— Не так уж это сложно, глупая девчонка! — отозвалась старуха, скрывая за ворчанием печаль. — Ты ведь нашла меня среди прочих? Всякая душа и даже всякая вещь чувствуется нами по-своему, нужно лишь уловить ее суть. А чтоб разум не растерять среди чудовищных, незнакомых форм, чуждое своди к простому и понятному: к образам из прошлой жизни, к воспоминанию о запахе и звуке... Скажешь, что не делала этого прежде?
И впрямь, замечала уже Лая, как по-разному чувствуются люди вокруг.
Черноглазая убийца жглась и жалилась, как злая кладбищенская крапива.
Эдан был серым траурным шелком, порою нежным и безмерно печальным, но чаще — ледяным и ровным, скрывающим за скользящей гладью ядовитую острую сталь.
Иша виделась огромным зимним солнцем, играющим в снегу до рези ярко, палящим не теплом, но лютым холодом...
А Мила... "Взор" охотницы обратился к Миле, к их маленькой грустной лекарке, столь спокойной, рассудительной и преданной, всегда готовой всем помочь и услужить... Лая заглянула к ней в душу — и с воплем отшатнулась в ужасе.
Лихорадочная черная бездна пожирала все, что было там.
Мила была безумна.
Не цинична и себялюбива, как Слава, не безжалостна, как любой мастер-лекарь, не запутана и нелепа, как всякий деревенский юродивый — но безумна, как фанатики и боги. Как жестокий ребенок, не знающий, что хорошо, что плохо...
Боль Испытания сломала в ней что-то. Мила сама пока не ведала, что. По привычке она цеплялась за старое, одно определяя, как добро, другое же нарекая злом, но в душе уже не понимала разницы и готова была с этим жить...
Она пугала Лаю по-настоящему.
"Нужно предупредить Эдана! Он должен избавиться от нее, пока не поздно!"
— Не спеши! — властно осадила ее Иша. — Еще не время твоему мастеру узнать... Немного у тебя причин мне верить, но, все же, поверь сейчас! От девчонки не будет вам беды. Она еще совершит, что должно...
"Не скроешь долго такое безумие!"
— Я помогу ей скрыть, если ты не выдашь!
"Мне от Эдана что-то утаить нелегко..."
— Учись, Лая, учись. Не раствориться в окружающем тебя мраке — всего лишь половина дела! Куда трудней будет не раствориться В НЕМ, не стать горстью смешанных, безликих воспоминаний без единого проблеска разума! С плененными душами это часто происходит...
"Значит, и мудрецы в тех камнях давно потеряны..." — на миг задумалась девушка. И осеклась, поймав вспышку Ишиной тревоги.
— В каких камнях? — ухватилась за случайные ее слова старуха. — Не затем ли вы к Храму идете? Рассказывай, Лая, рассказывай! Пока не натворил твой мастер глупостей!..
* * *
В уверенной фигурке, утопающей в широком ахарском тулупе, Огнезор не сразу узнал Милу. По-прежнему некрасивое, но уже без единого шрама, лицо ее было безмятежно; губы — обычные девичьи губы, а не страшные изорванные швы вокруг черного провала рта, — вытягивались в легкой улыбке; глаза из-под косматой шапки щурились почти равнодушно, без всякого испуга и тревоги. А меж тем, шагала сейчас девочка по растерзанной мертвой поляне, той самой, что лишь два дня назад довела ее почти до истерики!..
Хотя спокойствию ее как раз не стоило удивляться: ведь рядом с юной лекаркой, опираясь на дорожный посох, брела неспешно госпожа Хранительница собственной своею царственной персоной!
"Что Ише-то могло здесь понадобиться?" — встревожился, разглядев гостей, Огнезор.
"Не знаю", — почему-то смутилась Снежинка.
— С варварами своими сам треплись! — грубо бросила побледневшая Слава да отступила торопливо в лес.
"Боится!" — позлорадствовала Лая.
"Я и сам сейчас готов испугаться!" — не отрываясь, следил мужчина за приближающейся с каждым шагом старухой.
— Госпожа Хранительница, — приветственно выступил навстречу. — Чем обязан такой чести?
— Мила, ступай давай! — сразу прочь отправила Иша девочку. — Попрощаться я с вами пришла.
— Попрощаться? — недоверчиво переспросил Огнезор.
— Попрощаться! — повысила она голос. — Ты ведь к верной гибели идешь, не к своей — так к Лаиной!..
— С чего это ты взяла?.. — изумился и встревожился Гильдмастер.
— О твоих вот камнях узнала.
— Интере-е-есно!.. Со Славой ты пока не знакома, Мила о моих делах не знает. Кто же проболтался тогда?..
"Извини, — голос Снежинки был виноватым. — От старой злыдни ничего не скроешь... Я просила ее не вмешиваться, но..."
— Побольше почтения, девчонка! — грохнула своим посохом Иша. — О тебе же, дуре, пекусь!..
— Причем здесь камни и Лая? — хмуро перебил Огнезор.
— Ты ведь хочешь к себе четырех мертвецов привязать! Думаешь, новые связи не нарушат ту, что есть уже? Рискуешь Лаю потерять навсегда!..
"Иша знает о камнях не больше нашего! Она ошибается, Эдан!"
"А если нет, Снежинка? — засомневался он. — Что, если все-таки нет?"
"Свой страх она выдает за истину!"
"Но все же..."
"Я хочу рискнуть!"
"Почему? Ты же не веришь, что это действительно вернет тебе жизнь!"
"Ты ведь тоже, любимый, ты тоже... Но мы должны знать наверняка! ТЫ должен знать, чтоб, наконец, успокоиться!.. А если Иша не ошиблась... Что ж, умереть мне полагалось еще год назад".
— Вот, значит, как вы решили, — покачала старуха головой. Рот ее искривился в усмешке, странной какой-то, пугающей.
— Я бы многое отдал, чтоб узнать, что такого сейчас ты видишь, Хранительница, — растерянно пробормотал Огнезор.
— Узнаешь, как положено, в свое время, — ушла она привычно от ответа. — Вам пора отправляться, коли хотите к вечеру добраться до первой стоянки... Надеюсь, еще увидимся, темный мастер! И... Лая? — голос Иши зазвучал чуть хрипло. Шелестом упали плавные слова давно забытого варварского языка.
Насмешница тихонько всхлипнула.
"Что она сказала?" — встревожился мужчина.
"Что моя смерть лишила ее сердца..."
Их лагерь опустел уже к полудню: засыпана была снегом черная яма кострища, притрушена поземкой тонкая цепочка уводящих в лес следов. Только оставленные у опушки лошадки сиротливо перебирали копытами, но и тех вскоре увели в долину угрюмые бородатые стражи...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, ГДЕ НАХОДИТСЯ ЧЕТВЕРТЫЙ КАМЕНЬ.
И вновь тонули Северные горы в бесконечных мягких снегопадах. Опять кружил беззвучно мокрый белый пух над тропой, одевая в белоснежные шапки грозные черные валуны у обочины, застилая путникам глаза, капельками стекая по замерзшим щекам да оседая космато на мохнатой оторочке капюшонов. Как и год назад, петляла склонами дорога: вилась замысловато меж камнями, хитро карабкалась на утесы, ища подъемы понадежней и полегче, ощупывая на удобство и крепость каждый мало-мальски пригодный уступ.
Огнезор этого почти не видел.
Отточенные давным-давно инстинкты бездумно и безошибочно вели его вперед, отслеживая все опасности — от хлипкого камешка на промерзлом краю обрыва до неведомого хищника за крутым изгибом тропы. Привык уже мастер в пути полагаться на чутье куда больше, чем на разум, а потому позволял сейчас ногам свободно мерить дорогу, пока мысли беспорядочно разлетались, куда им только было угодно. Лихорадочный круговорот в голове так сильно поглощал Огнезора, что даже проклятый Зов теперь не мог ему по— настоящему досадить.
Чем ближе подходила к Храму их троица, тем задумчивей становился мужчина. И не было, вроде, смысла торопиться — но все равно изо дня в день подгонял он своих спутниц. Открытое ветрам плато, обледенелое высокое ущелье, черный пещерный зев, извилистую тесноту темных ходов быстро оставляли они за спиной, хотя вяжущая мышцы усталость и отмечала каждую веху их пути все сильней, болезненней да настырней. Но Огнезор не позволял задержек: с ходу пресекал нытье и ворчание, неумолимым презрительным взглядом отвечал на любую просьбу об отдыхе...
И только подземное озеро не смог он миновать так же спешно, не останавливаясь ни на миг и не оглядываясь. Слишком много воспоминаний подстерегало его в здешних белых камнях! Слишком странным было вернуться сюда опять, да еще вот так: как будто вместе с Лаей, но уже и без нее в то же время...
Слава с Милой ухватились за нежданную передышку облегченно и с плохо скрытой радостью: засуетились на берегу, перетряхивая тяжелые мешки с вещами; забранились, заспорили, деля какие-то свои, женские, мелочи, да так яро, словно и не темными мастерами они были — грозой обнаглевших бандитов и заигравшихся в политику лордов, — а вздорными городскими лотошницами, что никак не сложат цену своей дребедени. Огнезор же словно впал в оцепенение: по колено погрузив в озерцо уставшие сбитые ноги, он отрешенно застыл на светлой груде камня, причудливо изгрызенного коварной водой. И все смотрел, не видя толком, на мерцание кругов, стелющихся от любого, даже мягкого, движения. Все вспоминал их с Лаей прошлогоднюю недолгую стоянку.
Как морщилась тогда от дыма его Снежинка, разжигая костерок из отсыревших веток, оставленных в тайничке запасливыми ахарами. Как трепала слишком маленьким гребнем давно нечесаную темную шевелюру. Как тихо фыркала от детского удовольствия, плещась в сияющем и теплом, как овечье молоко, озере...
Как разбегались круги от ее гибкого, юркого тела.
Как стекала вода в неровном свете пещеры по плечам и тонкой линии позвоночника.
Как змеилась она тяжелыми каплями по Лаиной мягкой, покрывшейся мелкой дрожью, коже...
Огнезор сейчас мог отчетливо, с болезненной, слепящей яркостью вспомнить каждое мгновение, проведенное с девушкой. И впервые, наверное, с того дня, как показала ему мастер Вера, на что способна память одаренного — его собственная дьявольская память! — он с такой жаждой, с такой тоскливой, бессильной злостью желал избавиться от этого проклятия.
"Просто не возвращайся к этому, — мягко уговаривала Снежинка. — И без того хватает нам забот! — и, понимая, что пропадают ее слова бесполезно, спешила перевести его мысли в другое русло. — Ты должен, наконец, решиться! Рассказать им о том, что задумал..."
Гильдмастер тяжело вздыхал и хмуро переводил взгляд на своих увлеченных раздорами спутниц.
Мила со Славой то шипели друг на друга, не поделив пологий спуск к заветному озеру, то ругались со вкусом уже у костра, напрочь позабыв о подгорающем в котелке ужине. Сердитые голоса далеко разлетались над водой, гремя надоедливым эхом в высоких сводах полутемного грота...
Его дамы вообще, как Огнезор заметил, всегда и обо всем спорили! Но в спорах этих больше не было вражды — скорее странное, только им двоим понятное, дружелюбие. И вот это-то изумляло особенно! Ведь прежде у гордячки Славы не водилось ни подружек, ни наперсниц!..
"Ты знаешь, что твой план вполне разумен, — упрямо не желала отступать Насмешница. — Поговори уже с ними обо всем! Ты не сможешь обойтись без их помощи!.."
— Может быть, — неохотно соглашался Гильдмастер. — Но я все еще не до конца уверен...
Он не хотел сейчас ни с кем разговаривать.
К добру ли, к худу ли, Слава вдруг решила по-другому.
— О чем задумался, мой мастер? — без спросу уселась она рядом, свесив босые ноги с закатанными штанинами в теплую озерную воду. — Твоя собачонка только что угробила наш ужин и чуть не схлопотала по своим кривым лекарским ручищам, а ты даже не удостоил нас, несчастных, одним из этих своих, особенных, взглядов!..
— Таким? — выплыл из раздумий мужчина, от всей души пронзая собеседницу высокомерным, осуждающим прищуром.
Та вмиг поежилась, изрядно растеряв свое нахальство.
— Сизобор просто обязан обучить меня подобным штучкам! — заворчала немного сварливо.
— Правда? Я был уверен, что презрение к другим в тебе заложено от природы!
— Не собираешься играть со мной в любезность? — решила Слава, похоже, обидеться.
— Приберегу показную вежливость для наивных барышень, дураков и недругов, — ни капли не смутился Огнезор. — К кому из них ты себя причисляешь?
Злючка вскинулась и зашипела ругательства.
— Ну-у, в этом ты меня давно переплюнула! — язвительно оборвал поток грязных слов мужчина. — Собираешься уже сказать что-нибудь, помимо витиеватых описаний непотребства да ждущей меня кары небесной?
Слава осеклась — и неожиданно хрипло рассмеялась.
— Сдаюсь! — подняла она руки. — Заговорить тебе зубы не в моих силах!
— Значит, приступай сразу к делу.
— По-моему, ты не все нам рассказываешь.
— А должен?
— Если хочешь влезть к самим дьяволам, разреши хотя бы прикрыть тебе спину... — вопреки ее стараниям, звучало это вовсе не лихачески, но жалобно и почти просительно.
— Разрешаю! — произнес он царственно. — Теперь оставишь меня в покое?
Но от Славы было просто так не отделаться.
— Почему ты так рвешься в Пещерный Храм? — сощурилась она с подозрением. — Неужели, не терпится преподнести старикашке камешки?
— А если да?
— Не ври. Ты тот еще, конечно, ненормальный — но все же не такой идиот!
Огнезор вполне согласно ухмыльнулся.
— И что же жрец, скажи на милость, с ними сделает? — спросил он уже почти весело. — Без последнего камня, как ты знаешь, наши три совершенно бесполезны!..
— Надеешься, старик знает, где четвертый? — напряглась отчего-то девушка.
— Уверен! Как ты думаешь, почему же он так за Храм свой держится? Ведь не одно столетие там безлюдно! Ахары давно то место стороной обходят, а кроме них туда и забрести некому!..
— Совсем из ума выжил, что тут скажешь! — предположила Слава с показной небрежностью.
— Не так уж он и безумен, как кажется. Ты тамошний алтарь видела?
— "Дарующий силу"? — ядовито искривила она губы. — Нет. Зато тебя на нем вполне разглядела!
— Это к делу не относится, — Огнезор недовольно поморщился. — Алтарь в Храме очень подозрителен! Тогда я этого не понял, потому что не встречался с "дарующими" прежде... Но на Южном этим летом на один наткнулся: совсем слабенький, и совсем... другой. Только сила, без капли живого! Понимаешь, о чем я толкую?
— Да чего уж тут непонятного! — еще больше напряглась черноглазая. — Если алтарь — и есть твой четвертый камень, значит скоро и до душ ты доберешься...
— Что-то не замечаю я в тебе радости.
— А чему ты предлагаешь радоваться?! — вскинулась она с внезапной яростью. — Заключенные твои давно свихнулись! Ты сам это прекрасно понимаешь, но все равно хочешь запихнуть этот ужас себе в голову!..
— Воспоминания их никуда не делись, хотя личность, наверняка, и разрушена...
— Да ты ведь заразишься их безумием! Безумием сразу четверых, Огнезор! — говорила Слава сипло и тихо, но, казалось, будто вдруг закричала. — Нам и собственного-то безумия хватает! Неужели, совсем не боишься?..
Он вгляделся в ее бледное лицо — слишком белое в светящемся над озером мареве, — по-прежнему не вполне уверенный... Еще в сомненьях, стоит ли затевать задуманное? Можно ли настолько ей довериться?..
Смотрел долго и внимательно в молоком разлившейся вдруг над водой тишине.
Слава уже молчала — упрямо поджав губы, не сводя с него злого, горького взгляда бездонно-черных глаз... И было сейчас в ней что-то такое... уязвимо— обреченное. Слишком знакомое...
