— Но я не могу держать здорового человека против его воли под замком или привязанным к кровати! — воскликнул доктор Арайна. — Это нарушение устава и профессиональной этики! А если отопру, меня могут обвинить в пособничестве преступлению. Я подданный Бархадара, если я стану нарушать закон, меня вышлют из Ардана и запретят возвращаться назад!..
— Тихо-тихо, — Илан похлопал разволновавшегося доктора по плечу, словно своего больного. — Вечером я поговорю со знакомым следователем, и он все уладит.
Обещать было легко. На самом деле Илан не знал, появится ли вечером кто-то из троицы под черными плащами. У них сейчас своих дел по горло.
— Только до вечера! — предупредил доктор Арайна.
— Вы говорили об этом с доктором Наджедом? — поинтересовался Илан.
— Ещё нет. Но он должен знать, что я не нарушаю правила!
— Лучше пока не говорите, — посоветовал Илан.
Доктор Арайна задумался и глядел с сомнением: в чем смысл соблюдать тайну? А Илан, опасаясь, что его не послушают и добавят матери беспокойства, сдался.
— Пойдемте, я сам посмотрю на этого человека. Отведите меня.
Виновный оказался заключен в успокоительной комнате, железная дверь которой, окрашенная белой краской, снизу и чуть выше половины была сплошной, а сверху забрана частыми металлическими прутьями. Прижавшись к решетке лицом, на двери висел унылый преступник, стараясь проглядеть вдоль длинный коридор, большинство палат в котором держались открытыми настежь. Сейчас всех больных попросили разойтись по кроватям, а в дверных проемах каждой палаты стоял надзирающий за порядком медбрат или санитар.
На вид преступник оказался бродяга бродягой, лицо дубленое, нос фиолетовой сливой, на руках не все пальцы целы, где целы — ногтей или нет, или выкрошенные, больные. Космы ему здесь же, в отделении, неровно обстригли, одежду выдали больничную, и на худых костистых плечах рубаха болталась, словно на крестовине вороньего пугала, свободно и пусто.
— Он кашляет, — по дороге к железной двери объяснял доктор Арайна, — у него, возможно, чахотка. Наверняка у него чахотка, но он отказывается лечиться, хочет уйти. От вшей мы обработали насильно, если сочтете нужным, возьмите его в легочное, но я...
— Брахидская морда! — заорал вдруг преступник и попытался просунуть сквозь частые прутья тощую руку. — Отопри мою дверь, тварь людоедская!..
Такими вещами доктора Арайну смутить, как раз, было нельзя. Он уверенно шагнул вперед, вынимая из кармана съемную дверную ручку, но вдруг отпрянул, нюхнув перегара, который почувствовал и Илан, отставший на шаг.
— Да ты пьян! — вскричал доктор Арайна. — Как?! Кто посмел тебе дать спирт?!!
И повернулся к Илану, с испугу вытянувшись в струнку. Доктор Арайна когда-то давно служил врачом на военном корабле и знал, что такое дисциплина:
— Вы не поверите! Мы не даем больным спирта! Никогда такого не было! Случайность!.. Сейчас впервые и, как назло, при вас!..
Ага, подумал Илан. В Бархадаре, как и в Арденне, все чудеса регулярно случаются в первый раз и, как назло, всегда точнехонько на инспекцию начальства.
И тут пьяный бродяга проморгался от собственного проспиртованного дыхания и в полутемном коридоре внезапно увидел перед собой не кого-нибудь, а самого Черного Адмирала. Злодей, как и застигнутый неслучайной случайностью Арайна, резко отпрянул от решетки, выпрямился по стойке смирно и браво отдал Илану честь. 'Морская пехота, старшина Гонт, три шеврона, ваше высокопревосходительство! — заорал он во всю глотку и зашелся кашлем от неразумного усилия. Продолжил он уже тише и с сипом: — Готов исполнять любые приказания!'
Илан, по правде говоря, даже не вздрогнул. И не шарахнулся, как некоторые слабонервные. Несмотря на мысли: 'Ну, всё. Тушите свет. Приплыли брёвна к водопаду'.
Он коротко глянул на Арайну, шарившего острым охотничьим взглядом по своим подчиненным, несколько из которых от этого взгляда отступили вглубь палат. Сказал тихо:
— И этот человек — не сумасшедший?..
Арайна развел руками: быть может, дослужись он сам в морской пехоте до трех шевронов, он тоже спьяну перепутал бы.
— Он пьян, — сказал доктор Арайна. — Пьян сильно. Опять!..
Чему в свое время научился Илан у коллег доктора Арайны, хоть и мало времени он уделял на Ходжере душевным болезням, так это тому, что в чужой бред нужно верить. Поддерживать его нельзя, но верить — всегда. Для того, кто стоит перед тобой, его бред — реальность. Это твоя жизнь для него бред. Они не больные, они несчастные люди. Люди, живущие в своей голове. Они не понимают внешний мир, а мир не может понять их. Люди, обреченные на непонимание и одиночество.
— Вольно, сержант! — сказал он, берясь одной рукой за прутья решетки. — Сядь и отвечай на вопросы.
И кивнул Арайне: разведите еще спирта!
Все было просто. Проще, чем хотелось бы. Глупее, чем бывает обычно. И тем особенно страшно. Хорошо, что история частично не удалась. Мышь сказала бы: недополучилась.
Спившегося солдата, отставного портового экзекутора, который похвалялся перед побирушками под стеной тюрьмы на Судной, как лихо он по молодости размахивал кортиком, саблей, саврским зазубренным ножом и жег в смоляных бочках изменников, как-то вечером подозвала хорошо одетая женщина, дала ему маленькую имперскую монету, в которой золота вдвое против арданского дяна, и сказала: 'Ты ляжешь этой ночью под ноги портовому патрулю на Спуске, тебя отвезут в госпиталь, там жалуйся на отмороженные ноги, а когда позовут дежурного врача, убей его и беги. Госпиталь не охраняется, там все открыто, ночами работают женщины, никто тебя задержать не сумеет и не захочет. Через три дня жду в это же время в этом месте. Если до меня дойдет слух, что ты все исполнил верно, отдам тебе остальное', — и показала ему еще несколько монет на ладони, семь или восемь, месяц пить, не просыхая. Задание — чего проще нет. Если б все зависело от солдата. Где в ту ночь шлялся портовый патруль, в какой бездне и в какой перди вместо Спуска, и Морской Хозяйке не было известно. Пили, поди, из-за холода, суки. Солдат искал их, чтобы упасть под ноги, не нашел, забрел в кабак. Времени до следующей встречи было трое суток, и он решил, ничего страшного, успеет. Имперскую монету он разменял на медь, приобрел друзей, возжелавших помочь — коль скоро водятся у тебя деньги, тотчас найдутся и друзья. И на следующую ночь пришлось идти на дело вдвоем, потому что лучший из новых друзей без солдата не держался на ногах, падал, а морская пехота своих не бросает.
Примерно половина стражи им понадобилась найти патруль и изобразить умирающих, что сложно не было, поскольку товарищ был мертвецки пьян, а отставной солдат полумертвецки. Их привезли, пришел дежурный врач, солдат сделал дело. Не очень рассмотрел, насколько хорошо, так как денег подогреться спиртным холодной ночью еще хватало, глазам доверия нет, но руки-то работу знают, помнят, любят, и кровищи вылилось достаточно. Только кто же думал, что патруль, вместо того, чтоб отправляться дальше по улицам, решит погреться в теплом зале и почирикать с поломойками. Сбежать не удалось. А теперь, когда он все, как на духу, рассказал своему адмиралу, солдату нужно идти. Его ждут отработанные деньги, ему пора!
Особо цепкой памяти, чтоб вспомнить, кто дежурил за сутки до происшествия с Рауром, было не нужно.
Гагал.
Папенька все время переписывал завещание, родственники бесились. Любые средства были хороши, не только жаловаться в гильдию. Ножа при этом задержанном не нашли, нож он сунул 'лучшему другу', совершенно пьяному, за тем его на дело и потащил. Друга патруль забрал с собой, на него все повесят, а этого бросили на госпиталь и доктора Арайну. И где-то на себе, верней, в себе он прятал остаток денег. Иначе санитары не продали бы ему спирт.
— Я не скажу доктору Наджеду про спирт, — пообещал Илан, прекрасно понимая, что торговаться, используя слабые стороны человека и обстоятельств, не вполне достойное занятие.
Но он ведь пожалел доктора Арайну, не произнес вслух, что думал: 'Я закрою глаза на то, что вы позволяете санитарам продавать спирт, впрочем, лишь потому, что они на работе сами не пьют, и буду закрывать глаза до времени, пока никто из них серьезнее не прокололся. Запомню, конечно, но Наджеду не сообщу...' Вслух добавил условие:
— А вы оставите сержанта там, где он сидит, пока за ним не придут из префектуры. На день, два, три, сколько потребуется. Хотите, даже дайте ему еще спирта, чтоб не орал. Под мою ответственность. Я распорядился. Я за это отвечаю.
Арайна сделку принял. Порядок-то в его отделении порядок, да, как выяснилось, только внешний. Внутри, как и в любом другом отделении, свои особенности. Волшебные деньги ни в одном месте госпиталя не водятся, но лечится эта печаль по-разному. В легочном круговоротом по карманом исчезнувших предметов. В детском безнравственным разгуляем молодых сестричек. В хирургическом общей усталой свалкой, разлитыми растворами, битым стеклом и мрачными взглядами. В акушерском периодической паникой, бестолковостью и общим бардаком. Способ дальнего корпуса — следствие недостатков доктора Арайны, а не санитаров.
Поддернув воротник бархатного кафтана, к своему корпусу Илан спешил через двор. По пути считал, подгибая мерзнущие пальцы.
Первый — безусловно, у доктора Илана есть талант вовлекаться в чужие неприятности. Но иначе и быть не может. Иначе он не стал бы работать врачом.
Второй — ипостась 'парня из префектуры' всерьез полезла наружу, задвинув в тень даже недогосударя Шаджаракту. Кто из них больше мешает докторской личности жить и спокойно работать, еще неизвестно. С Иланом случилось самое неудобное из того, что могло произойти — ему стало интересно. Его увлекло. В нем проснулся следовательский зуд. Проснулся давно. Или дремал некрепко, как у Чепухи ее страсть к помойкам. Чуть повеяло знакомым запахом — готово, ушки на макушке, хвост в струну, и ноги сами понесли к ближайшей помойке без раздумий и остановок.
Третий — как оставаться добрым, если все вокруг злые, или думают, будто хитрые и могут водить других за нос, или откровенно дурят и чудят? Как, например, объяснить происходящее Гагалу? А доктору Ифару что сказать?
Четвертый — надо все записать, а для этого проверить, в каком состоянии кабинет, убрали его или нет. Должны убрать или начинать убираться, потому что завтра по расписанию прием.
Пятый — пока свободен. Нет-нет-нет, не будем думать чем его можно занять. Четырех достаточно... Но...
Ездец ездецкий, ладно. Есть и пятый. Если попробовать связать события.
Почему, например, Эште, при такой горячей взаимной любви внутри семьи, отрубили руку, а не голову? Не знали, что он тоже сын доктора Ифара? Сам доктор Ифар думал, будто удачно скрывает родство. Но Гагалу тайна была известна давно, он с Эштой общался не только как коллега, но и как брат, так что семейство могло знать. Могли в гильдии знать, доктор Ирэ ведь знал. Мог весь город знать. Потому, что Эшта до поры не был вписан в завещание? Надеялись, что умрет, поэтому на него не посыпалось? Или... посыпалось? Приходил убийца, расправившийся с братом Неподарка и бросавший золотой ножик в Рыжего. То есть, с неодинаковой степенью успеха покушавшийся на очень разных, далеко отстоящих друг от друга по происхождению, положению, социальной значимости людей, никак, на первый взгляд, между собой не связанных. Эти события как-то получится соединить? Если да, возможно, через Эшту? А вдруг третий заход напуганного призраком убийцы был на самого старшего, незаконнорожденного сына доктора Ифара?.. Но тут кое-что нужно будет узнать о золотых ножах. Обморок или сам Рыжий могли бы дать информацию. Даром, что ли, доктор Илан будет таскать их послания по адресатам?..
Тогда еще вопрос: если считать, что приходили за Эштой, почему это случилось за сутки или двое до того, как было переписано завещание? Плотные события последних дней, не будучи учтенными по порядку, спутались у Илана в голове, но он точно помнил, что это случилось до того, как доктор Ифар попросился домой. Гагал на тот момент уже был в завещании. Вспоминай по нему хронологию или не вспоминай, он в любом случае под ударом. А Эшта?..
Впрочем, можно предположить. Эшта не женат, одинок, у него нет наследников. Если считать, что доктор Ифар смертельно болен и может умереть сам по себе или в госпитале во время операции, кто должен наследовать Эште? Кому достанется дом в Старом квартале, кажется, отцом ему и купленный? А кое-какие, наверняка накопленные деньжата? Инструмент у Эшты был недешевый, брал за визит он по высшей категории, без ограничения. Главный просматриваемый наследник — папенька. Либо, если и Эшта озаботился о завещании, возможно, еще Гагал, брат. Но, предположим, папенька. Тогда, в интересах конечного наследника, планирующего заграбастать всё и разом, Эшта должен умереть раньше доктора Ифара. Гагал, кстати, тоже. Кажется... кажется, кому-то в их развеселой докторско-аптекарской семейке сильно нужны деньги. Много денег. И побыстрее. Может быть, даже не просто так, а под некую цель.
Большой неожиданностью для них окажется известие от доктора Ирэ, что папенька вовсе не умирает, и диагноз его не так страшен, как предполагается. Подвижные камни в мочевом пузыре ведут себя относительно узнаваемо, но перепутать по косвенным признакам с опухолью камень, вросший в стенку, может и опытный диагност. В конце концов, медицина — вторая по точности наука после гадательной астрологии. Тут умеючи щупать надо, а доктор Ифар никому, кроме Илана не доверился. Да и Илан мог ошибиться. Разрежем — посмотрим...
* * *
В кабинете на кушетке, праздно сложив ручки, барыней сидела Мышь, а две девицы из младших сестер с высоко подоткнутыми юбками (по их нескромности Илан сразу заключил,что они из детского), размазывали остатки строительной пыли по полу. Мебель и подоконники были кое-как протерты, попона выбита и сложена, крупный мусор вынесен, зато стены по-прежнему грязные, никто не прикасался. Хорошо, хоть печь горячая.
— Мы так оставим, — затараторили они, — мы не успеваем убрать этаж, пускай ваши тут домоют!..
И убежали, грохоча ведрами, размахивая тряпками и мелькая голыми ногами. Илан посмотрел на быстро сохнущие разводы грязи на полу.
— Мышь, где Неподарок? — спросил он.
— Пополз в столовую. Не просыпаясь.
— Найди, приведи и начинайте мыть заново, — велел Илан.
Сел к столу, положил перед собой большой необрезанный лист, подумал. Примитивно изобразил на листе холм, на холме дворец. Под листом на столе что-то хрустело. Нарисовал Спуск к порту, карантин и Адмиралтейство. Подумал еще, в конце Спуска обозначил 'Привет неудачнику'. Отметил Старый квартал, префектуру и Судную площадь. Получалась вполне себе карта.
Прибежала Мышь с пустым тазом и со словами 'сейчас он подгребет, поест только'. Бесцеремонно сунулась Илану через плечо, протянула лапку, постучала пальцем: 'Кондитерская!' Илан нарисовал. Потом она спросила:
— Это что?
— Картинка про то, как мы живем, — объяснил Илан.
