Нару слушает спокойно и внимательно, будто готовится собрать еще одну мозаику, на сей раз из тех скудных данных, которыми я обладаю.— Такое впечатление, словно твой сын где-то надорвал себе сердце, — задумчиво говорит он, когда я умолкаю и тянусь за чашкой кофе. — Скорее метафора, чем реальная опасность, но метафоры порою бывают действеннее прямых угроз.
— Это моя вина? — прямо спрашиваю я. Не ради переубеждений, как и не ради самообвинений, лишь из желания установить истину. — Мой гнев довел парня до этой беды?
— Не смей говорить такого! — рассерженно обрывает меня Нару. — Разве ты желал своему сыну зла?
Комм-связь не предназначена для того, чтобы кричать. И тем более на покровителя, с которым тебя связывает многолетнее почтение. Только поэтому я сдерживаюсь.— Да, — медленно разжимая сжатые кулаки, признаю я. — Нару, вы же знаете мой характер. Лерой меня взбесил, и мне не раз приходила в голову мысль, что будь у меня лишь двое младших сыновей, я не потерял бы много.
Нару морщится, делая охранительный жест.— Если бы наши проклятия сбывались так быстро и буквально, род человеческий изрядно поредел бы, — замечает он. — Лероя подкосил не отцовский гнев. Но недаром говорят, — он передергивает плечами, — что дракон выедает клятвопреступнику сердце. Случайна ли именно эта красивая метафора?
Злоба и стыд пропадают разом, оставляя с металлическим вкусом во рту полное понимание происходящего.— Это кара? — тихо интересуюсь я. — Наказание? Один — лжесвидетель, а что до второго, так вы все видели сами, так?
— Дракон не упрекнул твоего сына во лжи, — укоризненно напоминает милорд. — Да и Эстаннис, насколько я могу судить, не лгал. Говорил формальную правду, стараясь представить себя в выгодном свете, возможно, — но это не лжесвидетельство, согласись.
Я развожу руками. Значит, покушение? Или, того страшней, чудовищное стечение случайных обстоятельств?
— Я однажды сам видел, — продолжает Нару, — как дракон закричал и лжесвидетель умер на месте, не перенеся позора. Но твой сын вышел из испытания оправданным. А что до Эстанниса, так мелочность даже перед лицом Небес не карается смертью. И все же...
— Лери неправ — в этом я готов поклясться жизнью, — устало говорю я. — Почему же тварь, хвала всему сущему, не заорала?
— Ты спрашиваешь меня? — разводит ладони Нару. — Все это предположения, столь же туманные, сколь пугающие. Но если болезнью твой сын обязан собственной хитрости, то предположу, что он в опасности, и чем дальше, тем больше. Впрочем, все может быть и не так.
— Он может быть жертвой очередного покушения, может — жертвой дракона, третьего не дано, я полагаю, — подытоживаю я. — Во внезапно развившуюся склонность Эйри к сердечным болезням я не верю. Не с нашим генотипом.
— Или жертвой случайности, — поправляет Нару педантично, — хотя эта вероятность меньше прочих. Перед тобой выбор, Иллуми. Если эта болезнь — дело случая, тебе не стоит даже заговаривать о драконе, чтобы не опорочить сына и себя самого. Если же нет, то тебе не стоит медлить. Недуг, насылаемый Небесами, могут излечить лишь они. Наши досточтимые предки были то ли сверх меры осторожны, то ли сверх нашего понимания мудры. Припоминаю некую историю...
Если милорд желает рассказать притчу, следует не спешить и выслушать его со всем вниманием. Этого требует и почтение к наставнику, и мой опыт: всякий раз такие рассказы оказывались благим подспорьем в моих мыслях.
— Мне тогда было лет пятьдесят, — припомнив, излагает милорд. — Некий ответчик однажды предстал перед Небесным судом в иске об имущественном споре. Он имел наглость пытаться выдать себя за истинного гема, но был всего лишь полукровкой, родившимся на свет благодаря преступной небрежности его матери. Дракон обличил его.
— Он знал о том, что его кровь нечиста, и, несмотря на это обстоятельство, рискнул притязать на права гема? — изумляюсь я.
Нару пожимает плечами. — Должно быть, не знал, если рискнул, или был чересчур самонадеян. Нечистая кровь его спасла: крик дракона заставил его лишь лишиться чувств, однако даже это оказалось пагубно для здоровья. Он был на грани смерти, однако некоторое время спустя я узнал, что виновный покаялся перед судом и кланом и принял на себя наказание, сделавшись садовником в услужении у Небесных. Я сам его видел. И, возможно, он жив и поныне.
— Занятно, — комментирую я машинально, похолодев от внезапной догадки. Значит, полукровку дракон не убил, лишь наказал — но хотя бы пошел в руки. Теперь я запоздало понимаю, как он ведет себя в руках простолюдина. Поздняя, бесполезная догадка, весьма нелестная по отношению к моему уму. Странно только, отчего Нару сразу не предположил такого оборота дел, раз то, что дракон применяется лишь для испытаний благородной крови, для него не тайна.
— Эти знания — дело женщин, а не мужчин, — объясняет Нару, словно извиняясь. — Я не удивлюсь, если они по-настоящему доступны лишь разумению райских аут-леди.
Вот почему Эрика признали виновным, думаю я. Мы проиграли дело по моей вине, не по его, но измучиться мыслями по этому поводу я еще успею. В настоящий момент передо мною стоит другая дилемма: что страшнее — позор для рода, если эта болезнь в наказание, или угроза очередного покушения на наследника. Разве что, — колет меня запоздалый страх, — сейчас и Эрик лежит в госпитальной палате за тридевять земель отсюда? А ведь он старше Лероя, и вне Цетаганды никто не догадается, что с ним...
— Тебе нужен хороший судмедэксперт, который разбирался бы в сложных отравлениях и их симптоматике, — подсказывает милорд, обеспокоенный моим молчанием. — Пока ты не сможешь сделать большего. Если я смогу узнать нечто о драконьем дыхании, я расскажу тебе сразу же. Но пока тебе придется принимать решение самостоятельно, и не затягивай с ним.
Как можно построить дом, не имея камня? Метаться между предположениями вслепую означает лишь навредить, да и происходящее с Лери пока что не настолько критично, чтобы торопиться с выводами, не имея на руках заключений профессионалов.
— Пусть разбираются врачи, — подытоживаю я устало. — Я в этом вопросе слишком пристрастен и слишком хочу, чтобы вся эта история закончилась поскорей.
Одиночество этим вечером выходит особенно невеселым: голова полна мыслей о том, как могло бы повернуться дело, пойми я раньше, что Небесные не ищут и не станут искать истину, но лишь желают примирить меня с супругой любой ценой. И что этой ценой стала бы голова Эрика, не окажи он мне неоценимую услугу и не сбеги. Где его искать, нужен ли я ему, как мне строить свою жизнь дальше — я не знаю.
* * *
Не проходит и суток, как поздним вечером Эрни связывается со мной снова, и выражение лица у него таково, что меня обдает жаром.
— Милорд, — не тратя времени, говорит Эрни, — вы не могли бы приехать? Как можно быстрее.
Я знаю, что это значит. — Лери?.. — риторически уточняю.
— Очень серьезный приступ, — звучит в ответ, и связь обрывается.
Накидку я заканчиваю завязывать на ходу. Машина, какой бы ни была скорость, не покрывает расстояние мгновенно, и, увы, у меня есть время, чтобы успеть перебрать впустую все варианты действий, каждый из которых может быть как нужным, так и тщетным, и попробуй выбери единственный спасительный.
Встречающий меня у входа медбрат передвигается почти бегом. Тоже знак. В доме пахнет лекарствами: тяжелый, нагоняющий тоску запах, так что и дышать тяжело.
Все разногласия отступают и забываются разом, когда я отодвигаю створку двери и оказываюсь в палате. Лери лежит так неподвижно, что в первую секунду меня накрывает ужасом, но дыхание рывками поднимает грудь. От надсадного писка приборов и звуков мучительного, тяжкого дыхания волосы поднимаются дыбом. Это же не может быть мой сын, правда? Он же еще позавчера был почти здоров?
Мало ли что подумается и скажется в запале и раже? Когда чья-то жизнь подходит к режущей кромке предела, не остается ни любви, ни долга — лишь потребность любой ценой удержать.
Эрни выходит вместе со мною в коридор. Дверь в палату Лери отсекает шум его дыхания, как шлюз — безвоздушное пространство.— Я предложил бы готовить мальчика к операции, — начинает он с места без приветствия. — Сердечный протез поддержит его до тех пор, пока мы успеем вырастить новые ткани...
Я отчетливо слышу в его голосе неуверенность. Долго ли он сможет удерживать моего наследника по эту сторону границы? Лерой еле жив.
— Сколько это займет времени, Эрни? — спрашиваю я, и врач морщится.
— Операция — сутки, клонирование сердечной мышцы — месяц. — Он трет лицо. — Дело не во времени, милорд. Я не могу вместе с сердцем пересадить и кардиостимулятор, в том виде, в каком он бы решил проблему. На сердечную мышцу и сопутствующие зоны идет поток хаотических... э-э, микросигналов, приводящих к пиковой нагрузке на ткани. Пересадка этого не изменит, я боюсь.
Я мотаю головой; прическа вот-вот распадется.
— Эрни, я ничего не понимаю, — признаюсь. — Вы можете попроще?
— Иллуми, я тоже не понимаю, — фамильярно, устало и чуть торопливо отвечает врач. — Не понимаю, что заставляет сердце почти здорового вчера мальчика сбиваться с ритма и надрывать собственную мускулатуру. Я предположил бы не естественное заболевание, а покушение, но весь мой врачебный опыт не подсказывает, как это могло быть сделано.
— А что говорят ваши коллеги? — обреченно спрашиваю я. Эрни кривится.
— Судебный медик еще не участвовал в консилиуме, — отвечает он, — но здешний специалист-токсиколог, которому случалось участвовать приглашенным экспертом в судебных заседаниях — да. Они в аналогичном недоумении.
Время, время. Его у Лероя почти не осталось, и решение нужно принимать сейчас.
— На что похоже это состояние? — уточняю я, стараясь справиться с нервной дрожью перенапряжения.
— На сенильные изменения, — коротко сообщает врач. — Будь вашему сыну вдесятеро больше, я, может, нашел бы это состояние естественным.
Если я сейчас не ошибусь, у Лери будет шанс дожить до этих естественных изменений. На то и надежда.— Он транспортабелен?
— Вы с ума сошли? — изумляется Эрни. — Куда вы собрались его везти?
— В Небесный Суд, — не замечая непочтения, отрезаю я. — Там он может найти помощь. Если не получится, мы вернемся и попробуем ваши методы.
— Вы собираетесь увезти тяжелобольного из палаты интенсивной терапии разбирать тяжбы?! — Физиономия Эрни выражает полнейший скепсис. — Это опасно и неразумно. Оставьте лечение медикам, милорд.
— Я подпишу нужный документ, если вы желаете, Эрни, — сообщаю устало. — Где моя жена?
— Миледи в палате поблизости, — кивает в нужную сторону. — Милорд, поймите, мне нужна не ваша подпись, а моя собственная уверенность, что я делаю все возможное для спасения вашего сына. Если это не так, меня не успокоят никакие бумаги.
— Ваши усилия не помогают, — отвечаю я жестко. — Вы не можете понять, что с ним, а у меня есть один из вариантов объяснения. Если он ошибочен... что ж, лучше рискнуть и проиграть, чем безуспешно оттягивать его гибель. Извините, но именно так выглядят ваши попытки.
Эрни прикусывает губу. Хотел бы он сейчас поспорить с "суеверными предрассудками", судя по лицу, но не станет — есть дела поважней. Но на мгновение в его глазах мелькает сомнение: искренен ли я в желании спасти жизнь Лероя. В конце концов, сын со мною в конфликте... однако и это соображение Эрни благоразумно держит при себе.
— Готовьте его к поездке, — распоряжаюсь я, — и прошу вас, поскорее.
Палата, на которую мне указал Эрни, кажется пустой, и я уже решаю, что ошибся дверью, но в ту же секунду замечаю жену, сидящую в кресле, спиной к двери; очень прямо, неподвижно, как статуя.
— Кинти, — тихонько зову я, касаясь плеча. Глаза жены кажутся темными кабошонами, устремленными в никуда. — Дражайшая?
Она поворачивается плавным замедленным движением. — Ты уже здесь? — спокойно осведомляется. — Ты был у него?
— Он умирает, — наклоняясь и глядя в туманные глаза, констатирую я. Не знаю, что за транквилизатор дал ей Эрни, но что не из слабых — определенно. — Ты мне ничего не хочешь рассказать об этой его болезни?
— Этого не может быть, — твердо сообщает леди. — Еще несколько дней назад он был здоров... почти, — спешно поправляется она. — Я не сводила с сына глаз все эти дни.
— Кинти, он умирает, — повторяю я твердо. — Не лги себе. Дракон выедает ему сердце, в этом дело.
— Дракон?.. — Кинти обрывает сама себя и дышит тихо, неглубоко и часто, словно это ей не хватает воздуха. — С чего ты это взял? — Сквозь лекарственное оцепенение почти прорывается крик.
— А что же еще? — наклоняясь еще ниже и наблюдая, как дергается жилочка на ее виске. Словно прорвется вот-вот. — Когда ему стало плохо, припомни? После суда. Поднимайся, — придерживая за плечо, требую я, — идем. Давай забудем пока эти чертовы обиды и спасем ребенка. Если ему не помогут Небесные — не поможет никто, ты это понимаешь?
— Небесные? — переспрашивает она непонимающе. — Лероя признали правым. Что еще могут сделать Небеса?
— Принять его извинения, — отвечаю я. — И наши, наверное, тоже. У нас нет времени на споры, они подождут, а Лери ждать не может. Я и вправду виноват. Но и ты пойди мне навстречу и не противься.
— Лери не простит нам, что мы из страха приняли решение о его вине, — семеня вслед за мною, возражает Кинти. — И что ты будешь делать, если это не воля Небес, а доброе имя твоего сына погибнет вместе с ним?
— Если он не выздоровеет, — обещаю я, не отпуская безвольной тонкой руки, — значит, я ошибаюсь, а он чист. Машину, — распоряжаюсь я, подталкивая Кинти к врачу. — И аппаратуру. Эрни, вы едете с нами.
— Я прикажу держать операционную наготове, — вздыхает покорившийся врач.
Лерой лежит в полузабытьи, вряд ли он сейчас слышит то, что говорится вокруг. Не слишком ли поздно? Довезем ли мы его живым? Что, если я ошибаюсь? Все потом. Надеюсь, Эрни сможет привести сына в чувство, когда будет нужно. Платформа ровно плывет перед нами, не качнется, не звякнет, словно из тумана сделали белое облако, и поверх, еще белее — человек: дунь — растает. Насколько же непрочна жизнь, когда все висит на волоске: заупрямится Кинти, не окажется в храме никого из судей, не придет Лерой в себя...На улице успело окончательно стемнеть. Следует поторопиться.
И мы торопимся: с погрузкой, с поездкой, с поисками баланса между скоростью и тряской, снаружи все темнее, фонари по краям дороги мигают желтыми ведьмовскими огнями, мокрый воздух холодеет с каждой минутой, и сквозь ограду и сад едва заметно светится окошко, обещающее спасение.
В эти минуты мне кажется, будто Лерой действительно пал жертвой божественного гнева, а не технологий. Но разница невелика: он солгал, и умирает, я вынудил его ко лжи, а Кинти помогла в эту ложь поверить.
Все мы виновны, и все мы здесь для того, чтобы исправить содеянное. Хватило бы сил.Глава 34. Эрик.
Свидание с Родиной, оказывается, рождает не только ностальгию, но и паранойю. Следующие несколько дней я хожу по коридорам с оглядкой и избегаю центральной туристической зоны. Сектор, где расположены посольства, я специально отыскал на плане станции и стараюсь обходить окольной дорогой. А в кармане постоянно держу парализатор, хотя толку от него в прошлый раз и не оказалось.
