— Нам нужно полнолуние? — Внезапно я засомневался, осознав, что мне не хватает знаний о том, как работают законы юриспруденции в необычном мире Эгберта. Без сомнения, если бы я не был осторожен, он мог бы перехитрить меня, не утруждаясь.
— Не в этот раз, — сказал он и щелкнул пальцами.
На столик с грохотом опустился том в красной телячьей коже, высотой с Эгберта. Корешок, напечатанный изящными золотистыми чернилами, гласил, что это Юридический Кодекс Элверона, С Некоторыми Соответствующими Замечаниями И Комментариями, Почерпнутыми Из Многолетней Практики Коллегии Адвокатов, С Указателем И Приложениями, Составленными С Предисловием Его Величества Короля Оберона И Отредактированными Х. Мерлином, Почетным Верховным Судьей. Когда Эгберт открыл его, я увидел, что это была прекрасно иллюстрированная работа, скопированная от руки. Он перевернул несколько страниц и ткнул пальцем в главу, озаглавленную "Аннулирование обязательных договоров, заключенных предками смертных и бессмертных существ при свете полной луны". Это, безусловно, показалось мне важным, и я просмотрел несколько страниц сухой юридической терминологии, пока не добрался до нужного мне раздела.
— В соответствии с положениями Единого магического кодекса (ЕМК), для аннулирования обязывающего договора, заключенного предком смертного и любыми бессмертными существами (см. раздел VII, пункт 14-a регламента ЕМК 11769-ci), не требуется ничего, кроме четкого указания на то, что это соглашение было заключено в соответствии с законом "О магии", понимании намерений обеих сторон в отношении содержания указанных статей о признании недействительными или аннулировании (см. пробный пример: Джин Мэлог-/— Поместье Аладдина Багдадского), при условии, что условия четко и недвусмысленно изложены языком, понятным обеим сторонам. В отличие от формального соглашения об обязательствах, такие соглашения, как упомянутое аннулирование, не требуют каких-либо необычных обрядов или условий, а скорее основаны на простой подписи каждой из сторон, которые являются обязательными для обеих сторон для полной отмены указанного первоначального обязывающего соглашения во всех его положениях, касающихся пошлин, штрафных санкций, вознаграждений, и так далее, и тому подобное.
— Ну, это, конечно, кажется достаточно ясным, — сказал я с некоторым сомнением. — Минутку.
Я подошел к своему столу и достал из верхнего ящика блокнот и авторучку. Я также нахмурился, осознавая, что в тот вечер выпил немало очень хорошего виски, размышляя о том, как лучше составить документ, который, как я горячо надеялся, удовлетворил бы почетного председателя Верховного суда Х. Мерлина.
— Я, лепрекон Эгберт, — написал я наконец, — настоящим заявляю о своем согласии на то, что в обмен на возвращение моего кувшина с золотом Ричардом Фрэнсисом Остином, прямым потомком О'Стейнов по мужской линии, я освобождаю упомянутого Ричарда Фрэнсиса Остина и всех его потомков, братьев и сестер, двоюродных братьев или других родственников, мужчин или женщин, по крови, браку или усыновлению, от любых обязательств оказывать мне дальнейшую помощь любым способом.
— И я, Ричард Фрэнсис Остин, настоящим освобождаю упомянутого лепрекона Эгберта от любых обязательств по оказанию помощи мне, моим потомкам, братьям и сестрам или другим родственникам по крови, браку или усыновлению в целях дальнейшего развития нашей семьи, и это освобождение вступает в силу немедленно после исполнения согласно предыдущего параграфа, при условии только, что не произойдет внезапного ухудшения этого состояния конкретно в связи с утратой влияния упомянутого Эгберта.
— Совершено тридцать первого октября две тысячи двадцатого года (по христианскому летоисчислению) лепреконом Эгбертом и Ричардом Фрэнсисом Остином.
Эгберт взглянул на это, кивнул и нацарапал внизу неразборчивую подпись. Неразборчивость, вероятно, была обусловлена разницей в масштабе между ним и авторучкой. В свою очередь, я расписался слегка пьяным росчерком и спрятал листок в свой настенный сейф, где, наверное, он и хранится по сей день.
Не знаю, у меня никогда не было возможности проверить.
II
Вы когда-нибудь катались всю ночь по радуге?
Похоже, что нет. Не многим это удавалось.
Я бы тоже не согласился на это, если бы Эгберт не показал мне древний контракт, когда я заколебался. Тем не менее, если вам нужно путешествовать, это отличный способ совершить его — без пробок, и даже не нужно включать фары ночью, потому что сама проезжая часть обеспечивает более чем достаточное освещение.
Позже я узнал, что полутораметровая труба, которую Эгберт достал из своего невероятного рюкзака, принадлежит парню по имени Хеймдалль, который является кем-то вроде персонажа скандинавской мифологии. Сама радуга называется Бифрост. В то время я знал только, что неровный звук, который Эгберт извлекал из трубы, вызвал к жизни прекрасную мерцающую радугу у самых дверей моего гаража.
Несмотря на давние опасения, я был совершенно очарован, наблюдая, как Бифрост появляется из дождя, ветра и темноты, сверкая во всем своем сияющем великолепии. Никогда не представлял себе ничего подобного и поймал себя на сожалении о том, что не уделил хотя бы немного внимания тем "паранормальным явлениям", на которые у меня никогда не было времени.
Тиран-недомерок не без труда убедил меня забрать из гаража старый отцовский "Ягуар Е" 1969 года выпуска. Радуге, по моему предыдущему опыту, не хватало определенной прочности, и хотя этот образец действительно казался несколько ярче и прочнее тех, что я рассматривал ранее, потребовалось много слов, чтобы убедить меня попробовать покататься на нем. Мало того, было непросто вкатить передние колеса на край радуги, поскольку между ним и бетонным фартуком гаража оставался зазор примерно в два дюйма.
Тем не менее, нам это удалось. И, как только мы прочно обосновались на радуге и переждали ее тревожную первоначальную тенденцию раскачиваться под тяжестью, затем плавно отправились навстречу приключениям.
Ха! Конечно, мы это сделали.
Около шести утра выглянуло солнце. К тому времени Эгберт опустошил все три бутылки виски, которые предусмотрительно спрятал в свой рюкзак, пока я не видел, а это означало, что он был слишком занят сном, чтобы отвечать на какие-либо вопросы. Предоставленный самому себе, я прикинул, что, несмотря на то, что на дворе был октябрь — ну, уже наступил ноябрь, — яркая дуга света, появившаяся из-за горизонта, была летним солнцем. Свет был настолько ярче радуги, что поверхность нашей дороги засверкала, как будто ее покрыла роса — что, насколько знаю, вполне могло быть правдой. Мне показалось, что светило позднее июньское солнце. Впрочем, это не имеет значения. Там, куда мы направлялись, солнце светит всегда как в конце июня.
Теперь, когда стало светло, я выглянул из-за края радуги и увидел, что мы снова приближаемся к земле. На мой взгляд, это было хорошо. Радуги проводят много времени в воздухе, на высотах, с которых падающий "Ягуар" (и его содержимое) при ударе издают неприятный шумный звук.
Мы прибыли примерно в половине одиннадцатого. Не спрашивайте, куда, потому что не знаю. Я обнаружил, что есть разница между тем, чтобы куда-то поехать, и тем, чтобы прибыть. Когда вы куда-то направляетесь, у вас обычно есть некоторое представление о месте назначения. Но когда просто прибываете куда-то, все, что известно, это то, что вы там — где бы это "там" ни находилось. Я понял, что мы прибыли на место, когда радуга, изящно изогнувшись, спустилась к вершине покатого зеленого холма и с грохотом опустила нас с шестидюймовой высоты на покрытую росой, гладкую изумрудную лужайку.
"Ягуар" минуту покачался на пружинах и амортизаторах, а затем остановился. Я глубоко вдохнул искрящийся воздух и, поддавшись минутной слабости, с большим сочувствием подумал о восьмифунтовом Джесси Джеймсе, который спал рядом со мной.
Минута пролетела быстро.
Я выключил зажигание, затем не слишком мягко ткнул своего спутника под ребра.
— Уффф? — заметил он.
— Проснись и пой, дружище, — бодро сказал я. — Мы здесь. Где бы это здесь ни находилось.
— О-о-о, у меня болит голова, — простонал он.
Он неуверенно сел, затуманенным взором уставился на сверкающие склоны холмов и пробормотал что-то неприятное себе под нос. Что ж, когда ты ростом в фут и за ночь выпил три бутылки одного из лучших односолодовых виски, которые когда-либо производились, полагаю, что похмелье в результате должно быть чудовищным. Не то чтобы я сильно сочувствовал. В конце концов, превосходный (и дорогой) односолодовый напиток, о котором идет речь, был моим.
— Похмелье? — сладко спросил я.
— В некот'ром роде, — согласился он со стоном. Я сочувственно кивнул, проливая крокодиловы слезы.
— Бывает после чужого виски, — заботливо заметил я, за что сам получил довольно злобный взгляд.
— Я был бы благ'дарен, если бы ты пр'держал язык за зубами, п'рниша, — сказал он со зловещим терпением. — Это моя терр'тория, а не твоя, и никто не сможет вмешаться, если я решу проклясть тебя сейчас!
— Может быть, — сказал я со своей лучшей улыбкой чеширского кота. — Но если проклянешь меня сейчас, никто не вернет тебе твой долг. А если проклянешь меня потом, то ответишь перед верховным судьей Элверона. Так что не поступай со мной так некрасиво, парниша!
— Мож'т быть, и так, — сказал он со своей собственной улыбкой. — Но, в т'ком случае, знаю кое-что, чего не знаешь ты.
— Что именно?
Я старался говорить непринужденно, но его злобная ухмылка внезапно напомнила мне, что этот маленький оборванец, несомненно, опаснее, чем я думал.
— Знаю, у кого ты д'станешь мне к'вшин.
— И кто бы это мог быть? — спросил я, чувствуя себя все более опустошенным.
— Пар'нь по имени Сильвестр, — весело сказал Эгберт. — Слышал о нем?
— Не могу сказать точно, — осторожно признался я. — Каков он?
— О, в'сьма образов'нный джентльмен, — серьезно заверил меня Эгберт. — Вор, конечно, но образов'нный, несмотря ни на что.
Он помолчал, искоса поглядывая на меня, а затем продолжил с преувеличенной небрежностью.
— Ну, к'нечно, в нем около дв'хсот футов длины.
Моя отвисшая челюсть отдавила мне палец на правой ноге.
— Двести... футов? — глупо переспросил я. Затем мне в голову пришла еще более неприятная мысль. — Длины? — повторил я. — Не "высоты"?
— Длины. — Ответ Эгберта был твердым, и он улыбнулся от уха до уха.
— Просто... э-э-э... Просто, что это за Сильвестр? — наконец спросил я, хотя онемение в районе живота говорило о том, что я уже знал об этом.
Предположение о онемении подтвердилось мгновение спустя.
— Да ведь он др'кон, — сказал маленький дьяволенок с черным сердцем, невинный, как только что выпавший снег. — Я забыл об этом упом'нуть?
Я, конечно, упал в обморок.
Эгберт был не из тех людей — простите, лепреконов, — кто позволил бы небольшой потере сознания помешать прогрессу. Еще до того, как я успел придумать хороший кошмар, он вернул меня к тому, который сам же и придумал.
— Ну же, пар'нь! — весело сказал он. — Это всего лишь один мал'нький др'кончик, в конце концов.
— Всего лишь дракон? Такой, с чешуей, крыльями, зубами, когтями и всем прочим?
— Это он, пар'нь! — ободряюще сказал Эгберт, вставая с пассажирского сиденья и хлопая меня по плечу.
— Ну, теперь смотри, Эгберт. — Я с опаской посмотрел на него. — У этого... у этого твоего ящера-клептомана нет ничего моего! Не знаю, стоит ли мне идти к нему с визитом в такую рань и все такое.
Мой смешок прозвучал немного слабо даже для меня.
— Может, у него и нет н'чего твоего, пар'нь, — глаза Эгберта злобно сверкнули, — но мое есть!
Он схватил свою трубу и издал звук, от которого исчезла радуга. Я тупо уставился на то место, где она только что была, и внутренне застонал. Я не знал, как без радуги вернуться в тот милый, тихий, безопасный и, главное, свободный от драконов уголок у моего камина.
— Эгберт. — Я старался быть терпеливым. — Эгберт, ты не говорил мне, что этот... этот Сильвестр был драконом! Это нечестная борьба.
— Но я не борюсь с тобой. — В голосе Эгберта звучала боль, но в глазах по-прежнему был торжествующий блеск. — Это тебе сражаться с Сильвестром, а я хочу помочь тебе в этом!
— Помочь?! — фыркнул я. — Если это и есть "помощь", почему бы тебе не пойти и не помочь другой стороне? Послушай, если это дракон и все такое, и это твой мир и все такое, не мог бы ты просто подкрасться к нему или что-то в этом роде и сам забрать свое золото обратно? Я имею в виду, что, в конце концов, это твое дело, и ты наверняка разбираешься в нем лучше, чем я.
— Я уже об'яснял тебе это. Нужен смертный, чтобы вернуть мне к'вшин. Кроме того, те, у кого он есть, в без'пасности от тех, кто его потерял. Такие правила, Дикки.
— Не зови меня Дикки! — огрызнулся я. — Это уже чересчур, вдобавок ко всему прочему!
— Пр'сти, — сокрушенно произнес Эгберт, и я готов поклясться, что он действительно так думал.
— Попробую еще раз, Эгберт. Короче, простыми словами. Это невозможно, ни за что! Я не собираюсь сражаться за тебя с двухсотфутовым драконом. Контракт или не контракт, соглашение или не соглашение. Если ты хочешь, чтобы кто-то сражался за тебя с зажигалкой-переростком, тебе придется поискать другое место. Я попытаю счастья в этом забеге пешком к священнику!
— Не д'маю, что ты станешь это делать, пар'нь, — задумчиво произнес Эгберт. — Видишь ли, во всем этом мире, в котором мы сейчас, нет ни одного св'щенника, так что, если ты подумываешь о том, чтобы отступить, пр'ятель, то здесь только мы с тобой, и никто нам не помешает. Кем бы ты предпочел провести вечность? Лягушкой или тритоном? У меня есть старые друзья, которые, я уверен, нам помогут.
— Спасибо, — с горечью сказал я.
Теперь я понял, почему маленькая крыса так стремилась расторгнуть соглашение. Мой отец всегда говорил: — Ричард, прежде чем что-то подписывать, протрезвей, — и теперь я понял почему. Тогда у меня было предчувствие, что здесь может быть какой-то подвох, даже если я сам это написал, и теперь знаю, в чем он заключался. В этой части говорилось, что Эгберт откажется от нас, Остинов, в обмен на то, что я верну ему его деньги. А это означало, что если этот Сильвестр съест меня целиком до того, как я верну кувшин Эгберту, моя часть контракта будет не выполнена. Что, в свою очередь, означало, что Эгберту тоже не придется выполнять свою задачу. Так что он мог просто вернуться и продолжать трясти Остинов со своим проклятым контрактом, пока никого из нас не останется. Хуже того, теперь, когда он надежно запер меня в мире без священников — почему-то я не сомневался, что в этом он был прав, — моя первоначальная угроза экзорцизма оказалась бесполезной.
Я вздохнул. Это было время горечи и желчи.
— Хорошо, Эгберт, — устало сказал я. — Где же ошивается этот Сильвестр?
— К'нечно, в своем л'гове!
— О, конечно. Где же еще? — я кисло усмехнулся.
— Нам лучше отправиться в путь! — бодро сказал он, выпрыгивая из "ягуара". Я последовал за ним, без особой радости, но и без особого выбора.
