— Нет, — головой замотала и нахмурилась: ну, почему вам, взрослым, всегда всё объяснять надо! — Саша в школе подрался с девочкой, а папа его ругал дома и сказал: "девочек обижать нельзя".
А-а... Дурак твой Сашка. Один плюс — вратарь хороший.
— Нат...
Уймись, малявка!
-...а тебя папа не ругает за то, что ты в школу не ходишь?..
Да сколько тебе раз говорить: Вождь — мне не папа! У него вааще детей нет. Насколько я знаю...
Вздохнула. В её маленькой детской головке это не укладывалось. Ну, как это не папа? Он вас воспитывает? Воспитывает. За уши тягает? Ещё как.
— Дядя? — спросила.
Ох, ты ж, блин. Не. Не дядя. Снова нахмурилась, серьёзная такая... Малявка. Волосы распустились — я ж ленточку выбросил — и лицо почти закрывают. Маленькое. Детское. Светлое. Ну...ты не переживай, Галка, эт мало у кого в голове укладывается. Ни у мамы твоей, ни у папы... Они вас, детей, вон, Фоксом пугают, как чудовищем каким из детской сказки. А вы — смешно, блин! — не боитесь его совсем. А чё его бояться... Он большой, сильный, глупый и добрый.
— Ну, — говорит, — тебе же Лёша брат...
Чё? Леший? Я его называю так просто.
— Значит, неправда?! — спрашивает громким шепотом.
А-а-а... Уберите её кто-нибудь!!.. Правда! Да! Брат! Да!
— А мама?
Слушай, женщина...маленькая. Тебе уроки не пора делать?
— Галя! — крикнула её мама. — Иди обедать!
Побежала. Сорвалась.
Блин, как же я тоже хочу жрать. Ну, где Фокс со своими консервами... Тяжко бывает весной. Летом можно просто пройтись по огородам соседей. Ладно... поискать, что ли, чего съестного по закромам... Бес толку, правда, но...чем чёрт не шутит.
Толкнул дверь кулаком...
Шакал. На полу сидит, к стене — затылком, глаза — к потолку. Жгут резиновый сжимает в левой руке. Просто он — левша. Губы облизывает...в горле сохнет... Глубоко так задышал...спокойно уже...легче стало, значит...
Нет у нас ничего пожрать, есть только вода.
Шакал смеётся. Чему-то там своему. Уходить ему скоро. Из стаи. Я это чувствую. Кивает на меня. Будешь?..
— Я, Шакал, есть хочу, а не колоться.
Смеётся.
А что, помогает? Серьёзно?..
— Как раз...— губами с трудом шевелит, -...от голода...
Руку протягиваю — давай.
Прищуривается.
Ну, давай же! Что, жалко стало?
Смотрит. Молчит.
Ну?!
— А ты колоть умеешь...в вену?.. — спрашивает.
Да — собакам же колю, значит, и себе смогу. Там сложного ничего нет, просто аккуратно надо.
Серьёзно так смотрит. А мне надоедает с протянутой рукой стоять, хмыкаю и головой качаю: понятно, мол, зажал. Жалко, да?
— На, — губу чуть прикусив, набирает шприцом мутную жидкость из ложки.
Жду.
— Не боишься? — спрашивает он вдруг.
Чего бояться?
— Что привыкнешь, — подаёт мне шприц и жгут.
Я и так...ко многому привык. И ко многим. Даже слишком. Пора с этим кончать.
— Ты изменишься, — говорит.
Ха! Вздумал мораль мне читать, что ли?.. Ничто не может меня изменить. Только проявит какую-то сторону. Одну. Сильно.
— Ты откуда такой умный? — усмехается.
Жгут стягиваю. Я не умный. Это только кажется. Со стороны.
— А потом...— продолжает он с улыбкой, — когда подсядешь крепко...винить меня будешь...
Не буду. Я ж маму свою не виню, что родился. Чёрт, я напустил воздуха в шприц... Ща...выпущу его...на свободу...
Он замолчал. Задумался о чём-то. И за иглой следит.
— Значит, себя винить будешь...
Ты заткнёшься?! Я тут вену ищу, а ты...
— Натан! — крик детский с улицы.
А? Блин, Галка, ты тут чё? Стоит и в окошко смотрит. Прячу шприц за спиной. Красивая игла, блестящая... Мне нравится всё острое. Своенравное...ну, кроме котов! Ненавижу этих тварей!..
— Что тебе? — жгут руку сжимает.
Улыбается, щёки розовые — спешила, видимо. Бежала.
— Пошли с нами обедать! Тебя мама зовёт. Она пирожки напекла!
Мама? Пирожки?
— Ну, пошли! Они остыну-у-ут!! — головой мотает. — Пошли-и-и!..
Шакал приподнялся резко так с пола, я даже не заметил как, и выхватил у меня шприц.
Чё?.. Ты чё это?
— Иди, — усмехнулся он криво, — зовут тебя. Это...не тот голод, который утолить нельзя.
Чё?
— Иди, говорю, — морщится. — А то решу, что ты и правда умным только кажешься.
Тоже мне... Ладно. Я те принесу чё-нить. Съестное.
— Не надо, — головой качает. — Я лучше себе...твою дозу...так лучше будет...
Всегда знал, что ты жмот!
— На-а-атан! — кричит Галка.
Да иду я, иду.
Схватила меня за рукав. И повела. Галка! Не тащи меня так! Хотя...тащи...а то я сам, вот так запросто, не пойду ни за что. Пнуть меня надо. Порой.
Толкнул дверь кулаком.
А Фокса всё ещё нет. И консервов. Только Шакал на полу сидит. Си-дит... Опускаюсь напротив на корточки.
— Э-э... Шакал... — за ворот курки его дёргаю. — Эй...
Только не говори, что ты...
Слюну сглатываю. Бл..дь. Я тебе тут...пирожков принёс...с картошкой...с яблоками... Да ты, вижу, уже не голоден... Пульс щупаю. Ти-ши-на. За плечи трясу. Ти-ши-на. Падает только. По стенке сползает. Веки опущены, зрачки...фонариком свечу...не реагируют...
Одно время для меня это была целая проблема: определить, жива ли собака. Разные бывают ситуации...порой это сложно. Она не говорит. И не лает. Не скулит и не двигается, пульс не прощупывается, дыхание на ладони не ощущаешь. Она уже мало что может, но... нужна ли она теперь такая, вопрос другой.
Губы кусаю, жгут в руках верчу...узлы из него вяжу...
Но это раньше я сомневался. А потом понял, когда приходит настоящая смерть, ты это...как-то сразу понимаешь.
Я теперь знаю, что происходит с человеком, который полностью утоляет свой голод.
Сижу на крыльце. За спиной — дверь. Большая, высокая такая. Приоткрыта чуть. Курю. Табак чесноком сильно отдаёт. Но мне...не целоваться же. А даже если и...ей обычно всё равно. Чесноком от меня пахнет или ещё чем. Иногда мне кажется, что она вообще ничего не чует. И не чувствует.
Я? Я чувствую... Наверное, слишком много. И слишком сильно.
Ласточки прилетели. Снова. Надеюсь, среди них есть и моя. Мы с Лешим тогда запихнули её в гнездо. А потом от деда драпали, что за лестницей своей пришёл, потому мы её тогда стащили. Без спроса взяли.
Больше птенцы не падали. Поняли, что бесполезно.
Бельё с веревки бабка снимает. Две простыни и колготки. А я сижу на крыльце. На самой верхней ступеньке, и плевать, что их — всего три.
— А чёй-то ты не в школе? — скрипит на меня бабка.
Ага. В школе. Я. Почему все женщины такие любопытные?
Головой качает, снимает последнюю прищепку и — в дом. Мне в дом не очень хочется. Да плевать мне на всё...мне туда никогда не хочется...
Голоса какие-то за углом. Гул знакомый... Вождь. И Фокс. И третий — незнакомый. А-а...понятно. Немного знакомый. Это тот идиот из военкомата. Он...за нами с Лешим уже не раз приходит. Бумагами тычет. Ругается. Грозит что-то. Ха! Вождю грозит! Смешно. Ну, чё на этот раз?.. Снова его отбрили. И довольно круто. Ух-х...
— Это мы ещё посмотрим! — гавкает мужик...но он уже в пути...в обратном...уходит...
Фокс сопит, Вождь плюётся.
Во. Появляются из-за угла. Вождь — в старых спортивных штанах и рубашке в клетку. И кроссовках. Фокс...ну, Фокс как всегда...в джинсах чёрных драных...гол по пояс — мышцами пугает. Есть, чем пугать. Очень даже есть.
Вождь хмыкает на мою сигарету. Чувствую — дёрнул бы за ухо, да...устал он. И думает не о том.
— А как же Родина, Вождь? — спрашиваю.
Ну, я...по дурости большей частью спрашиваю, так как...на Родину мне эту...с большой колокольни... Не знаю, конечно, как Лешему...
— Себе попытайтесь послужить...— отвечает он. — Хотя бы попытайтесь. Большего не прошу.
Удивлялся Шакал, почему я такой умный. С кем поведёшься...блин. А как это — себе?.. В смысле, делай, что хочешь и как хочешь?..
Не, я в армию не пойду хотя бы потому, что там стричься придётся. Не хочу быть обезьяной. Лысой и с автоматом. Лучше буду волосатым и с охотничьим ружьём.
— Во! — Фокс из сумки достаёт консерву и кидает мне.
Ловлю. Килька. В томатном соусе. ТУ. И хлеба кусок тоже кидает. Полбуханки. Белого. Ловлю. Свежий хлеб, мягкий. Он даже мёдом почему-то пахнет.
На землю бросаю. Как-то случайно...непроизвольно...жестяная банка о бетонную ступеньку стукнулась...
Вскакиваю и за дом шагаю. Быстро.
— Э! — кричит Великан мне вдогонку.
Погоди ты, Фокс... Ща... Меня просто...тошнит.
Очень сильно...
Шум в коридорах стал стихать. Правильно, концерт, бля, закончился. А он...вааще был?.. Чё т я уже забыл. Помню только — кто-то бил мне морду. Потом — я кому-то. Потом Леш — мне. А потом мы с Лешим...этому квадратному хмырю, блин. Чё, правда, был концерт?
Бля-а-а...меня тошнит...так...немного...до ужаса сильно.
Сижу и курю. В гримёрке. В одиночестве. Не табак. Голова ныть начинает...в висках постукивает...словно там дятлы поселились...бока болят...и шея... Когда Леш меня ударил...там...в конце уже...я себе щёку, бля, прикусил... Хорошо, что не прокусил.
Куда все так быстро подевались?..
Gybs лежит рядом. Кошусь на неё. У нас сегодня было что-то?
Молчит.
Ну...ты же понимаешь, о чём я. Трясу головой. Волосы в крови. Солёные. Не мучай меня, отвечай. Что, неужели я был так плох, что ты молчишь?
А-а...я был груб...но не с тобой...
Война? Да, маленькая такая междоусобная война. Что? Стыдно? Смеёшься, что ли... Мне стыдно не бывает, у меня либо кайф, либо сплин.
Сейчас сплин.
Жёсткий.
Запутался? В чём? Да молчи уж... Отчего женщины такие любопытные?!
Ну, вот. Наорал на тебя. Ты мне отомстишь потом — знаю. Развалишься прямо в руках или потеряешься. Забудешься. Украдёшься. Сгоришь. К гитарасту этому, бля, уйдёшь! От меня!
Что?! Схватил её за гриф. Ага, щаззз! Разбежалась.
Иди...
Гриф отпускаю. Будь там, где тебе лучше. Там, куда тянет. Сердце. А если оно всегда куда-то тянет? Ну, что ж...судьба, значит, такая...непостоянная женщина... ветреная... Шлюха.
А? Нет, не ты, — Судьба. Блин. Ты ж и есть моя судьба. А я — твоя. Хм... Ну, значит...оба мы... Знаешь, блин, а я не против!
Дверь отворилась, запустила немного холода и шума из коридора. От сквозняка передёрнуло. От шума что-то треснуло в голове. Завертелось-завертелось там...колёсико какое-то...упало с грохотом...в пустое пространство мозга...
Вам, дяденька, чего?..
Странный такой мэн. Сначала пригрезилось, что в костюме, но — нет, в джинсах, рубашке и свитере. Седой. Бородатый. Чувак, тебе чего? "Ветра"? Да. Мы. Я вот, видишь, главный ветер. Бля.
— Молодой человек, Вы курите неправильно.
Э-э... Что? Я чуть не подавился. Кровью с дымом и пеплом вперемешку. Чё?!!
Тростью чувак постукивает и смотрит поверх очков так...знающе. Блин. Да ты знаешь, сколько я всего скурил за свою жизнь?!
— Я, молодой человек, семена замачивал, когда Вас ещё в проекте не было.
Ни фига себе. Не верю. Я был всегда.
Стоит. Улыбается. Ну, блин, присаживайтесь, что ли, раз такое дело... угощайтесь... Что? Да, Гибсон. Я на ней, девочке, играю. Я — ритм. Этого fucking момента.
Он улыбается и берёт стул.
— Absofuckinglutely, — кивает.
Чуваа-а-к...
— ...are we having fun yet, aced out population?.. — затягивается, но не сильно, так, чтобы вкус прочувствовать.
Молчу. Гляжу на него. Седой. Мудрого такого вида. Сидит напротив, закинув ноги на ящик, и курит мою марихуану. Трость рядом. Дяденька... aced out population?.. я чё... всё-таки сдох?
— Вдыхая дым так глубоко, — говорит он, — Вы, видимо, хотите заполнить им лёгкие и достичь эйфории.
Ну, я...
-...однако при таком способе курения Вы сжигаете больше дыхательного эпителия, чем получаете кайфа.
Ох, лучше б я...
-...вентилируя носоглотку несколько секунд и выпуская дым, — он выпустил к потолку густой белый дым, — Вы совершаете all-out.
Вот же, блин, fuck.
— Are you for real? — спрашиваю и верчу на пальцах сигарету.
Улыбаясь, он разводит руками. И говорит, что вертеть в пальцах сигарету, особенно самокрутку, а тем более — жуть какая! — в зубах её держать, — это вааще удел людей недалёких. Табак размягчается и теряет твёрдость. Она же... она не терпит такого пренебрежительного отношения к своей персоне.
— ...с подобным же успехом Вы, молодой человек, можете жевать сигаретный фильтр. И она у Вас...— хмурится, — просушена мало...
Да эт не я сушил. Я только купил. Правда, у меня самого тож терпения ждать, блин, три-четыре дня, никогда не хватало... До-о-олго... Хожу вокруг, хожу...а она... лежит... сохнет...а я — по ней...тоже сохну... А-а-а...
-...такую только в пирог.
Пирог?! Откидываюсь на спинку стула. Если я и сдох, то это самый кайфо-хипповый рай, который только можно себе вообразить.
— Зато, — говорю, — я курю как Модильяни.
Леш через порог шагнул, хотел было дверь за собой прикрыть, но в гримёрку ворвался Женька, через усилок прыгнул и начал с удивительной расторопностью укладывать гитару в кофр. Спешил. Точнее...не мог не спешить. Чёй-то с ним? Жень, а Жень...
— Леш, давай потом, а?
Ладно... Ты ток не растеряй ничё...впопыхах...
Глянул сквозь дым в дальний угол комнаты. Двое. Сидят. Курят. Разговаривают.
— ...и курить надо...девочек, — кивает один, седой такой мужик, он закинул ноги на ящик и неторопливо так, с большим вкусом и знанием дела, пускает белый дым к потолку.
Второй же, отдалённо знакомый, лениво головой мотает и откидывает волосы с лица.
— Согласен...— говорит. — Но где ж их взять? Девочек? Они стоят...офигенно. Приходится курить мужиков!
Леш отмахнул рукой дым. Чёт я...чёт я не понял...
Женька только усмехается, сгребает рюкзак, кофр, жмёт всем руки и — уже практически на пороге!
— Как я понимаю, Евгений, — седой рассматривает плакат на стене, — до Вас сегодня дозваниваться бесполезно? — в глазах даже сквозь очки блестит заговорческий огонёк.
Женька мотнул головой.
— Ага!
— Fucking a, you're a hot guitar player! — добавляет седой.
Леший тормознул ЖенькЮ за рукав и, нахмурившись, глянул в сторону укуренных. Жень...
— Эт вааще кто?
— Леш...это, — Женька поднимает указательный палец, — Профессор!
Хм.
— Хэш хорош для трубки... — рассуждает Профессор.
— Absofuckinglutely, — кивает Натан.
Леш смотрит на клубы дыма. Они медленно закручиваются и растворяются, поднимаясь к потолку.
Порой бывают ситуации, для которых не подобрать слов.
Aced out population кануло в лету как и многое другое. Времена не выбирают, в них живут и помирают, как в песне поётся. Всё когда-то уходит, и это до отврата естественно. И всё было бы круто, да только...fuck...память мешает. Людям. Мы сравниваем. Мы ищем лучшее в прожитом и достаём пыльное и гнилое прошлое из могилы...не понимая, что время, всё равно что море, непрестанно сменяющее волны и забирающее песок с пустынного берега.
