— Расскажи мне, пожалуйста, Акико, о том, как ты меня лечила по Ясперсу и Сартру. У меня, со времени знакомства с философией Карла Ясперса, сложились впечатления о ней, не во всём совпадающие с тем, что говорил по этому поводу Джеймс.
— Содэска, вот как, уже и впечатления у него сложились!.. Если бы мне хоть кто-нибудь толково объяснил, почему и как ты вылечился! — непроизвольно вырвалась у Акико, более чем эмоциональной в это первое утро, нечаянная откровенность. — Борис, пойми же, искренне прошу, пойми меня правильно. Рассказывать об этом сложно. А объяснить ещё труднее! Это доподлинно известно только Богу! Канся: мои глубокие признательность и благодарность всем, кто мне помогал, и всем Вышним силам, сотворённым Богом! Если идёт о времени, я не могла сказать Джеймсу, что в отношении тебя использовала, благодаря выучке Саи-туу, сжатие времени в доступных мне пределах, примерно в 150-180 раз.
Она разволновалась до того, что в её почти правильной русской речи стали проскальзывать японские слова, и беседовать на тему моего исцеления отказалась наотрез. С большим трудом я вынудил её пообещать, что она когда-нибудь всё о лечении подробно мне расскажет.
— Нужно работать, — не вполне успешно стараясь успокоиться, извиняющимся тоном и необычно тонким голоском еле выговорила Акико. И добавила почти шёпотом:
— Работать всё время, постоянно. Много! И работать нужно всегда с рвением! А когда я попаду снова в мою лечебницу, кто теперь это знает?
Она разлила чай, успокаиваясь, и уже с чашкой в руках продолжила мое воспитание:
— Главная ошибка любого человека, запомни, откладывать что-либо на потом. Этому правилу — никогда не откладывать — научил меня отец. Глупо разогреть заготовку, но вместо немедленной ковки бросить молот. Потом и я поняла, что вся мудрость человечества, вся эта практическая мудрость многих и многих веков сводится к одному-единственному. В каждый день ты должен продвинуть каждое из твоих дел хотя бы на шажок. Если тебе показалось, что что-то можно отложить, задумайся, глубже пойми этот конкретный вопрос, и пусть хотя бы лучшее понимание станет сегодняшним твоим в нём продвижением. Часто бывает, что ты сможешь, после обдумывания, как-то иначе решить проблему или снять её совсем, но и в том и в другом случае, и вообще всегда, обязан быть полезный результат. Если избавление от проблемы не принесло результата, ты занимался не тем. Не своим делом. Для себя ты пробездельничал.
Я молча помог ей удобнее оборудовать рабочее место поблизости от стандартного стационарного компьютера филиппинской сборки, имевшегося в "люксе", и она занялась по видео через спутниковую связь своими больными. Только работа стала очень постепенно её успокаивать и, мало-помалу, напившись снова чаю прямо перед монитором, она почти перестала нервничать. Прекратилось вздрагивание её тонких белых пальцев. И она оставила в покое свою правую бровь. Я устроился в кресле у окна рядом и, держась нарочито солидно, чтобы Акико заметила и прониклась моим пониманием духа основательности, не терпящего ни суеты, ни верхоглядства, открыл инструкцию по безопасной эксплуатации польской "Вильги".
К самолету мы пошли вдвоём через полчаса после обеда. Мне показалось, что и Акико интересно было бы близко познакомиться с устройством элегантной лёгкой польской птички. Но в ней я уловил лишь легкое недоумение: она ожидала, что внутри меня все должно петь, ликовать и дрожать от нетерпения, с которым я едва справляюсь, но со мной ничего такого не происходило. Эмоций у меня почти не было. Я был достаточно спокоен, и её это несколько удивило. Но постепенно протяжённая пешая прогулка уняла и умиротворила и её.
— Вильга — это польская река? — по дороге спросила Акико, лицо которой вновь выражало царственность и безмятежность, вежливо снисходящую к любым обращающимся. Довольно забавное сочетание с, в общем, идущей ей униформой подполковника США. Особенно хороши были её лёгкие ножки в форменных туфельках, задорно ступающие по бетонным рулёжным полосам и потом — уже не совсем уверенно, она ведь горожанка, — по чахлой травке на навеянном ветрами песке и мелких камешках обширной площади лётного поля. Попробовала бы она ещё пройтись здесь в японских деревянных гэта и своем парадном кимоно традиционной семенящей женской походкой! Нет, моя миленькая, Монголия, Гоби — это тебе не Япония.
Я ответил без назидательности, великодушно не стал отыгрываться за её утреннее мероприятие по дальнейшему моему воспитанию:
— "Вильга" — по-польски "Иволга", это птица. Помню ещё с лётного училища.
— О-о-о, я перепутала с Вислой. В нашей маленькой островной Японии, ты помнишь, нет крупных рек. Я знаю в Европе Темзу, Сену, а еще Рейн и Дунай, над ними я летела из Лондона с посадкой в Мюнхене, и тогда не было больших облаков. — Акико напела несколько тактов из вальса Штрауса "Над прекрасным голубым Дунаем". — Ла-ла-ла... О, ещё я знаю реку Неман, Нямунас, она на востоке, в Литве. Эта маленькая птичка — и есть "Вильга"?
— Да, это лёгкий одномоторный четырёхместный самолет для коротких воздушных путешествий. У него очень интересное, особенное крыло, которое позволяет взлетать и садиться с коротким разбегом и пробегом. Вот, посмотри, предкрылок на протяжении всего размаха свободнонесущего крыла. Между ним и крылом образуется профилированная щель, из которой, при обдуве от винта, с большой силой вырывается воздух и прилегает к верхней поверхности крыла...
— ... даже на больших углах атаки, то есть при существенном положительном повороте крыла по отношению к набегающему потоку, за счет чего и возрастает подъёмная сила, надёжно удерживающая машину в воздухе на самых небольших скоростях полёта, — закончил за меня неслышно подошедший к нам Бен Мордехай:
— И хочется вам, дорогая мисс Челия, забивать голову подобной авиационной чепухой, в которой, если откровенно, не до конца разбираются даже мужчины? Может, лучше прокатить вас и показать машину в воздухе? Моя "Вильга" и впрямь похожа на лесную птицу, иволгу-хищницу, вытянувшую далеко вперёд две свои лапы, чтобы ухватиться за сук. Или за добычу. Я очень люблю её и когда-нибудь выкуплю, когда буду увольняться. Думаю, мне, как ветерану, пойдут навстречу.
— Как вы к нам незаметно подобрались... Нет, спасибо вам, мистер Эзра, пока, разумеется, нет, — с чарующей улыбкой отказалась Акико, — может, полетать чуть погодя. Но вот с парашютом я вместе с Робертом прыгнула бы. Мне хочется самой ощутить, что такое воздух. Хочу понять, как женщина, почему он так притягивает, даже втягивает в себя мужчин. А прыгнуть с парашютом будет можно? Когда-нибудь...
— Да без проблем, мисс Челия. — Похоже, этот Эзра с дамами всегда представлял собой саму галантность, даже когда иронизировал. — Уже в следующую среду, десятого октября. У меня как раз предполагается выходной, если не вмешается начальство, а если вмешается, то без выходного, но снова без жены, и подошёл срок обязательного прыжка. Обычно прыгаем все, кому положено, поскольку к нам что-то прилетает специально. Я лично переуложу вам парашют с вечера. Прыгнете часиков в восемь утра, когда нет большого ветра, и вас не унесёт через всю Гоби за Великую Китайскую стену на потеху нашему досужему персоналу. Вы перестанете отличаться от нас. Наши люди уже окрестили вас "чокнутыми американцами". Мы не избалованы обществом, все друг у друга на виду.
Бен Мордехай с затаённой улыбкой ожидал ответа, готовый рассмеяться.
— Почему же чокнутыми? — безмятежно спросила Акико, улыбаясь и с удовольствием подставляя лицо ещё высокому сентябрьскому солнцу. — Чем заслужили мы столь нелестную характеристику?
— Потому что влюблённые, а именно так подумали о вас с Робертом наши люди, влюблённые могли бы гораздо разумнее проводить время отпуска на песке под пальмами где-нибудь на Багамах или Гавайях. Под любовные стоны гавайских гитар. Под шаловливые плески тёплых волн. А не в наших каменистых сопках и песках. Великая Гоби — песчаное дно бывшего океана, как и африканская Сахара. Вы влюблённые — правильно наши люди засекли, что вы друг к другу неровно дышите?
— Ах, любовь? Любовь ни от кого из нас не уйдёт, — весело и переливчато рассмеялась Акико. — Они, конечно же, поделились с вами своей, а не нашей мечтой, так учтите их откровенность, когда они тоже засобираются в отпуск. Не удерживайте их, пусть отдохнут от службы и повлюбляются. Серенады песчаных струй — кому-то нравится и такая тихая свистящая природная музыка. Пусть, пусть... Зато в нас не заподозрят упрямых прагматиков. Видите ли, мы с Робертом оба — не стареющие, хотя и великовозрастные, но всё-таки романтики...
Она отвернулась, чтобы после признания в романтизме не расхохотаться в голос.
— Потому и чокнутые, в отличие от нормальных, — засмеялся, наконец, и Эзра. — А вы — психолог и здесь, в Гоби, мисс Челия.
Акико поняла, что всегда останется сама собой, если надеть на неё даже адмиральскую форму, выписать марсианские документы и подрисовать усы.
От смущения и удовольствия, вызванного лёгкой лестью Эзры, щёки её приобрели нежную розовость зрелых персиков. Меня забавляло, что и в дальнейшем, пока мы оставались его гостями, один лишь вид могучего израильтянина оживлял японку и заставлял расцветать её щёчки, хорошеть и сдерживать себя, чтобы непрерывно не хихикать.
Уверен, что Эзра воодушевлял не её одну. Тоже, видно, дар. Мне подобное удается не всегда и не со всеми женщинами. Но, может быть, и величественного Эзру некоторые более щепетильные и более разборчивые дамы хотя бы иногда воспринимают несколько иначе? Хотя бы чуть критичнее относятся к его бьющей в глаза самоуверенности... Нет, я не ревную, глупо.
— Мне нравится ваш самолётик, Эзра, — Акико явно старалась не произвести на нашего гида впечатления пресыщенной туристки. — Он необыкновенно уютный и очень маленький. Наверное, издали, в воздухе, он выглядит еще изящнее? Вблизи видишь много всяких штучек и выступов из него, они все ему нужны? Пропеллер напоминает обыкновенную доску, так надо?
— На эту, как вы говорите, доску от русского двигателя приходит двести шестьдесят лошадок, мисс Челия, — улыбнулся Эзра, — так что целый табун носит машину по воздуху.
Акико в изумлении прикрыла глаза. Пришла пора её спасать:
— Мистер Бен Мордехай, — я знакомился не только с "Вильгой", и мне подумалось, что Эзра должен гордиться своей базой и образцовым порядком на ней, — сегодня утром, под рёв взлетающих самолетов, я спросил себя: что здесь перевозят все эти многочисленные транспортники? И не нашёлся, что себе ответить, не видя содержимого грузов в контейнерах.
Мордехай, по-видимому, ждал подобного вопроса, понимающе кивнул с блеснувшей мимолётной улыбкой, расправил грудь и стал ещё выше ростом.
— С удовольствием удовлетворю ваше любопытство, Роберт, отвечу. Давайте без официальностей, вы ведь не служить ко мне прибыли, и такое в дальнейшем, вроде бы, тоже не ожидается. Но, с вашего, мисс Челия, позволения, начну не "с рядом", а, как принято у нас, евреев, "с издалека". И постараюсь не довести дело до пшика.
— Как это? — Акико уловила в его тоне шутливость и невольно заулыбалась, порозовев ещё больше. В её негромком голосе явственнее зазвучали чарующие обертоны, и переливов добавилось.
— А вот вы меня послушайте. Мой "самаритянский" дядюшка любит рассказывать своим тамошним внукам и моим дочерям Аде и Асе, когда с ними встречается, старую русскую притчу о том, как один счастливчик где-то бродяжничал и нашел кусок золота размером примерно с конскую голову. Выгодно, как он посчитал, поменял его на настоящего коня, на котором, в отличие от неподъёмного куска золота, можно ездить, возить и пахать; тут же соблазнился и поменял коня на корову, которую можно доить; потом снова, с выгодой, выменял на корову свинью, потому что на свинью не надо косить травы, и свинина показалась ему вкуснее жёсткой говядины, а потом поменял свинью на козу, которая меньше ест, но тоже, как и корова, даёт молоко. Потом получил за козу собаку, чтобы охотиться с ней и иметь на дворе сторожа, а потом пса сменял на кошку, которая ловит мышей, — вы согласитесь, что все они, кроме, разумеется, мышей, полезны в хозяйстве, но каждый предмет или каждая скотинка — по-своему. Так он дошёл в своих менах до иголки, которая тоже необходима, когда что-то надо шить. Но по неосторожности он отломил у нее остриё. И тогда один насмешливый бездельник подсказал этому русскому, что и из сломанной иголки тоже можно получить кое-что, если нагреть её на огне и потом бросить в воду. Так наш недотёпа и поступил, и раскалённый металл, коснувшись воды, издал единственно возможный звук: "Пш-ш-и-ик". Вот вам принятый в стране проживания моего дядюшки сказочный способ, как надёжно довести дело до пшика. От сказки к были. Там обычно так и поступают. И знаете, какую он выводит из этой сказки деловую мораль?
— Какую же? — спросила Акико, достав платочек и осторожно промокая выступившие от смеха слёзы. — Я никогда не слышала такой смешной истории.
— А вы не гоняйтесь за прямой пользой, с которой и сами не знаете сейчас, что потом будете делать, — неожиданно серьёзно закончил позабавившую нас сказку Эзра. — Чтобы получить настоящую пользу, надо учиться, именно полезному учиться, а не чему-то другому. Тот человек прилично заплатил за свою учёбу, но, по-моему, нисколько не поумнел, потому что перед собой не ставил и не имел в своей голове главной цели — учиться и умнеть. Он всё время искал только близкую выгоду. Так не гоняйтесь за своей выгодой, как тот русский простак, чтобы не получить пшик. Лучше имейте вашу цель — учиться с наибольшей пользой. И учитесь.
Теперь ближе не к выгоде, а к ответу на ваш вопрос, уважаемый Роберт. Но тоже начну с вопроса, если только что сказал — учитесь: так для чего человек учится? Чтобы что-то уметь, скажете вы. Скажете или подумаете, верно?
— А для чего я ещё учусь? — смиренно вопросил я.
— Мой дядя, а теперь и я, особенно после того, как попал сюда, почти в Гоби, считаем, что вопрос этот гораздо более философский, чем прикладной. Здесь ведь широко думается, в песках. Только вот поделиться мыслями не с кем. На самом деле, получить голую скорую пользу можно быстро и без образования, но результат такого стремления — весь прозябающий нынешний мир. Учится же человек не только для того, чтобы что-то уметь, иметь и извлекать пользу, но, прежде всего, чтобы узнать, как обуздать сиюминутные интересы и обеспечить себе и ближним жизнь ещё и назавтра. Эта философия не так очевидна, и, ой-ой-ой, не вполне и даже совсем не все её понимают. А как, скажите, можно следовать тому, чего не знают?
В пору нашей с вами юности, можно сказать, у нас на глазах, рухнул евразийский советский суперколосс. Сейчас в России всё ещё длится постсоветское разложение. Я благодарю Бога, что родился не там, и мне не надо было бы оттуда бежать, как поступили очень многие, чтобы там элементарно не сдохнуть с голоду на так называемых "всенародных богатствах". И я долго думал над этой руиной, особенно когда попал сюда, в Монголию, где былое прижизненное влияние Советского Союза до сей поры так очевидно. Думал ещё дома и думаю, сопоставляя, продолжаю размышлять, находясь уже здесь, совсем рядом с обобранным внутренними и внешними мародёрами полутрупом этого нелепого гиганта с заживо выпущенными и растаскиваемыми алчущими партнёрами внутренностями. Потому что моя дорогая и любимая Родина — крохотная по территории, но великая во всём мире страна, с умом бьющаяся больше не над поисками сиюминутной пользы, а над сотворением разумного пути в своё завтра. Она мыслит об этом неустанно среди бесплодных выжженных солнцем гор, редких горьких солончаковых озерков и безводных песков, превращаемых горячо любящими её, свою родную Землю Обетованную, — её собственными людьми, а не призываемыми из-за рубежа варягами, равнодушными к ней и жадными только до её нутра, — в цветущий и благоуханный сад, во враждебном окружении и при постыдном равнодушии мира. В моей любимой стране нет безразличных к ней обывателей. Мы все — её труженики и бойцы. Даже те, кто состарились и способны уже только молиться, но и они, пока живы, молятся о ней столь же искренне, как отдавали ей работу, силы и всю жизнь, до самого конца. Так разве не стоит задуматься над бесплодными усилиями этой издыхающей в начале двадцать первого века по соседству с Монголией, гниющей заживо, несчастной, гигантской, нелепо устроенной страны, чтобы не повторять её судьбу? Избежать её логики несовершенства. Не стану залезать в дебри большой политики, которая на самом деле проще несложной русской конфигурации трёх пальцев: все хотят кайфово жить и, обычно, за чужой счёт, но не всем удаётся, а тем, кто знает, как.
