"Золотые ампулы", что использовал Бен, поддерживали оболочку, пытались ее излечить, привести в порядок, но количество повреждений перекрывало их попытки, откровенно "деля на ноль"... — Пустишь переночевать?
Щупальца мерности нежно запеленали личное Я Олега Мухаммадиева, давая покой.
Порывы ветра тащили "ковер-самолет" на восток, словно воздушный шар.
В продолжение игры, "Кокон..." еще дважды выдавал свое месторасположение наблюдателям, заставляя преследователей следовать за собой, отрываясь от разведчиков Марата на максимально возможное расстояние.
Бен дважды приходил в себя и вновь артефакт восхитился этой миниатюрной пигалицей, собранной и словно выкованной из железа. И в то же время — такой женственной и горячей.
— Повезло тебе, зомбак... — Обрадовал дремлющий разум "Мухха", "Кокон перемещения". — Ты ей очень понравился!
Не дождавшись ответа, "ковер-самолет" слегка подправил направление полета к северу, отрываясь от противника, оставляя его топающим на юго-восток.
"Программа-минимум" выполнена, можно позаботиться и о себе!
И во-второй раз завис в чистом небе "ковер-самолет", понимая, что со всеми этими "перемещениями" и "играми" наглухо запутался, в какую сторону ушел отряд Марата.
Карту видели Бен и Олег, но первый — лежит в отключке, не реагируя вообще ни на что, а второй — сладко спит в щупальцах мерностей самого артефакта и, достучаться до него, все равно, что вытащить младенца на мороз и положить на иголки пробегающего мимо, ежа: крик будет, а толка — нет!
"Вот же невезет-то!" — Пожалел самого себя, "Кокон перемещения". — "И ведь никого про дорогу не спросишь, как назло! А без Бена и вовсе плохо..."
Выпалив все это самому себе, артефакт постиг еще одну человеческую эмоцию...
Смеясь и удивляясь собственной недалекости, используя оставшиеся свободными, мерности, "ковер-самолет" выбирал дорогу. Не торопясь, на ощупь, словно слепой.
Где-то там, есть город, о котором Олег рассказывал, что он очень "своеобразный".
Объяснить, в чем это проявлялось, человек отказывался, но...
Остался эффект, тонкая структура, эмоция, и они вели, тащили по небу артефакт прямо к городу.
Ведь если город "своеобразный", значит, в нем живут те, кто делают его таковым! И эти люди не смогут бросить в беде тех, кому нужна помощь!
Догорали свечи, пришел грозовой фронт, а город все оставался за очередной вершиной, еще и еще за одной.
Решая задачу, мы принимаем к сведению все ее условия.
"Ковер-самолет" решал уравнение, в котором известно было только два факта — где-то "там" есть город и скорость сгорания свечей.
С рассветом, пришлось уходить в грозу, подпитываясь ее разрядами.
Мерности чувствовали приближение "своеобразия", а холодный расчет твердил, что они не долетят.
Долетели.
"Кокон перемещения" с ужасом наблюдал за грязными улочками, давно заброшенного городка. За кустами, прорастающими через куски асфальта и бетонных тротуаров. За лужи и ручьи дождевой воды, срывающиеся с отвесных берегов выложенных камнем набережных, прямо в реку, унося нечистоты и размывая то, что, по всей видимости, жители города называли своими дорогами.
Покосившиеся трубы, обвалившиеся трубы, дышащие сернокислотным смрадом отстойники и терриконы, с замершими на них, экскаваторами.
Берег реки, сползший от тяжести настроенных без всякого плана, домов.
— "Своеобразный" город? — Артефакт понял чувство юмора Олега. — Совсем, "своеобразный" город! Памятник человеческого слабоумия...
Облетев город, "ковер-самолет" выбрал район города, в котором еще чувствовалось рука архитектора, хотя и изрядно разбавленная и порченная, но — чувствовалась.
И снова — ошибся.
От района несло нечистотами, словно где-то прорвало канализацию и все это г..., вылезло наружу и теперь благоухает, напоминая, что человек, по сути своей, есть то, что он с легкостью отдает природе!
... Две пятиэтажки, стоящие "плечом к плечу" и г-образная девятиэтажка, примыкающая к ним, но так и недостроенная. Детская площадка и трехметровой высоты, бетонный забор, за которым спрятался ночной "караоке-диско-вип-ресторан", сляпанный на скорую руку из выкупленной за "дешево", аварийной больницы-роддома.
Парковка, уставленная ржавыми рыдванами на спущенных, а то и вовсе — без колес.
Чавкающая под ногами грязь и неуничтожимый запах, тяжелый, как грехи тех, кто бросил этот город, оставляя его на смерть.
Человеческие фигуры в белых костюмах антирадиационной защиты, шлепали по лужам, отводили в сторону зеленые веточки кленов и сирени, пробирались к гаражам, отчаянно ругаясь и вытаскивая белые сапоги из чавкающей грязи, жирной, коричневой, жадной.
— Есть! Трое! — Две фигуры, в нарушение всех приказов, скинули свои шлемы за спину, пока орудовали ломиком и монтировкой, взламывая проржавевшую дверь. — Смачно гробнуль! Ух-ты, да тут такая ляля лежит! Да даже дышит!
— Рыжов! — Человек, только что осматривавший окрестности, со вздохом, сам скинул верх своего костюма. — Руки...
Из дверей гаража, совершенно бесшумно, вылетело два тела. Белые костюмы, кувыркаясь и теряя в грязи инструменты, пролетели пару-тройку метров и замерли, не подавая признаков жизни.
— ... не распускай... Придурок озабоченный!
— Думаешь, выживут? — Мужчина в военной форме, сорвал зеленую травинку и сунул в рот, рассматривая "картину маслом".
— Разумеется. Два дебила — это сила! — Сплюнул мужчина в костюме. — Семен... Может, хватит нас мучить, а? Мы уже все и всё осознали, правда... Христом-богом прошу, давай без костюмов, а? Их, пока наденешь...
— Нет. — Вояка выплюнул травинку. — Вы — наказаны. А я — тиран и самодур.
— Скотина, ты... Злопамятная. — Шикнул "костюм". — Тогда, хоть этих, забери!
— Не могу, Василь. Мои их кастрировать пообещали... Секатором — Рыжова, а его приятелю, вместо яиц, обещали язык отрезать... Маникюрными ножницами... — "Вояка" рассмеялся. — А мои — обещания держат, сам знаешь...
— Знаю. — Василь наблюдал, как два мужика выбираются из грязи. — Потому и прошу...
* * *
Судьба, это такое странное понятие, что ни к богам, ни к чему иному, совершенно никак не относится. Конечно, нам долго твердили, что де-мол все в руках божьих, но, стоит только человеку взять все в свои руки, тут-же начинают вопить: бог ведет... Ага, стадо баранов на бойню ведет козел-провокатор, вот как это выглядит со стороны, если открыть глаза и уши, снять шоры и набраться терпения.
Мир вокруг меня полон огня и боли, стонов и криков умирающих, прямо как в американских боевиках об упрямом Джоне Рэмбо, прошедшем все круги Вьетнама и Кореи, Афганистана и джунглей Камбоджи. И чего человеку не сиделось на месте, спрашивается?
Вот только не надо говорить мне много красивых слов о защите чести от поругания — вы и сами в это давным-давно не верите, спеша пройти мимо очередной подворотной драки, в лучшем случае, украдкой доставая телефон и набирая номер скорой помощи, полиции или просто общий номер МЧС, который, каким-то идиотом запрограммирован так, что ждать ответа оператора приходится пару минут, за которые фарш и отбивную делают уже из твоего собственного лица!
И не при чем тут судьба, ведь человек ответственный за подобную связь никогда не пойдет ночью, через подворотню, в которой горят огоньки сигарет — его возит личный шофер, а программист и вовсе днюет и ночует в конторе, получая нищенскую зарплату и свято веря в то, что творит добро на всей земле. Увы, он только кормит очередного генеральского отпрыска, выехавшего на обучение за бугор, платит за его квартиру и машину.
Пока у власти стоят те, кто лечится за границей, вместо вкладывания в собственную медицину, те, кто учат своих детишек за бугром, вместо развития собственного образования — государство будет скатываться в глубокую пропасть маразма, вытаптывая инакомыслящих и закапывая умнейших своих представителей в жирную грязь нищеты телесной, постоянно твердя о богатстве и полезности пищи духовной!
Как всегда, от злости размышлений, пришел в себя.
Вынырнул, так сказать, из омута.
Попытался повернуться-осмотреться и... Не смог!
От долгого лежания на пузе, все тело не на шутку затекло, отказываясь повиноваться. Пальцы еще шевелились, особенно на ногах, а вот все остальное — сигнализировало, что посылает меня в пешее путешествие с эротическим уклоном.
А еще беспокоила темнота. Глобальная темнота, без единого пятнышка света или оттенка серого.
-... Слышь, братух, сигаретами не богат? — Слух включился внезапно, словно кто-то щелкнул тумблером, в голове. — Глухой, что-ли?
— Рыжов... Ты — дебил! Уйди с глаз моих, пока я тебе в ухо скальпелем не ткнул! И вообще, нахрена ты сюда приперся?
— Игнатич, не ругайся, ему надо пальцы на место поставить, да этот, как его... Шиву наложить, во! — Три голоса, звучащие по родному раскатисто, вольготно и матерно, внушали надежду, что со мной еще не все, что я еще побарахтаюсь на этом свете, прежде чем попаду на тот!
— Куда наложить? На шею? — Интеллигентный голос, воображение так и дорисовывало голосу чисто выбритое, профессорское лицо, строгие очёчки-велосипеды и благородную седину в шевелюре, сделал многозначительную паузу. — Или рот зашить?
"Ну-да," — Мелькнула забавная мысль, — " "шиву наложить", это можно с двух сторон подойти, если творчески-то... И швы — наложить, и шину!"
Гордясь своей догадливостью, пропустил тот момент, когда включилось зрение и мягкий, рассеянный свет, резанул по глазам, заставляя дернуться, как от удара током.
— Рыжов... Иди сюда, горе луковое, показывай, что у тебя... Охренеть! Ты куда опять руку засунул?! Обе?! — Профессор, судя по голосу, находился в той степени офигевания, после которой маты текут уже сами по себе, ничем не сдерживаемые. — ...! Ампутировать и к жопе пришить, вместо ног! ...! Дебил! ...! И глаза, рядом с руками, на нее, родимую! А ты, Никитос, куда смотрел?
— Да этот... Как с цепи сорвался! Р-р-р-раз! И он уже вплотную стоит, ухи крутит! Толян мне на подмогу, а он его — раз-з-з и в живот, коленом. Ну, я тут и разошелся, как давай его месить...
— Толяна? — Уточнил Профессор и тут я впервые вдохнул. Сам, без этого идиотского аппарата искусственной вентиляции. Коротко вякнул зуммер предупреждения, но Никитос уже разошелся, громко рассказывая, как он месил неведомого противника, оттесняя того от получившего увечья, напарника.
— ... А потом я ему, как засвечу под дых и по шее, веслом! — Никитос замер, услышав счастливый смех профессора.
— Никитос-Никитос, какой ты, Плажанов, враль записной! — Сквозь смех выдавливал из себя доктор. — Весло-то откуда взял, в столовой? Небось, у "девочки с веслом", позаимствовал? Как в прошлый раз? Из всего, что я услышал, понятно только то, что "некто" из твоих ушей сделал локаторы, так что пидарку можешь снять, а мазь сам знаешь, где лежит... А ты, Рыжов, сиди и не дергайся... Кого хоть били-то?
Что ответил Толик, я не расслышал, оттого что орать стали сразу все — и Толик, и Никитос, а Доктор Игнатич принялся материться так длинно и заливисто, что у меня и спина враз прошла!
"Здравствуй, Русская действительность!" — Поприветствовал я окружающий мир и вернулся во тьму — отходить от всего этого количества информации, свалившейся на меня, как гром с чистого неба.
Я люблю темноту — она меня успокаивает, смущает звуками, которых, возможно, вовсе и нет. Во тьме водятся твари и монстры, но всем им золотая цена, в базарный день, по пятаку за пучок, ведь стоит явить миру свет, как на охоту выходит самый страшный зверь и монстр — человек, пожирающий себе подобных и всех окружающих просто из страха, банального страха перед тьмой.
Я не воевал со страхом темноты. Я не воевал со страхом высоты или глубины. У меня есть намного более серьезный враг, чем страх.
Я сам!
Перебирая бусины тьмы, нанизывая их на нить времени и оценивая узлами событий, пытался собрать все значимое, воедино.
Не складывалась картинка, собираемая с помощью молотка и зубила — надо было иначе, тоньше и легче!
Прохладная женская рука коснулась спины, втирая в кожу жутко пахучую мазь. Не противно вонючую, а именно — пахучую. Смесь эвкалипта или мяты с яблоком и первой клубникой, что только-только набрала свой цвет под солнечными лучами.
Стало хорошо-хорошо и расслабились мышцы...
Я вновь вынырнул к свету.
— Пришел в себя? Ну... Тогда, с возвращением, морячок! — Доктор Игнатич или профессор, судя по довольной улыбке, вытирал руки белоснежным полотенцем. — Обратно убегать больше не будешь? А то надоел ты уже, из себя подводную лодку изображать — перископ высунешь, а как только на тебя внимание обратили, сразу раз — и на глубину! Лег на дно и не отсвечиваешь!
— Ничего не обещаю... — Честно прошамкал я, сходя с ума от сухости во рту. — Пить хочу...
— Пить он хочет... — Профессор отложил полотенце на столик у моей кровати и взял с него стакан с огненно-красной жидкостью и торчащей из него, коктейльной трубочкой зеленого цвета. — Пей, раз хочешь!
В ответ я попытался перевернуться хотя бы на бок и...
Перевернулся!
Было больно и неудобно, ребра жаловались на внезапно возникающую нагрузку, но мир стал чуточку лучше оттого, что очередное усилие, очередной рывок, принесли хоть моральное, но удовлетворение. А, когда зеленая трубочка нырнула в рот — моральное удовлетворение сменилось едва ли не оргазмом — в стакане был настоящий, самый взаправдашний и всамомделишный, томатный сок!
— Пей, пей! Тебе полезно, "пухленький ты наш"! — Профессор шутил, а меня начали глодать смутные сомнения, злые, с зубами мне от кончиков пальцев ноги, до самого локтя. — Только не увлекайся...
Не так было страшно пить томатный сок, как ждать последствий, в виде "утки", так что, когда профессор отвернулся, я осторожно перекатиться на спину, готовясь дать самый последний и решительный бой слабости.
Перекатился и целую минуту лежал и ждал, как последний идиот, когда станет больно.
И больно не стало, и очень сильно захотелось навестить белого друга, желательно неторопливо и вдумчиво, с размышлениями о былом, настоящем и будущем.
Нет. О прошлом я буду думать потом!
Снова пошевелился и рискнул освободить ноги из путаницы белой, больничной простыни.
Виски предупреждающе сдавило болью, но через минуту отпустило.
Когда, через десять или пятнадцать минут, Игнатич повернулся в мою сторону, то только и смог, что присвистнуть, любуясь моим бедственным положением: я стоял, вцепившись в спинку кровати, на подгибающихся ногах, не в силах ни снова уйти в горизонт, ни сделать шага, отрываясь от спасительной опоры.
Два раза хлопнув в ладоши, этот искренний садист сделал то, чего я и представить себе не мог: Он вновь отвернулся, буркнув себе под нос нечто плохо понятное и занялся своим делом.
Секунду я потратил на мысленные пожелания такому доброму дяде в белом халате, а затем отпустил спинку и сделал шаг.
— Туалет — вторая дверь слева! — Направил мои ноги, Игнатич. — Дверь на себя, защелки нет.
