— Люська, не убивайся ты так. Я же не стану на рожон лезть. Если что, просто в сторонке постою. За угол спрячусь. А? Ну не плачь ты! Мне идти нужно...
— Проклятый телевизор! — снова всхлипнула женщина. — Проклятый Нарпред! Им всем только одного нужно — сытно жрать и красиво жить, а ты за них пойдешь умирать. Все они один другого стоят. Ну что тебе дался Кислицын? Ты же даже за него не голосовал! А?
Тимур покрепче прижал жену к груди, чувствуя, как намокает от слез рубашка, и обвел взглядом комнату, на пороге которой стоял. Просевший едва ли не до пола диван с обтрепанной обивкой. Пара старых продавленных кресел не в комплект к дивану. Обшарпанный письменный, по совместительству обеденный, раздвижной стол, за которым в дни семейных праздников сидели гости. Шатающийся журнальный столик, на котором стоял приглушенный сейчас телевизор с серой рябью помех на экране. Протертый едва ли не до дыр ковер на полу, когда-то белый, а ныне неопределенного цвета. Семейная фотография на стенке, радужно переливающаяся под тусклым светом люстры с пожелтевшими пластмассовыми подвесками... Такая знакомая и такая родная картина, от которой нужно уходить в холодную осеннюю ночь, не зная, вернешься ли и сможешь ли сделать хоть что-то.
Позади скрипнула дверь детской. Тимур обернулся и встретился взглядом с заспанной трехлетней девочкой в ночнушке.
— Папа, я хочу писить, — сонно пробормотала она.
— Сейчас, милая моя, — улыбнулся отец. — Люся, займись ребенком. Мне нужно идти, а то самое интересное пропущу.
Он осторожно отстранил уже в голос рыдающую жену, накинул на себя снятое с вешалки пальто, быстро зашнуровал ботинки и открыл входную дверь. Жена сидела на корточках, обнимая дочку, и сейчас ревели уже они обе. Тимур попытался растянуть губы в улыбке, но лицо предательски дрогнуло, и он поспешил отвернуться.
— Я постараюсь не задерживаться, — сказал он в пустоту лестничной клетки. — И не волнуйся за меня. Все закончится хорошо.
Осторожно прикрыв за собой дверь, он двинулся вниз по лестнице. Всхлипывающая женщина, отчаянно сжимающая дочь в объятьях, еще долго сидела на корточках, пытаясь уловить звук его возвращающихся шагов. Затем она отпустила девочку, выпрямилась и кое-как утерла слезы рукавом домашнего халата.
— Танечка, не плачь, — почти твердым голосом сказала она. — Папа обязательно вернется. Пойдем писить.
— Ты куда собралась?
Белла вздрогнула под загоревшимся в прихожей светом, застыв на полушаге. Откуда она?.. Девушка считала, что мать не слышала ее возни в комнате. Обреченно вздохнув, она повернулась. После того, как прервалась трансляция, прошло уже полчаса, и она отчаянно боялась опоздать. Ну что матери стоило выглянуть на минуту позже?
— Мама, я просто хотела...
— Шляешься ночами, — резюмировала мать, уперев руки в бедра. — То приходишь в час ночи, то в пять утра пытаешься из дома сбежать. Ты куда намылилась? Неужто Нарпреда защищать решила, вояка?
— Я...
— Никуда не идешь, — решительно отрубила женщина. — Марш к себе в комнату. Раздевайся и ложись спать. Мала еще глупостями разными заниматься. Да и не женское дело — воевать.
— Мне уже семнадцать! — вспыхнула Белла. — Я давно не ребенок!
— Повторишь лет через десять, тогда поверю, — покачала мать головой. — А пока что я за тебя отвечаю. Давай, ложись, и выбрось дурь из головы. Без тебя разберутся.
— Не лягу, — девушка упрямо покачала головой. — Мама, ну пойми же ты...
— И понимать ничего не хочу, — отрезала та. — Не хватало еще, чтобы тебя там застрелили случайно. А ну, хватит тут рассуждать! Марш в постель!
Белла вспыхнула маковым цветом.
— Нет, мама, — твердо сказала она. — Я должна идти. И не удерживай меня, я должна! Я себе никогда не прощу, если не пойду. Другие там сейчас жизнью рискуют, а мне дома отсиживаться?
— Бельчонок... — мать попыталась взять ее за руку, но она увернулась. В тусклом свете дочь заметила, как дрожат материнские пальцы. — Бельчонок, не выдумывай. Никто там жизнью не рискует. Никто и не пойдет...
— Нет, пойдут, — упрямо тряхнула головой девушка. — И я пойду. Не держи меня, мам! — внезапно жалобно попросила она. — Ну пожалуйста! Сегодня, может, судьба всего мира решается! Ну ма-ам...
Несколько долгих секунд женщина молча смотрела на дочь. Она вспоминала ее отца, каким тот выглядел десять лет назад, веселого забияку и сорванца, не остепенившегося даже после женитьбы и рождения ребенка. Ее Миша смотрел на нее глазами дочери, его озорные черты проглядывали в девичьем лице. И его характер... Да, она всегда знала, что дочь унаследовала характер отца.
Если бы тогда, десять лет назад, она удержала его, не позволила бы ввязаться в драку с пьяной компанией, пристававшей к незнакомой девушке, он остался бы жив. У нее был бы муж, а у дочери — отец. И, возможно, Белла не отбилась бы от рук, как сейчас. Нет, она не может отпустить дочь. Она — единственное, что осталось в жизни. Единственное, ради чего она до сих пор живет. Если с ней что-то случится, останется только лезть головой в петлю. Нет, она не может...
Миша смотрел на нее глазами дочери. Остался бы он сегодня в стороне? Нет. Наверняка нет. Забияка и хулиган, он в то же время обладал каким-то извращенным чувством справедливости. Она не смогла бы удержать его. И имеет ли она право удерживать унаследовавшего его характер дочь? Да, она сумеет запретить девчонке уйти на улицу сегодня. Но простит ли та ей когда-нибудь?
— Бельчонок, — тихо проговорила она, удерживая неожиданно навернувшиеся слезы. — Присядь пока. Ты уходишь надолго, когда вернешься, непонятно. Я сделаю с собой бутербродов.
Ночная тьма окутывала столицу. Редкие фонари тускло освещали пространство возле столбов, оставляя большую часть тротуаров неосвещенными. Город спал. Он всегда спал в это время. Где-то там, далеко на юге, в жарких мегаполисах Сахары, крутились неоновые рекламы, превращая своими сполохами черную тропическую ночь в удивительную фантасмагорию, летели по ярко освещенным улицам шикарные лимузины, чернокожие аборигены, сливаясь с мраком обнаженными руками и ногами, высыпали на тротуары, радуясь ночной прохладе и возможностью выбраться из-под ледяных струй кондиционеров. Здесь же, на севере, ночью города спали, и только редкие грузовики и патрульные полицейские машины разрезали серую снежно-слякотную темноту улиц и переулков тусклым светом фар.
Так шло всегда — но не сегодня. Нынешней ночью страна не спала. Страсти бурлили в тесных квартирах панельных многоэтажек, просторных ветхих комнатах особняков дореволюционной постройки и в комнатах деревянных бараков. Телевизоры тихо шипели в углах статикой бессмысленных помех прерванного вещания, и горячечный шепот — только бы не услышали соседи — вторил шорохам эфира.
Страна не спала. И темные улицы северных городов замерли в натянутом ожидании, медленно пробуждаясь к жизни в неурочное время зимней воскресной ночи. То и дело тут и там хлопали двери квартир и подъездов, скрипели деревянные ступеньки и доски тротуаров, комариными голосами начинали петь гравиэмиттеры личных и казенных автомашин. Столица, взбудораженная выстрелами разрядников и пулеметными очередями, пробуждалась быстрее прочих, но и остальные города ненамного от нее отставали. Сначала редкие, потом все более и более частые человеческие фигуры возникали на улицах, пробираясь к центральным площадям и резиденциям наместников Нарпреда. Фигуры сбивались в группы, группы — в толпы, заполонявшие площади и скверы. Спешно поднятые по тревоге полицейские, а потом и части внутренних войск УОД растерянно жались неподалеку. Они не получали сверху никаких команд и не понимали, что им делать — то ли разгонять людей, то ли, наоборот, охранять от гипотетических мятежников. В конце концов в тех регионах, где наместники Нарпреда открыто встали на сторону Кислицына, полиция даже организовала подобие оцепления вокруг площадей "с целью предотвращения провокаций", причем их разрядники оказались направлены отнюдь не на толпу.
Входящие в ЧКК заговорщики допустили серьезные ошибки. Устранение непокорного Народного Председателя готовилось давно, но они не планировали устраивать явный мятеж с трансляциями по телевидению и подавлением открытого вооруженного сопротивления. Переворот должен был состояться тихо, в кулуарах, а использованные Генштабом мятежные части всего лишь предполагались к патрулированию столичных улиц в первые дни после него. Даже планы по блокированию столицы создавались буквально на коленке в течение пары часов после первого телевизионного выступления Нарпреда. Для полноценного военного переворота лояльных сил у ЧКК катастрофически не хватало, и вся надежда Комитета сейчас заключалась только в том, что армия останется в бездействии.
Армия действительно оставалась в бездействии. Четвертая танковая дивизия, стоящая в восьмидесяти километрах от Моколы, оказалась единственным исключением. Не понимающие, что происходит, командующие военными округами сочли за благо проигнорировать как выступления Народного Председателя, так и доставленные правительственной связью депеши ЧКК и невнятные приказы Генштаба, сводящиеся к требованию обеспечить покой и порядок на своей территории. Ни одна воинская часть, кроме Четвертой танковой, не покинула свои казармы, хотя некоторые и подняли личный состав по тревоге.
Под крышкой внешнего покоя ночи и мрачного зимнего утра страна кипела сдерживаемыми — пока еще — страстями. Котел давно перегрелся, и предохранительный клапан, который всего на полдня успел открыть Народный Председатель, снова оказался завернут действиями ЧКК. И давление в котле нарастало со все увеличивающейся скоростью.
Одинокий разряд с шипением хлестнул по стальной окантовке бывших стеклянных дверей. Полетели искры. Безобразов, резко отдернул голосу и выругался сквозь зубы.
— Приборы ночного видения у них наверняка есть, — сообщил он Олегу. — Я сразу заподозрил, когда они прожекторы пригасили. Я думал прорваться в темноте, расстреляв подсветку, но не получится. И в темноте перещелкают, как сидячих.
Полковник сплюнул на покрытый плиткой пол вестибюля.
— Кретин! — с чувством произнес он. — На кой хрен я к машинам ломанулся? Следовало с самого начала через окна первого этажа уходить, с противоположной стороны здания. Могли убраться дворами незамеченными. А сейчас уже и там все закрыто. Шеф, если выберемся отсюда живыми, увольте меня в отставку без пенсии. Заслужил...
— Не нервничайте, Жоэль Иванович, — спокойно произнес Олег. Он удивился тому, как твердо звучит его голос на фоне собравшихся в тяжелый комок внутренностей. — Они же не нападают. Значит, боятся.
— Они не боятся, — качнул головой полковник. — Они заперли нас здесь и ждут рассвета. Судя по всему, их не так много. Они не знают, сколько нас здесь, и не рискуют лезть в темноте. Даже с учетом их приборов ночного видения у нас останется преимущество. Вот дождутся утра, подтянут подкрепления и войдут. Б...дь, хоть подземный ход под площадью начинай копать!
Наступила напряженная тишина. Олег откинулся на спинку неудобного стула в дальнем углу караулки и задумался, глядя сквозь дверной проем на ползающие по стене вестибюля красные точки целеуказателей. Что может замышлять ЧКК в его отношении? Прилюдно или тайно расстрелять за преступления против Ростании? Вряд ли. Еще ни один Народный Председатель не завершал свой срок подобным образом, и вряд ли они захотят создавать прецедент. В конце концов, кто-то из них метит на его место. Нет, если они возьмут его живым, то расстреливать точно не станут. Скорее, отставка и тайное пожизненное заключение в каком-нибудь отдаленном месте. И, как вариант, быстродействующий яд в пище пару лет спустя. Может, сдаться и посмотреть, как станут развиваться события?
Нет. Сдаваться он не намерен. Лучше сдохнуть, чем признать таким образом свое поражение. В крайнем случае он возьмет у Безобразова разрядник и выскочит на площадь, паля во все стороны. Тогда его пристрелят осаждающие, а лет через пятьдесят ему, глядишь, поставят памятник. Да, серьезное утешение... Он беззвучно хмыкнул. Нет, так не годится. Геройски погибнуть он всегда успеет. И, кстати, совершенно незачем тащить за собой на тот свет ребят из охраны. Что же делать, а? Все-таки какой глупостью оказался прорыв на телестудию! После выступления прошло уже полтора часа, а на площади не появилось ни одного человека. Впрочем, ты дважды идиот. Кто пустит гражданских на оцепленную площадь?
— Здесь есть подвал, — подал голос давешний техник. Он сбежал по лестнице, когда телохранители Олега, отстреливаясь от осаждавших на площади, рассыпались по всему вестибюлю, и его сразу зацепило случайным разрядом. Только что он в полузабытье лежал на полу караулки, оперевшись о стену, чтобы не наваливаться на обожженный бок и левое предплечье, едва прикрытые обуглившимися лоскутами одежды. Из вздувшихся на коже волдырей сочилась сукровица. Сейчас он открыл большие блестящие глаза и в упор смотрел на Народного Председателя, стараясь не шевелиться, чтобы не тревожить ожоги.
— Здесь есть подвал, — повторил он. — Надо туда...
— Знаю, — сквозь зубы откликнулся Безобразов. — А толку-то? Оттуда нет других выходов.
— Есть... — слабо произнес техник и бессильно прикрыл глаза. Олег попытался вспомнить, как его зовут. Кац... Кац... как имя? Склеротик хренов, ведь обещал не забыть! Кац... Иосиф? Нет, Йозеф.
Безобразов встрепенулся, как почуявший кровь волкодав. В полтора шага он пересек караулку и склонился над парнем.
— Где выход? — быстро спросил он. — Где?
Техник со свистом втянул воздух и снова приоткрыл глаза.
— Подвал... центральный коридор... — прошептал он, мелко и часто дыша. — Предпоследняя дверь слева... Комната... Стеллажи с барахлом... у дальней стенки... Стальная дверь за ними... Говорят, там выход... куда-то в технические каналы... Дверь в комнату всегда закрыта... ключ у коменданта здания. Видел... мельком... ребята говорили, что... вентиляция... ходы...
Он с хрипом втянул воздух и обмяк. Глаза закатились, показав белки.
— Что ж ты раньше молчал! — с чувством сказал Безобразов. Он ухватил рацию и поднес ее ко рту:
— Соколы, здесь Ястреб. Сменить канал. Счетчик семь.
Поднеся рацию близко к глазам, он быстро набрал на маленькой клавиатуре код и снова приблизил ее ко рту.
— Соколы, подтвердить прием, — проговорил он.
— Первый на связи... второй... третий... четвертый... — донеслось из динамика.
— Второй! Слушай приказ. Отправь двоих в подвал. Спуск возле центральной лестницы. В главном коридоре пусть вынесут предпоследнюю дверь слева. Обследовать комнату, там еще одна дверь за стеллажами. Если обнаружат, ничего не предпринимать, доложить мне.
— Второй понял! — донеслось из рации. — Выполняю.
Томительно тянулись минуты. Вскоре откуда-то издали слабо ухнуло. Стена содрогнулись, с потолка посыпалась штукатурка. Спустя несколько мгновений ожила рация.
— Второй на связи! Ястреб, дверь вскрыта, в комнате обнаружена еще одна дверь, заставлена разной дрянью. Жду указаний.
