Дед понюхал пивную пробку, тяжело выдохнул и сказал:
— Не решайте сейчас ничего. Просите трое суток на размышление.
— Ну, загнул, старый. Не дадут столько.
— Понятно, что не дадут. Когда курил Сталин, Минздрав не вякал. При нем вообще зачитали бы приказ, и все бы строем с песнею. А сейчас вишь ты, слушать нас начали. Так просите трое суток, авось день дадут, и то хлеб. Переночуйте с той мыслью. Кто жене доверяет, с ней поговорите.
Засмеялись, на удивление, далеко не все. Конечно, кто-то крикнул:
— Послушай бабу и сделай наоборот!
— Верно, — ухмыльнулся дед, рассматривая пиво на просвет. — Но как ты узнаешь, где “наоборот”, если ты с ней даже не говорил? Сделаешь, а оно получится точно по-ейному, а ты ж “наоборот” хотел? Я тебе и больше скажу. Детей спросите.
— Ты что, старый?
— То-то, что старый… — дед все-таки сделал глоток пива, хотя и понимал, что разболится печень. — Ты, товарищ, до годов моих доживи в стране советской, а тогда и поймешь цену моему слову. А сейчас надо всем в клуб идти, и клевать этого, который докладчик, в каждую цифру. С комсомольским задором. Комсомольцы — все записывайте. Завтра еще раз тут соберемся, тогда и можно решать… Если уже раз в жизни выпало нам, что и нас послушают.
Поднялись, вертя головами в глубокой задумчивости, и пошли в клуб, на объявленное собрание.
Собрание на малом госпредприятии кончилось только под самый конец рабочего дня. Предприятие выпускало поликарбамидные панели для кабин грузовиков, а собрали всех по печальному поводу: директор попал в больницу, надолго. Вечером остановили его лихие люди, потребовали денег; ну а директор не для того у “дяди Васи” служил, чтобы шпане кланяться. Двух поломал, третий успел ударить. Нож в печень — кто тут вечен? Повезло, что милицейский патруль недалеко ехал, так хоть “скорую” вызвали.
Поставили пока на руководство первого заместителя — он для того и нужен — и вроде бы все уладилось. Но по печальному поводу прилетел из Москвы Партийный Контроль, и как давай носом тыкать буквально во все; атмосфера не то, чтобы накалилась — светиться начала, как на секретном комбинате “Ольха” из фильма “Черный тюльпан”. Даже бабушки на рынке, и те переговаривались:
— Ильинична, ты платок-от носи всенепременно. Снег летось радиктивный падает, мериканцы с воздушных шаров нас травят.
— Оренбургский свинцовый платок, штоль? Надо внуку сказать, пусть по почте выпишет… Гражданин хороший, да это и есть самый правильный рис для плова! Кто вам в уши напел-от, что рыжий надо?
И вслед ушедшему покупателю:
— Присыпать рис толченым кирпичом, штоль? Иначе не берут-от.
Покупатель, покрутившись по базару, поежившись от лютого ветра Южного Урала, забился в гарантийную мастерскую, где через барьер высокая дама с вполне столичной прической, в богатом пальто, явно шитом по фигуре… По яркой такой фигуре, покупатель облизнул губы… Дама говорила приемщику с благородным негодованием:
— Доведите до вашего… “Умного чайника”… Не будет кипятить сам — поставлю на плиту!
Вздохнув, покупатель вымелся на холодную улицу. До встречи оставалось добрых полчаса, но не стоять же на ветру: и холодно, и подойти могут, спросить: что делаешь? Так что он сунулся в новомодный “стеклянный” универмаг. Из рабочих документов человек знал достоверно: сюда людей отбирали сразу после училища, не порченных советской торговлей. Но с тех пор прошло пятнадцать лет; легонькие девочки превратились в прожженных волчиц, королев дефицита — только вежливых, воспитанных, и потому легко выбивших с рынка желчную старую гвардию.
Покупатель посидел в кафе, похвалил очень хорошие пирожные, машинально отметил: проверить поставщика вина. Сунулся в торговый зал первого этажа, где продукты, удивленно проворчал под нос:
— Театр одного актера я еще могу понять. Но магазин одного кассира — это перебор.
Впрочем, выражение лица у него тотчас поменялось на довольное. Для ОБХСС это не нарушение. Финансовая дисциплина тут, наверняка, поставлена. А вот что покупатели недовольны… Не все побегут жаловаться. И обоснование найдется. Болеют кассиры, скажем. Поздняя осень, тут уже практически зима, сезон гриппа. Но Партийный Контроль должен знать все про всех, для того он и учрежден. Понадобится кого посадить на попу, вот она папочка, вот она и бумажечка…
Повертев носом, покупатель вышел снова в холодный вечер — и, наконец-то, заметил цель. Поравнявшись с мужчиной в каракулевой шапке, в хорошем теплом пальтище, половину которого, не меньше, составлял меховой воротник, покупатель спросил:
— Как прошло?
Мужчина покосился и ответил быстро, не выходя из мизансцены “случайно столкнулись на улице”:
— Как по нотам. Заместитель у них слабый, сразу кинется райкомовского своего покровителя дергать. А там уже все приготовлено. Встанет производство минимум на месяц.
— Кто встанет? — ласково уточнил милиционер, возникший буквально из воздуха. — Уточните, граждане.
Мужчины двинулись разбежаться, но милиционеры стояли уже вокруг; покупатель со вздохом сунул руку в карман, вытащил удостоверение:
— Комитет Партийного Контроля. Вы мне операцию сорвали!
— Советская милиция, лейтенант Судаков. Не знаю никакой операции, ради которой стоило бы нападать на директора успешного предприятия, убивать человека, останавливать работу промышленной цепочки. Пройдемте, граждане. Проверим, что у вас тут за… Обоснования.
— Обоснования?
Серов пропустил в открытую дверь сперва Келдыша — главный академик разнашивал очередной экзоскелет; Серов отметил, что блок управления переехал на правое бедро, но форму имел откровенно неприятную: угловатая коробка, цепляющая краями дверные косяки, мебель, одежду встречных.
— Обоснований, Мстислав, у нас буквально три вагона документов. Нам бы понимания.
— Что Петр Миронович говорит?
— Машерова только-только выбрали, он пока не освоился.
— А Мазуров тогда что?
— Мазуров считает, что Партийный Контроль роет под Липгарта. Там автобазу на дыбы подымет экспериментальной оплатой. Здесь успешное предприятие тормознет. Начинаем копать, что видим: бытовые конфликты. Перспективный человек по пьяному делу не с той переспал, аморалка — исключение из партии — конец карьере. Грамотного инженера по башке ударили, деньги отобрали, умер в больнице. Вроде бы и обычная уголовщина, только Федорчук-то статистику видит. Он мне и сказал: в последние полгода восемь случаев из десяти — автопром. Или автотранспорт.
Серов закрыл за собой дверь и тоже вошел в кабинет. Продолжил:
— Поспелов, конечно, запомнил, что ему активно возражали Кузнецов и Липгарт. Но адмирала хрен свалишь. Кузнецов сейчас пытается с генералами договориться, чтобы образовать из авиации отдельный род войск. Помнишь, Никита лет пятнадцать назад говорил: можно выделить, если ваши самолеты смогут в Америку и назад одним куском слетать?
Главный академик прошел к столу и устроился на кресле, зацепив обивку углами блока управления.
— Круглым его надо сделать, — буркнул заметивший Серов. — Наподобие будильника. Чтобы ничего не цеплял.
— И чтобы вражьи пули рикошетили, — несколько криво усмехнулся Келдыш. — Ты про адмиралов доскажи.
— Ну вот, Кузнецов говорит: мол, уже самолеты есть, а главное: космические корабли, которые до Америки запросто достанут. Если уж до Марса пытаются достать. Значит, пускай будет авиация как отдельный род войск.
— А это звания, места, новые фонды… Хитер адмирал. Союзничков себе строит. Против кого?
— Вроде бы не против нас, — председатель Комитета Государственной Безопасности тоже занял кресло и сразу принялся выкладывать из портфеля с замочком бумаги, целых три стопки. Машеров, сидевший во главе большого стола, как раз говорил с кем-то по телефону, и приветствовал вошедших взмахом свободной руки.
— Но, сам понимаешь, — Серов поглядел на академика со значением, — конъюнктура меняется, и мы меняемся вместе с ней.
Машеров закончил беседу, положил трубку. Несколько мгновений отдыхал, затем с силой провел по лицу обеими ладонями, потряс руками. Подумал, вылез из кресла. Обошел свой главный стол, присел рядом с Келдышом.
— Документы принесли?
— Так точно, — Серов похлопал по своим трем стопочкам. Келдыш промолчал.
Машеров снова потер лицо. Кивнул на телефон:
— Если подумать, все мы умные люди. Но вот если послушать…
Затем переключился на вошедших.
— Я изучил документы по утечке. Вопрос у меня один. Может, пора брать всех… Перечисленных? Мы так не доиграемся? У них там по плану начало активных действий связано с высадкой на Марс, но известен ли нам истинный план товарища Поспелова и… Э… Стоящих за ним “старших товарищей”? Вдруг там все завтра начнется, а про высадку — это для нас? Дымовая завеса?
Келдыш потер переносицу и ответил медленно, явно размышляя вслух:
— Я вот читал “те документы”, в исходной истории. Который раз. И что меня удивило: полное отсутствие государственного мышления. В верхах особенно. Рассуждали так: вот, раздавим Чехию танками. Либо: введем войска в Афганистан. Либо: реформа совнархозов. Плевать, что страна потеряет очень много — зато внутрипартийные противники будут опущены. Мы вот сейчас рассуждаем… Стоит ли решиться на простое действие… Взять уже известного заговорщика… Больше года ходим кругами. Да Сталин бы минуты не колебался!
— И к чему это привело? — Петр Миронович непритворно вздохнул. — Товарищ Поспелов даже не верхушка айсберга. Снежинка на верхушке. Под ним буквально миллионы людей, которым государство — так, чтобы письма доставляло, а жить не мешало. Какой ценой это обеспечено, им плевать. У них не то, чтобы “государственное”, у них собственное мышление… То ли есть, а то ли нет.
— Им пропагандой все отбили, — Келдыш смотрел перед собой в стол. — Прежде думай о Родине, потом о себе. До оскомины. Так что любой, заикнувшийся о “государственном подходе”, у них там дурачок, блаженненький. Под себя грести надо! — такой они сделали вывод.
— И?
Келдыш усмехнулся:
— Нагребли.
— Но ведь они там, в будущем, живут лучше нас! Дома, медицина, машины…
— Ценой войны между соседями, ценой постоянного ожидания бомбы в этот самый дом, за который еще “ипотека” не выплачена?
Слова “бомбы” и, особенно, “ипотека” Келдыш почти выплюнул. Договорил:
— Не уверен, что это вещи сопоставимые.
— Что вообще такое “государственное мышление”? — Серов подвинул главе СССР очередную стопку бумаг. И, пока Машеров читал документы, Серов барабанил пальцами по полированной столешнице. — Это когда человек мыслит в интересах государства, или когда государство мыслит… В интересах… Человека? Государства? Мстислав, что там наука? Определение имеется?
— Ефремова мне сильно не хватает, — Келдыш аккуратно отцеплял нитки от блока управления. — Он эту тему развивал сильно. Долго лечится Антоныч. Какие новости о нем?
— Докладывали, что все же искусственное сердце ему вставили. На атомной тяге. Для тамошних атом, оказывается, совершенно небывалое дело. Потому и медленно. Скажу своим, пусть мандаринов отвезут. — Серов подумал и все-таки добавил:
— Надо в пропаганде это так подать, что вы с Ефремовым новые медицинские технологии на себе испытываете. Парировать неизбежную мысль, якобы “начальникам все лучшее”.
— Думать не перестанут.
— Зато у нас будет что возразить. Атомное сердце экспериментальное насквозь, риск немалый. Ну, так что с мышлением?
— Государство — аппарат насилия в руках господствующего класса.
Серов и Машеров переглянулись. Председатель Комитета Государственной Безопасности произнес без намека на улыбку:
— Хорошо, вот они мы. Мы и есть этот самый аппарат. В чьих интересах насиловать будем?
Келдыш прищурился:
— Так мы не господствующий класс?
— Действительно, товарища Ефремова нам не хватает. Он бы сейчас на пальцах показал, понятно. — Дочитав бумаги, Машеров быстро поделил их на три стопки, только не как у Серова, а по своим критериям. Первую стопочку вернул:
— Вот эти вещи доработать, потенциал есть.
Вторую положил на угол стола:
— Это я сейчас в лапшерезку пущу, на конфетти.
Третью перенес к себе за большой стол. Аккуратно сдвинул бумаги “уголком”, взял ручку, принял удобную позу и буквально за пару минут поставил два десятка резолюций. Нажал кнопку, велел вошедшему секретарю:
— Печати поставить, разослать на исполнение… Мстислав Всеволодович, вы вот начали рассуждать — закончите, пожалуйста.
Келдыш подождал, пока секретарь выйдет, сказал:
— У них, тогда, “государственного мышления” не хватило. Не знаю, в чем оно заключается, но по результатам вижу: не хватило.
Серов собрал бумаги, защелкнул портфель. Проворчал:
— Жутковатое ощущение. Читал, когда умру. Видел, что вокруг произойдет. Как все посыплется. Изо всех сил стараюсь изменить. Где тут нормальным останешься?
— Да. Мы люди-функции, точно как персонажей у Ефремова ругали. Ни семей, ни детей, ничего, кроме работы.
— Ну и правильно, Мстислав. Ты вот потащишь семью в такое? Я — точно нет. Как дойче камераден из Штази говорят: “Я на служба думайт исключительно про служба”. Есть у меня и семья, и дальние родственники — но их-то за что?
— За шею, — Машеров поднялся. — Думаю, Иван Александрович, Мстислав Всеволодович, поступим так: пускай товарищ Поспелов объяснит свои действия. А то, может, не товарища Липгарта с автопрома надо смещать, а пора бы ветру перемен чуток того… Сместить уникальную снежинку с верхушки айсберга. Пускай, в самом деле, Комитет Партийного Контроля представит обоснования.
— Обоснования? — Поспелов открыл свою папку. — Разрешите, поясню. С точки зрения Комитета Партийного Контроля выглядит все так. Есть, скажем, деревня Икс в районе Игрек. В той деревне сельпо, а в сельпо тетя Клара, королева дефицита. И тут приезжают городские, ставят автомат, скажем, с сигаретами. На автобусной остановке, например. Все, сигареты больше не дефицит, уже тетя Клара курильщикам не сильно и нужна.
— Понятно, что дальше?
— Терпение, товарищ Серов. Дальше ставят рядом автомат с маслом, с мороженым, с тетрадками, с консервами. Потом колхоз, после споров и ругани, все же внедряет соцбаллы. И оказывается, что некоторые вещи по соцбаллам вполне можно получать бесплатно, без тети Клары вообще. В том же автомате на автобусной остановке.
— Сломать автомат?
— Соседи побьют. Сигареты в автомате — мужикам удобно. Тетрадки там всякие, масло городское, опять же: не надо завоза ждать.
— Тетка в долг запишет, автомат не запишет. В автомате без денег сигареты не возьмешь.
Поспелов улыбнулся:
