— Эрни, — осторожно интересуюсь я. — Это состояние может быть результатом внешнего воздействия?
— Я бы хотел ответить "нет", но скажу "не знаю", — вздохнув, отвечает Эрни. — Я врач, а не следователь. По крайней мере, все предыдущие анализы у меня есть, и я проводил сравнение. За исключением уровня кардиоселективных ферментов, не вижу изменений.
— Не могу сказать, что понимаю, о чем речь, — вздыхаю я. — Но основное, кажется, уловил. У Лери рвутся сосуды, и без всяких видимых причин — так?
— Микрососуды, — поправляет врач, адаптируясь к моим скудным знаниям. — И сбивается сердечный ритм. Второе довольно часто встречается в подростковом возрасте, но откуда взялось первое...
Болезнь, вначале казавшаяся мне едва ли не притворством, еще одним ходом противной стороны в нашей семейной игре, внезапно пугает. Страх и жалость приходят на место казавшемуся равнодушию. Жалость к Лери... и страх за семью. Клану не нужен полумертвый наследник. Мертвый тоже. Я уверен, что наш семейный врач опытен и предусмотрителен, но возможно ли предусмотреть неожиданное?
* * *
Поразительно, какую бездну событий вместил в себя последний месяц, и колесо судьбы вертится слишком быстро. Я набираю очередной номер, надеясь на то, что Нару не занят. Знает он о судьбе Эстанниса? Слухи ползут быстрее огня в сухом лесу. И доверительный разговор может стать единственным средством разложить все по полочкам.
— Ты выглядишь озабоченным, — заявляет Нару сущую банальность. Он едва заметно улыбается, показывая, что понимает, как звучат его слова, откладывает в сторону сложную мозаичную конструкцию, над которой работал. Я улыбнулся бы, вспомнив, как много часов мы просиживали над подобными игрушками вдвоем, но не сейчас.
— Лери заболел, — с ходу отвечаю я. — А Риз Эстаннис умер. Я думаю, вы в курсе. Странно, не так ли? На суде он был более чем здоров.
Только сейчас, начав частить, я понимаю, как испуган. Да, это совпадение, но все же...
Нару озадаченно хмурится.
— Чем? И от чего? — интересуется он, тоже невольно проводя параллель. Тревожный признак.
— Не знаю, на оба вопроса, — отвечаю я. — У Лероя что-то непонятное с сердцем. Я говорил с Эрни; он убежден, что справится с симптомами, но генез болезни ему неизвестен, и выглядит Лерой... не лучшим образом. Насчет Эстанниса я практически ничего не знаю, но его младший упомянул сердечный приступ. Нару, вы думаете о том же, о чем и я?
Может быть, я слишком параноик. Но что, если на Лери покушались, а Эстаннис попался под руку? Этот вариант нельзя сбрасывать со счетов.
— Оставим в стороне твоего соседа. Случившееся с ним несчастье неприятно, но далеко от твоих забот, — хладнокровно советует Нару. — Лерой... ему шестнадцать, да? В таком возрасте у носителей совершенной крови сердечные страдания бывают лишь в переносном смысле. Возможно, это уже второе покушение на его жизнь.
— Именно, — мрачно подтверждаю я. — Но кто, черт его побери, и кому может настолько мешать мальчишка? Я понял бы, будь объектом атаки я сам. Но Лери? Он пока не глава рода, и это одна из причин того, что я все же согласился с притязаниями Кинти. Кто-то не хочет дать ему вступить во власть?
— Это может быть и личной местью, и желанием видеть другого в качестве твоего наследника, — кивает Нару. — Но кто и как мог бы отравить твоего сына, если последние дни он бережется под неусыпным надзором. Ты доверяешь врачу?
— Эрни? — переспрашиваю я. — Да, уже много лет. Он выглядел настолько сбитым с толку, и раздраженным собственной неосведомленностью, да и с идеей консилиума он согласился без возражений.
— Наверное, не следует мне сейчас звонить ему и отвлекать расспросами, — решает Нару. — Ты сможешь рассказать подробнее сам? Или тревога не позволила тебе запомнить подробности?
Не настолько много я знаю, чтобы от этих крох был толк, но отказывать милорду глупо. Я излагаю, стараясь не торопиться, все мне известное — и сам чувствую, как много пустот в этом рассказе. Я не знаю, что с Лероем, не знаю почему, не знаю даже, встречался ли он с кем-то, получал ли подарки или письма. Отдав на откуп жене и охране безопасность своего наследника, не совершил ли я ошибки?
Нару слушает спокойно и внимательно, будто готовится собрать еще одну мозаику, на сей раз из тех скудных данных, которыми я обладаю.
— Такое впечатление, словно твой сын где-то надорвал себе сердце, — задумчиво говорит он, когда я умолкаю и тянусь за чашкой кофе. — Скорее метафора, чем реальная опасность, но метафоры порою бывают действеннее прямых угроз.
— Это моя вина? — прямо спрашиваю я. Не ради переубеждений, как и не ради самообвинений, лишь из желания установить истину. — Мой гнев довел парня до этой беды?
— Не смей говорить такого! — рассерженно обрывает меня Нару. — Разве ты желал своему сыну зла?
Комм-связь не предназначена для того, чтобы кричать. И тем более на покровителя, с которым тебя связывает многолетнее почтение. Только поэтому я сдерживаюсь.
— Да, — медленно разжимая сжатые кулаки, признаю я. — Нару, вы же знаете мой характер. Лерой меня взбесил, и мне не раз приходила в голову мысль, что будь у меня лишь двое младших сыновей, я не потерял бы много.
Нару морщится, делая охранительный жест.
— Если бы наши проклятия сбывались так быстро и буквально, род человеческий изрядно поредел бы, — замечает он. — Лероя подкосил не отцовский гнев. Но недаром говорят, — он передергивает плечами, — что дракон выедает клятвопреступнику сердце. Случайна ли именно эта красивая метафора?
Злоба и стыд пропадают разом, оставляя с металлическим вкусом во рту полное понимание происходящего.
— Это кара? — тихо интересуюсь я. — Наказание? Один — лжесвидетель, а что до второго, так вы все видели сами, так?
— Дракон не упрекнул твоего сына во лжи, — укоризненно напоминает милорд. — Да и Эстаннис, насколько я могу судить, не лгал. Говорил формальную правду, стараясь представить себя в выгодном свете, возможно, — но это не лжесвидетельство, согласись.
Я развожу руками. Значит, покушение? Или, того страшней, чудовищное стечение случайных обстоятельств?
— Я однажды сам видел, — продолжает Нару, — как дракон закричал и лжесвидетель умер на месте, не перенеся позора. Но твой сын вышел из испытания оправданным. А что до Эстанниса, так мелочность даже перед лицом Небес не карается смертью. И все же...
— Лери неправ — в этом я готов поклясться жизнью, — устало говорю я. — Почему же тварь, хвала всему сущему, не заорала?
— Ты спрашиваешь меня? — разводит ладони Нару. — Все это предположения, столь же туманные, сколь пугающие. Но если болезнью твой сын обязан собственной хитрости, то предположу, что он в опасности, и чем дальше, тем больше. Впрочем, все может быть и не так.
— Он может быть жертвой очередного покушения, может — жертвой дракона, третьего не дано, я полагаю, — подытоживаю я. — Во внезапно развившуюся склонность Эйри к сердечным болезням я не верю. Не с нашим генотипом.
— Или жертвой случайности, — поправляет Нару педантично, — хотя эта вероятность меньше прочих. Перед тобой выбор, Иллуми. Если эта болезнь — дело случая, тебе не стоит даже заговаривать о драконе, чтобы не опорочить сына и себя самого. Если же нет, то тебе не стоит медлить. Недуг, насылаемый Небесами, могут излечить лишь они. Наши досточтимые предки были то ли сверх меры осторожны, то ли сверх нашего понимания мудры. Припоминаю некую историю...
Если милорд желает рассказать притчу, следует не спешить и выслушать его со всем вниманием. Этого требует и почтение к наставнику, и мой опыт: всякий раз такие рассказы оказывались благим подспорьем в моих мыслях.
— Мне тогда было лет пятьдесят, — припомнив, излагает милорд. — Некий ответчик однажды предстал перед Небесным судом в иске об имущественном споре. Он имел наглость пытаться выдать себя за истинного гема, но был всего лишь полукровкой, родившимся на свет благодаря преступной небрежности его матери. Дракон обличил его.
— Он знал о том, что его кровь нечиста, и, несмотря на это обстоятельство, рискнул притязать на права гема? — изумляюсь я.
Нару пожимает плечами. — Должно быть, не знал, если рискнул, или был чересчур самонадеян. Нечистая кровь его спасла: крик дракона заставил его лишь лишиться чувств, однако даже это оказалось пагубно для здоровья. Он был на грани смерти, однако некоторое время спустя я узнал, что виновный покаялся перед судом и кланом и принял на себя наказание, сделавшись садовником в услужении у Небесных. Я сам его видел. И, возможно, он жив и поныне.
— Занятно, — комментирую я машинально, похолодев от внезапной догадки.
Значит, полукровку дракон не убил, лишь наказал — но хотя бы пошел в руки. Теперь я запоздало понимаю, как он ведет себя в руках простолюдина. Поздняя, бесполезная догадка, весьма нелестная по отношению к моему уму. Странно только, отчего Нару сразу не предположил такого оборота дел, раз то, что дракон применяется лишь для испытаний благородной крови, для него не тайна.
— Эти знания — дело женщин, а не мужчин, — объясняет Нару, словно извиняясь. — Я не удивлюсь, если они по-настоящему доступны лишь разумению райских аут-леди.
Вот почему Эрика признали виновным, думаю я. Мы проиграли дело по моей вине, не по его, но измучиться мыслями по этому поводу я еще успею. В настоящий момент передо мною стоит другая дилемма: что страшнее — позор для рода, если эта болезнь в наказание, или угроза очередного покушения на наследника.
Разве что, — колет меня запоздалый страх, — сейчас и Эрик лежит в госпитальной палате за тридевять земель отсюда? А ведь он старше Лероя, и вне Цетаганды никто не догадается, что с ним...
— Тебе нужен хороший судмедэксперт, который разбирался бы в сложных отравлениях и их симптоматике, — подсказывает милорд, обеспокоенный моим молчанием. — Пока ты не сможешь сделать большего. Если я смогу узнать нечто о драконьем дыхании, я расскажу тебе сразу же. Но пока тебе придется принимать решение самостоятельно, и не затягивай с ним.
Как можно построить дом, не имея камня? Метаться между предположениями вслепую означает лишь навредить, да и происходящее с Лери пока что не настолько критично, чтобы торопиться с выводами, не имея на руках заключений профессионалов.
— Пусть разбираются врачи, — подытоживаю я устало. — Я в этом вопросе слишком пристрастен и слишком хочу, чтобы вся эта история закончилась поскорей.
Одиночество этим вечером выходит особенно невеселым: голова полна мыслей о том, как могло бы повернуться дело, пойми я раньше, что Небесные не ищут и не станут искать истину, но лишь желают примирить меня с супругой любой ценой. И что этой ценой стала бы голова Эрика, не окажи он мне неоценимую услугу и не сбеги. Где его искать, нужен ли я ему, как мне строить свою жизнь дальше — я не знаю.
* * *
Не проходит и суток, как поздним вечером Эрни связывается со мной снова, и выражение лица у него таково, что меня обдает жаром.
— Милорд, — не тратя времени, говорит Эрни, — вы не могли бы приехать? Как можно быстрее.
Я знаю, что это значит.
— Лери?.. — риторически уточняю.
— Очень серьезный приступ, — звучит в ответ, и связь обрывается.
Накидку я заканчиваю завязывать на ходу. Машина, какой бы ни была скорость, не покрывает расстояние мгновенно, и, увы, у меня есть время, чтобы успеть перебрать впустую все варианты действий, каждый из которых может быть как нужным, так и тщетным, и попробуй выбери единственный спасительный.
Встречающий меня у входа медбрат передвигается почти бегом. Тоже знак. В доме пахнет лекарствами: тяжелый, нагоняющий тоску запах, так что и дышать тяжело.
Все разногласия отступают и забываются разом, когда я отодвигаю створку двери и оказываюсь в палате. Лери лежит так неподвижно, что в первую секунду меня накрывает ужасом, но дыхание рывками поднимает грудь. От надсадного писка приборов и звуков мучительного, тяжкого дыхания волосы поднимаются дыбом. Это же не может быть мой сын, правда? Он же еще позавчера был почти здоров?
Мало ли что подумается и скажется в запале и раже? Когда чья-то жизнь подходит к режущей кромке предела, не остается ни любви, ни долга — лишь потребность любой ценой удержать.
Эрни выходит вместе со мною в коридор. Дверь в палату Лери отсекает шум его дыхания, как шлюз — безвоздушное пространство.
— Я предложил бы готовить мальчика к операции, — начинает он с места без приветствия. — Сердечный протез поддержит его до тех пор, пока мы успеем вырастить новые ткани...
Я отчетливо слышу в его голосе неуверенность. Долго ли он сможет удерживать моего наследника по эту сторону границы? Лерой еле жив.
— Сколько это займет времени, Эрни? — спрашиваю я, и врач морщится.
— Операция — сутки, клонирование сердечной мышцы — месяц. — Он трет лицо. — Дело не во времени, милорд. Я не могу вместе с сердцем пересадить и кардиостимулятор, в том виде, в каком он бы решил проблему. На сердечную мышцу и сопутствующие зоны идет поток хаотических... э-э, микросигналов, приводящих к пиковой нагрузке на ткани. Пересадка этого не изменит, я боюсь.
Я мотаю головой; прическа вот-вот распадется.
— Эрни, я ничего не понимаю, — признаюсь. — Вы можете попроще?
— Иллуми, я тоже не понимаю, — фамильярно, устало и чуть торопливо отвечает врач. — Не понимаю, что заставляет сердце почти здорового вчера мальчика сбиваться с ритма и надрывать собственную мускулатуру. Я предположил бы не естественное заболевание, а покушение, но весь мой врачебный опыт не подсказывает, как это могло быть сделано.
— А что говорят ваши коллеги? — обреченно спрашиваю я. Эрни кривится.
— Судебный медик еще не участвовал в консилиуме, — отвечает он, — но здешний специалист-токсиколог, которому случалось участвовать приглашенным экспертом в судебных заседаниях — да. Они в аналогичном недоумении.
Время, время. Его у Лероя почти не осталось, и решение нужно принимать сейчас.
— На что похоже это состояние? — уточняю я, стараясь справиться с нервной дрожью перенапряжения.
— На сенильные изменения, — коротко сообщает врач. — Будь вашему сыну вдесятеро больше, я, может, нашел бы это состояние естественным.
Если я сейчас не ошибусь, у Лери будет шанс дожить до этих естественных изменений. На то и надежда.
— Он транспортабелен?
— Вы с ума сошли? — изумляется Эрни. — Куда вы собрались его везти?
— В Небесный Суд, — не замечая непочтения, отрезаю я. — Там он может найти помощь. Если не получится, мы вернемся и попробуем ваши методы.
— Вы собираетесь увезти тяжелобольного из палаты интенсивной терапии разбирать тяжбы?! — Физиономия Эрни выражает полнейший скепсис. — Это опасно и неразумно. Оставьте лечение медикам, милорд.
— Я подпишу нужный документ, если вы желаете, Эрни, — сообщаю устало. — Где моя жена?
— Миледи в палате поблизости, — кивает в нужную сторону. — Милорд, поймите, мне нужна не ваша подпись, а моя собственная уверенность, что я делаю все возможное для спасения вашего сына. Если это не так, меня не успокоят никакие бумаги.
