцы делили свой фольксштурм на четыре категории — от тех, кто жил в казармах, до тех, кто физически по состоянию здоровья служить не мог, но воевать был обязан. Инвалиды это, что ли?
Вернулись санитары.
— С десяток баб и старух, товарищ капитан! Без толку, слабосильные и маломощные. А шпиль ихней церквы на улицу упал — вся мостовая в горелой жести и углях — доложил тот, что побойчее.
Капитан кивнул старшине. Тот понял, повел ребят грузить своих сослуживцев.
Берестов прошелся вдоль берега. Его внимание привлек легковой автомобиль, который завяз в топком берегу куда раньше, чем грузовики. Элегантный, серый, никелированные детали сквозь пыль поблескивают, совершенно целый с виду, только дверцы нараспашку.
— Можно ехать, тащ капитан! — доложил Волков.
— Фосьмем? — кивнул на легковушку начштаба.
— Мигом! — с лету подхватил сообразительный старшина.
Получилось не совсем мигом, пришлось повозиться, копать и подкладывать доски и ветки с тряпками под колеса, пока с чавканьем грязюка не отдала свою добычу. Взяли на буксир, вести вызвался старшина, Берестов разрешил. Стрелял он лучше, чем его бывший помкомвзвода, а водил как раз хуже.
Обратно ехали не торопясь, аккуратно, словно лежащим в кузове было не все равно. В голову поневоле лезли всякие нехорошие мысли о том, что и могилу-то на войне не каждому суждено получить. Кому достается прямое попадание, после которого только ошметья одежки и клочья мяса расшвырянные остаются, кто-то сгорает дотла в танках, самолетах и домах, кого-то заваливает в окопе или в блиндаже, кто тонет в болотах и реках, а военное снаряжение, навьюченное на солдата и всплыть телу не даст, а этим ребятам досталось осыпью кирпича в метра два слоем и поди, откопай их... А сколько осталось валяться на смертоносных минных полях, в непроходимых дрищах, куда загоняла война целые соединения и куда теперь люди и через десять лет носа не сунут, и просто в полях и лесах масса погибших осталась, когда фронты двигались туда — сюда на десятки километров. И некому и некогда было вести списки, когда писаря с хлебопеками в атаку бегут — не до канцелярии.
Да и тем, кто не остался брошен так, тоже еще в памяти остаться непросто — и писарь фамилию может исказить, описаться, например, да и штаб может быть накрыт со всеми своими ящиками и сейфами, артобстрелом или бомбежкой, вон немецких бумаг сколько по дорогам валяется, точно как у нас было в начале войны. А сколько штабных бумаг спалили по приказу в окружениях, чтоб врагу не достались! И, как зубная боль — воспоминания о тех, кого оставил тогда, в начале...
Похоронили своих хоть и скромно — без гробов, но с салютом и венки сделали девчатки из цветущих веток. Большое кладбище осталось у медсанбата в этот раз. Много похоронок пришлось писать, а это занятие — тягостное. Войны конец уже виден отчетливо, дома надеются, что боец вот-вот вернется — а тут вдруг — похоронка.
Легковушка оказалась исправной, чешской "Шкодой" довоенного выпуска — с правым рулем. Все сильно удивились, что чехи до Гитлера так в рот англичанам смотрели, что только у них, да у англов правые рули были во всей Европе. Но аккуратная, удобная и сразу приглянувшаяся командиру медсанбата, ему ее и подарили, чем сдержанный майор был очевидно тронут.
Правда Берестов сразу же выразил сомнение в том, что такую игрушку не отберет сразу первое попавшееся начальство. Сейчас, в конце войны, всякого начальства стало внезапно много — из Москвы катили всякие инструктора, комиссии, проверяющие и прочая тыловая сволочь, старательно подбиравшее тут что поценнее, диву давался капитан, глядя как жадно гребут под себя все эти чинодралы. И в первую голову интересовали прикативших на все готовое — именно легковушки пошикарнее.
Майор Быстров вынужден был согласиться — и, скрепя сердце, дал карт-бланш на маскировочные мероприятия. И не узнал машину — ее перекрасили в какой-то грязный серо-зеленый цвет, да еще так ловко, что создавалось впечатление, будто она вся помятая (имелся среди знакомых у Берестова и такой художник, который умел из подсобных материалов делать первоклассные иллюзии и прославился еще в 43 году, когда обычной угольной пылью на аэродромном взлетном поле нарисовал нечто, что немецкие воздушные разведчики на фотосъемке с высоты увидели как явные воронки, после чего аэродром не бомбили — взлетная-то полоса совсем разворочена!)
Номера начштаба добыл без особого труда у ВАИ, откопал где-то технические документы, правда, на другое авто, даже перебили ему в рембате номер двигателя под немецкий техпаспорт. С любой точки зрения не подкопаешься. Командир медсанбата только головой покрутил, когда увидел, как из элегантной красавицы сделали невзрачную замарашку. И еще удивленно покрутил головой, когда начальник штаба сообщил, что краска эта нестойкая и облупится скоро, через годик где-то, так что пока поездить можно и на такой, а там глядишь что и поменяется.
— Прямо хоть самому учиться водить — сказал Рыбоглаз. На что ему Берестов меланхолично заметил, что выучиться водить машину куда проще, чем быть хирургом. Вот он, например, водить машину может, а оперировать — никак.
