Как же это произошло? Каким образом это все удалось? И ведь она была не со мной одним! Были моменты, когда я холодно пытался проследить, каким образом Юния добивалась этого. Кое-что я понял. Но так мало! Единственное — это не было ни чарами, ни гипнозом — все было честно, открыто...

Но странно — в глубине души, как бы ни неистовствовал в обвинениях рассудок, я продолжал думать, что все же что-то было, что хотя бы до половины восьмого она любила, и, конечно, одного меня, и, конечно, любила всем сердцем. Всем сердцам сердцем любила. Всем любовям...

И что совсем невероятно, — сказал мне отец, — я навек остался благодарным ей. Дело в том, что эти мгновения, когда она меня любила, сделали меня человеком. Я почувствовал, что могу быть любимым. Я все могу! Эти мгновения женской любви, когда она меня любила всем своим сердцем без зазора и остатка, я сохранил как самые сладкие мгновения. Которые вернулись мне в ликующем ощущении любви твоей матери. Она вдохнула в меня достоинство. Может, мы нуждаемся в женском одобрении, чтобы жить? Чтобы знать, что мы что-то стоим, чего-то достигли. Не только внешне, нет, но именно в развитии духа, в внутреннем совершенствовании, в мощи индивидуальности. Что теперь подросток достиг результата саморазвития внутреннего цветка своего духа, что его душа, дух, стал достойным любви, отдачи себя. Мы внутри остаемся неуверенными в себе детьми, пока не почувствуем благословение женского сердца. Которое выбираем сами по уровню красоты...

Чак потом объяснил, что это не было обманом. Ни мистикой. Скорей — грубо рациональным подходом к любви.

— Что такое красота? — спрашивал он. — Это на самом деле результат внутренней работы нашего сознания (подсознания) по оценке совершенства явления. Более совершенное по каким-то полезным шкалам или соответствию целям явление кажется нам более красивым. Это касается мастерства, ударов, женщин, тел, машин... Особенно это наглядно проявляется на примере восприятия каких-то сложных машин. Более старая модификация, которой когда-то восхищались, кажется по сравнению с новой — уродиной. Ее вообще не видят, а ведь раньше, когда нового не было, она вызывала такие восторги! Точно так же и музыка, искусство, даже стихи. Стихи поэтов всего двух столетий назад, если поэзия развивается, кажутся удивительно неуклюжими. И иногда кажется, что чем меньше мы рассуждаем, тем сильнее мы естественно воспринимаем красоту. На самом деле это не так. Просто рассудок не мысль. Те же, чье сознание глубоко и насыщенно, более чуют красоту. Ученые чуют красоту теорий, даже мысль о чем непонятна невежде. Красота — работа внутреннего Разума, доводимая до такого ничтожества, как наша личность. Хуже всего, что развитие ума даже среди лучших людей ничтожно, чтобы понять сложность своего внутреннего механизма. Что ничтожная пульсация крови в мышце, простое переваривание пищи и выделение энергии из самых сложных химических компотов, или простое строение клетки требует Ума в миллионы раз более, чем самый развитый ум личности. Не говоря уже о функционировании этого самого ума. Сложность даже самых крошечных процессов организма поражающа по сравнению с умственной деятельностью величайших из ученых. Разум личности составляет лишь крошечную часть Разума человека, или его духа, психической энергии. Лишь иногда, как в случае с мгновенными счетчиками, вычисляющими мгновенно самые чудовищные примеры и задачи: или как у Моцарта, когда он в единое мгновение "слышал" целую симфонию, человек постигает величие своего собственного инструмента, своего себя, которого он не знает.

Человек думает, что он сам мыслит, но даже в этом случае он на самом деле получает новые мысли озарением. Получает целые, уже готовый результат. А потом кричит — додумался! Озарило! Выносил мысль! И никто не задумается, какие сложные физико-химико-интелектуальные процессы предшествовали построению этой мысли, чтоб ее осознал герой! Озарение происходит в мыслечувстве. Лишь разворачивание уже готового мыслечувства, уже готового результата производится рассудком и логикой, создавая у дурака иллюзию своего мышления. Тогда как до тех пор, пока он не будет мыслить сознанием, на уровне мыслечувства, он даже не понимает, как он мыслит. И что он просто дает задание своему внутреннему аппарату сосредоточением на проблеме, закручивает свое подсознание, психическую энергию. Лишь подлинные творцы знают, что новое решение, произведение, приходит не сразу, а часто когда человек уже перестал думать об этом. Иногда в совершенно неподходящей обстановке.

Впрочем, здесь не нужно фатализма, но нужно уметь и учиться овладевать своим небывалым аппаратом. Нужно учиться вынашивать мысль, концентрируя свое сознание на проблеме, своим сердечным вниманием заставляя его работать над проблемой. Становясь все более и более сознательным. Перенося центр своей личности в сознание, в подлинную мысль, в мыслечувство... Ведь мало кто понимает, что мысль, сознание, это не слова — это на самом деле чувство. За пустыми костяшками слов на самом деле ничтожно смысла, если сознание этого не ощущает. Но массы настолько удалены от мышления, что они неспособны это даже понять. А не то, что ощутить. Самое наглядное для мыслителя — охват чувством всей проблемы в едином целом, собственно мышление, которым и есть мышление чувством, то есть сознание — им кажется невозможным. Даже свидетельства выдающихся Мыслителей остаются у них без внимания, ибо они не могут! Но мало ли что не могут эти импотенты! На самом деле, когда происходит правильное развитие мысли, когда применены правильные методы, сознание, то есть чувство, подлинная мысль, становится очевидным. Но эта обыденная для мыслителя стадия развития духа нелегка для простолюдина... Они настолько привыкли к словам, к пустым формам, сознание их настолько слабо, что они даже не могут ощутить свою мысль вне слов. Ощутить не словесную конструкцию, но ее собственный смысл в его собственном смысле. Освободить мышление, как говорят йоги, от вербальных оков. Мыслить чистым сознанием. Направлять поток. Поток смысла. Впрочем, надо отдать должное — большинство вообще никогда не мыслят.

Но о чем это я, — опомнился Чак. — Вы все равно это не поймете, мечи не мечи. Бисера жалко! Чуткость к красоте есть на самом деле чуткость к внутреннему разуму...

Тэйвонту мои, принца Енакиенбургского, противно ухмыльнулись.

— Мы сейчас захрюкаем, — сказали они. — Особенно если это учение красоты учат уже в пять лет маленькие тэйвонту. Азбука умножения! Кого ты учишь. Мы тронуты.

Это было правдой.

Как красота есть неощущаемая мысль разума, которая только волнует "животное" и направляет его, так любовь есть даваемый внешней части импульс внутреннего Разума к совершенству. Устремляемое внутренним внимание сознания на объект. Любовь сознательна. Любовь на самом деле жестоко рациональна. Она всегда разумна, хотя и не всегда осознаваема. Любовь — инструмент внимания к "проблеме", при помощи которой наше внутреннее сознание концентрируется на ней, то есть на данных.

— Это не важно, — ответил тэйвонту Чака. — Главное в том, что полнокровное, полное внимание сознания и сердца к чему-то в переводе на человеческий язык и будет любовью. Это аспект Сознания, предшествующий Мысли. Нет засушенного сознания. Есть полнокровное, радостное чувство. Мысль — чувство. И Мыслитель испытывает именно бесконечно разнообразную радугу чувств, не снившихся "умному" задницей обывателю, презирающему "сухую" жизнь разума. Именно Любовь, или внимание, зарождает Мысль. Потому то именно Мудрецы и Мыслители, казалось полные рационалисты, начинают вдруг учить о Любви ко всему сущему. Потому что она есть основа дисциплинированного, развитого Сознания, первооснова Разума. Его обычная жизнь — он не может иначе... Потому Мудрец, естественно ко всему, к каждому относящийся с полным, всеохватывающим вниманием своего сердца и любит всех и все...

— Причем тут гаэтана? — наконец резко спросил Крат.

— Но это внимание может быть сознательным! — не выдержал его собственный тэйвонту. — Любовь может быть сознательна, если ты научишься направлять внутреннее внимание-чувство на объект. Поэтому йоги и религиозные школы так развивают внутреннее сосредоточение. Потому что подлинное, внутреннее внимание сознания, а не упор глазок, будет так близко от любви, как мужчина от женщины в постели. Обратиться к человеку всем умом и сердцем означает полюбить. Развив свое внимание до того, что они полностью владеют им, и могут всегда устремлять сознание, полностью отдавать все свое внутреннее, подлинное внимание всегда, они могут любить все сущее. Прикасаясь, воспринимая все сущее с полным вниманием, они любят все. Все сущее, все живое, живое и мертвое. Все, что ни касается ум, идет через Сознание, через призму любви. Они обретают любовь ко всему, развитие своего Разума. А не только инстинктивно запрограммированные неуправляемые вспышки. Этим они способствуют развитию Любви.

— Но? — спросил Крат.

— Эта гаэтана Вас любила! — не выдержав тупости, закричал теперь уже Чак. — И не только тебя, но и тебя, тебя и тебя, — он тыкал пальцем. — Причем, даже несколько человек одновременно. Они развивают свою способность спонтанного сосредоточения настолько, что могут по желанию полностью сосредоточиться на чем-то, полностью забыв все окружающее, холодно ли, горячо, долго или коротко, шумно или тихо. Так уйти, что сознание словно становится самим объектом, настолько уходит в него мысль. Она становится вами, все свое "я" исчезает в этом сосредоточении. Но это только ничтожная, первичная стадия. Дальнейшее упражнение приводит к тому, что она может мыслить ясно и чисто, абсолютно концентрированно несколько мыслей одновременно, наблюдать несколько источников, требующих внимания, сосредоточиваться сразу на нескольких разных объектах, не смешивая их в уме полным приложением сознания. Причем делая это совершенно естественно, обыденно, посреди жизни, без всякого напряжения. Здесь важно цельное касание сознание, а не то, что ум может вести сразу несколько потоков мысли. И эта чертова гаэтана скорей всего полностью сосредоточилась сразу на каждом из нас одновременно! Держа каждого в сознании, каждому одновременно отдавая потоки внимания, став одновременно нами всеми, слившись с нами так, что не осталось себя...

Крат только сдавлено ахнул..."

Отец еще много рассказывал о гаэтанах, о том, как Чак объяснял им, как они этого достигают. К сожалению, Чак не был женщиной, да и отец тогда не обратил внимания на женские примочки.

Глава 5.

Я отвлеклась лишь на мгновение. Воспоминание тоже вернулось в мгновение. Так за одно мгновение музыканты вспоминают звучание произведения, целую сонату детализировано.

Я еще долго оправдывала гаэтан, бестолково зачем-то доказывая, что они не шлюхи. Но это мне не помогло. Потом мне это надоело.

— Ты слушаешь меня! — крикнула я. — Если ты и так знаешь, то не слушай!

— Но все-таки Чара... — неуверенно проговорил он.

— Чара, между прочим, отличный человек. И многими любима!

— Мужчинами. И очень многими, — согласился тот.

Я успокоилась.

— Правильно...

— Так вот, как женщина, я не могла не устоять и не расспросить о том, как она этого добивается...

Я вспомнила этот разговор. Я ужасно стыдилась, когда вела его. Все-таки, он касался физиологии и детям лучше не читать. А я еще таки молоденькая девочка, еще не замужем.

— Как ты добиваешься того, что они сходят с ума? А те немногие, что были с тобой близки телом, которых ты милостиво допустила до себя, те вообще невменяемы. И, даже если ты их оставила, они до смерти не могут смотреть ни на каких других женщин, кроме тебя. Бродя вокруг потерянной тенью... Моля о милости. Ты что, доставляешь в постели такое удовольствие, что они не могут этого забыть? Как ты этого достигаешь? Что-нибудь особое, как у куртизанок?

Я никогда не забуду то презрение, и даже гадливость, мелькнувшую в ее взгляде на меня от этого вопроса. За минуту такая дружелюбная, она содрогнулась от отвращения. Только внимательный ее взгляд на меня, увидевший, что я совсем невинна и не хотела ее оскорбить, положил конец этому странному поведению.

— За кого ты принимаешь меня?!? — воскликнула она возмущенно. Потом, поглядев на мое недоуменное и расстроенное от внезапной смены ее отношения ко мне, лицо, и, очевидно поняв, что я не хотела обидеть ее, она успокоилась. А потом фыркнула, снисходительно объясняя.

— Не будь дурой... Бляди, я имею в виду шлюхи, умеют делать всякие такие гадкие штуки и доставлять такое "удовольствие" — лучше не надо! Они уж умеют доставлять мужчинам максимум удовольствия, поверь. Но вот кто их любит? — она помолчала. — Наоборот! Проституток, и всех доставляющих "удовольствие" подстилок и извращенцев презирают, испытывают гадливость, отвращение, иногда даже ненавидят. Смешно даже повторять, что высокая одухотворенность настоящей любви будет разбита грязными и грубыми вибрациями. Будто думать, что высокое просветление молитвы можно удержать грязной мыслью или, прости, даже онанизмом. Просто глупость несусветная и очевидная это, но омраченные дураками и растлителями не способны видеть самое очевидное. Там, в грязи, не может быть экстаза любви. Ничто нечистое не получит и не сохранит любовь. Даже криминальники презирают и ненавидят до отвращения тех забитых существ, которых используют, чтобы доставлять им в тюрьме то самое "удовольствие" всеми мыслимыми и немыслимыми извращениями, о которых ты и толкуешь... За удовольствие не любят. Нет более позорного оскорбления и унижения даже для бандита, чем назвать его так...

Я поперхнулась

— ...О котором ты желаешь знать, — поправилась, наконец, она, имея в виду удовольствия, а не способы. — Даже само упоминание о всем этом, всей этой мерзости "удовольствия" даже в книге способно безвозвратно испортить и настроение и аппетит. И дело не зависит от того, хочешь ты этого, или не хочешь. Есть просто жесткие законы психики. Ты просто не сможешь удержать, например, если это литература, светлое и одухотворяющее настроение, которое эта же книга пытается создать. Кусочек дерьма испортит любую бочку меда. Некоторые авторы стихов, к примеру, допустят не чувство, а описание чего-то грубо физиологического, а потом удивляются, почему их стихи не любят? Куда ушло у читателя, как сквозь пальцы то чувство, которое он хотел создать? Отчего вдруг гадливость разбила все очарование, исчезнувшее без следа? У одного писателя я нашла рассказ, как у одного юнца сильная влюбленность вдруг испарилась без следа от запаха изо рта "любимой". А потом он удивляется, куда делись чары?

— Значит? — я пристыжено замолкла.

— Значит! Поверь доке. Значит что проституткой в постели став, не только любовь не обретешь, но и себя загубишь. Во всем есть черта, которую перейти опасно, ибо раз переступив, воротиться назад невозможно. Есть вещи в отношениях с мужчиной, совершив которые вернуть его преклонение, быть для него светом, ведущей, даже просто заставить его испытывать уважение к тебе — невозможно. Не обманывайся, не слушай сладкие речи "продвинутых" для дурочек — невозможно. Уважать он тебя просто не сможет — такова нормальная природа мужчины. Для него ты всегда будешь человеком второго сорта, стерва, бл..., даже если он "не имеет предрассудков" и поражается твоей "раскованностью" в сексе. Не верь тем "удивительно раскованным и продвинутым в сексе" женщинам, что бы они не говорили... Мужчина может их желать. Даже очень сильно желать, чтоб его попользовали таким тошнотворным образом. Но любить — нет. Тут нет исключений. Ибо это против природы духа. И здесь закон. Любовь как стремление к совершенству не совместима с безобразием. Которое есть характеристика психикой разложения духа. Глупа и жестоко невежественна та, которая думает иначе. И жизнь жестоко платит ей. Закон духа, который не обойти, который не может иметь исключений и остаться в грязи, лишает ее любви, ибо закон жесток.