Ночь покинула меня, и я наконец, закрыл глаза, когда первые лучи рассвета пробились сквозь занавески. Пару часов спустя я позвонил Майре на голосовую почту и предупредил, что задержусь. Около девяти позвонил снова, чтобы сказать, что меня вообще не будет на работе.
Это был не просто еще один роман о войне. Да, в нем было что-то захватывающее. Но это было нечто гораздо большее. Война была в нем. Глазами своих героев читатель видел, как это произошло, и осознавал неизбежность конфликта. Он понимал, что значит быть вооруженным до зубов в составе конвоев или ходить от дома к дому в Фаллудже. Он испытал, каково это — сражаться с врагом, который не боится умереть. Который считал убийство божественным долгом.
Я провел некоторое время с группой повстанцев и понял, что ими двигало. Я нес носилки по переполненным палатам иракского госпиталя, когда туда доставляли раненых прохожих. И, наконец, я был с матерями в Огайо, когда пришли ужасные новости.
В романе были перспектива, страсть, страх, решимость явно ущербных мужчин и женщин, облеченных властью, навести порядок, растущее разочарование по мере того, как те, кого освободили, отказывались бросать розы.
Я отсиживался с ним шесть дней. Внешний мир для меня просто замер, пока не прозвучали последние выстрелы, и последствия не начали сказываться на политике.
Для нашего времени это была "Война и мир".
Я добился большего, чем просто нашел еще одного профессионального писателя, который мог бы продать несколько тысяч экземпляров чего угодно. Я нашел нового Германа Вука.
Я закончил работу холодным дождливым вечером и сидел, глядя из окна своей квартиры на центр Бостона, думая об Эдуарде Паттерсоне. В ту ночь только я и Майра знали, кто он такой. Не прошло и года, как об этом узнал весь мир.
Он жил в Лаконии, у подножия Белых гор.
Было четверть одиннадцатого. Поздновато для звонка. С другой стороны, это был парень, который, насколько я мог судить, никогда не публиковался. Я вспомнил свою реакцию, когда из магазина "Оружие и боеприпасы" пришла открытка с объявлением о моей первой продаже.
Майра, предвосхищая меня, нашла в справочной номер Паттерсона и аккуратно напечатала его над заголовком. Я налил себе виски с содовой и потянулся к телефону.
— Замечательно, — сказал он. — Мистер Беккер, это здорово. Вы действительно собираетесь это опубликовать? — Его голос звучал моложе, чем я ожидал.
— Да, мистер Паттерсон. Эд. Ничего, если я буду называть вас Эд?
— Конечно, да. Абсолютно. Вы можете подождать секунду?
— Хорошо.
Должно быть, он прикрыл трубку. Но я знал, что происходит. Он сообщал хорошие новости своей жене. Или девушке. Или кому-то еще.
— Я снова на связи, — сказал он.
— Хорошо.
— Мистер Беккер, вы даже не представляете, что это значит для меня.
— Догадываюсь, — сказал я. — Эд, вы, случайно, не можете приехать завтра в Бостон?
Он издал какой-то горловой звук. — Я учитель, — сказал он. — В средней школе.
— Ладно. Как насчет субботы? — Обычно мы не открываем офис в субботу, но в данном случае я решил сделать исключение.
— Это можно сделать, — сказал он.
— Отлично. У меня будет готов контракт, и мы отпразднуем это, сходив пообедать. — По правде говоря, я хотел, чтобы он подписал контракт до того, как узнает, насколько хороша "Долгая война". Если бы он понял, что у него есть, мне пришлось бы иметь дело с агентом. Или, возможно, даже ввязаться в торги с издательством Макмиллан.
Ему было, наверное, лет двадцать пять. Высокий, с нервной улыбкой. Светло-каштановые волосы уже начинали редеть. Желтоватые щеки, бледная кожа, водянисто-серые глаза за стеклами бифокальных очков. На нем была спортивная куртка, а на плече висела сумка с ноутбуком. Не очень-то он был похож на Хемингуэя.
Он перелистал контракт длинными тонкими пальцами, как мне показалось, не столько изучая его, сколько восхищаясь. Дойдя до аванса, он остановился. — Двадцать тысяч долларов? — спросил он.
Я собирался сказать, что хотел бы повысить ставку, потому что мне понравилась книга. Я ожидал, что она будет выше. Но всегда лучше начинать с консервативной цифры. Подняться можно всегда. — Кажется, это много, — добавил он.
— Ну, — сказал я, пытаясь скрыть свое удивление, — Темпус верит в то, что нужно быть щедрым. — На самом деле это не имело значения. Книга должна была выйти огромным тиражом, так что никакого риска не было.
— Это, конечно, очень любезно с вашей стороны. — Он снова улыбнулся. Он был похож на парня, над которым другие ребята издевались на школьном дворе. И я бы никогда не поверил, что он способен на такую суровую прозу, которая легла в основу "Долгой войны".
Я показал ему, где поставить подпись, объяснил, чего мы ожидаем, что мы хотели бы иметь возможность использовать его биографию и портрет в продвижении книги, что мы могли бы попросить его выступить в качестве гостя. Я не упомянул, что он подписывал передачу нам всех прав на телетрансляции и фильмы, что он предоставлял Темпусу значительную долю от всех зарубежных продаж, что мы также получали семьдесят пять процентов прав на книжный клуб. И, конечно, был пункт об опционе. — Обычно, Эд, — сказал я ему, — мы хотели бы сохранить за собой преимущественное право на публикацию вашего следующего романа.
— Но... — сказал он, внезапно забеспокоившись.
— Я хочу быть откровенным с вами, Эд. Будет ли продолжение?
— Продолжение? — Его глаза затуманились. — Будет еще одна книга.
— Ладно. Достаточно хорошо. Темпус готов отказаться от этого варианта. Вместо этого мы хотели бы подписать с вами контракт на три книги. — После "Долгой войны".
Его глаза закрылись, и я увидел самую блаженную улыбку, которую когда-либо видел. Рай настал.
— Мы предлагаем аванс в семьдесят пять тысяч долларов за три книги.
Он поставил бокал и уставился на меня. — Не знаю, что сказать.
— Ничего не говорите, — сказал я. — Просто распишитесь на строчке. — Я показал ему, где именно.
Я знаю, о чем вы думаете. Но мы не пытаемся использовать наших авторов в своих интересах. Мы оказывали Эду Паттерсону важную услугу. Мы давали ему шанс начать новую карьеру, уйти с преподавательской работы, осуществить мечту всей жизни. Проработав в этом бизнесе некоторое время, начинаешь понимать, что требуется мечта всей жизни, чтобы заставить человека написать роман. Особенно большой.
Он подписал контракт. На все четыре книги. В трех экземплярах. Я вложил один экземпляр в конверт из плотной бумаги и вручил ему. — Все ваше, — сказал я.
Он сиял.
— А теперь давайте отпразднуем.
Мы зашли в "Марко" на другой стороне улицы. Это тихий итальянский ресторанчик рядом с площадью Коммон. Для ланча было еще рановато, поэтому там почти никого не было. Мы заказали графин красного вина, и я наполнил оба бокала. — За вас, Эд, — сказал я. — И за "Долгую войну".
На его лице появилась улыбка шириной в милю. — Спасибо, Джерри. — Он отхлебнул вина, скривился и поставил его обратно. — Крепкий напиток, — сказал он.
Я допил свой и снова наполнил бокал. — Должен сказать вам, Эд, "Долгая война" довольно хороша. Как долго вы над ней работаете? Четыре года? Пять?
— Думаю, можно сказать, десять или одиннадцать. Где-то в этом роде.
— Десять лет? Вы пишете это с тех пор, как вам исполнилось, наверное, пятнадцать? Я правильно понял?
— О, нет, Джерри. Я не писал этот роман. Это сделал Макс.
— Макс? Кто такой Макс?
— О, — сказал он. — Это настоящее достижение. Это мой сюрприз.
Я осушил второй бокал одним глотком. — Вы не сказали мне о сюрпризе.
Подошел официант. Мы сделали заказ. Когда он ушел, продолжили с того места, на котором остановились. — Что за сюрприз? — спросил я. — Кто написал книгу? Вы его агент?
— Черт возьми, Джерри, любой может сесть и написать роман. Все, что от тебя требуется, — это быть готовым продолжать в том же духе год или около того? Или пять, я думаю. Сесть и быть готовым писать каждый день. Это все, что для этого нужно.
— Что вы пытаетесь мне сказать, Эд? Кто такой Макс?
Он бросил ноутбук на сиденье рядом с собой. Теперь он поставил его на стол и открыл. Мигнул свет, и экран засветился кобальтово-синим. — Это Макс, — сказал он.
Я уставился на компьютер, потом на Эда. Это была обычная модель HP. У Майры была такая же. Черный корпус, логотип на крышке. — Вы сказали, что книгу написал Макс.
— Он это сделал.
— Макс — компьютер.
— На самом деле, он искусственный интеллект, Джерри. — Он наклонился вперед, затаив дыхание. — Настоящий.
— Книгу написал компьютер?
— Он искусственный интеллект. — Он посмотрел на меня так, словно ждал, что я подбодрю его. Когда я этого не сделал, по его лицу пробежала тень.
— Мне все равно, как вы его называете, — сказал я. — Никакая машина не смогла бы написать "Долгую войну".
Широкая улыбка вернулась на его лицо. — Но он написал.
— Я в это не верю.
— Несколько лет назад говорили, что ни один компьютер никогда не сможет конкурировать с шахматным гроссмейстером. Вы смотрели, кто недавно стал чемпионом мира?
Мы сидели, уставившись друг на друга. Дверь открылась, и вошли люди. Семья с маленьким мальчиком. У мальчика была подвижная игрушка.
— На это ушло четыре дня, — сказал он.
— На что ушло четыре дня?
— На написание романа.
Холодок пробрал меня до костей. Я выпил еще вина. Принесли две тарелки. Пиццу для Паттерсона. Спагетти и фрикадельки для меня. Но аппетит у меня пропал. — Четыре дня, — сказал я.
— Да. Ну, может быть, чуть больше. Но не намного. — Он глубоко вздохнул и скромно улыбнулся. — Мне потребовалось почти столько же времени, чтобы объяснить ему, какую книгу я хочу.
— Это просто невозможно.
— Это, однако, не включает время на печать.
— С вами подписан контракт на написание еще трех романов.
— Да.
— Я ожидал увидеть материал мирового класса.
— Они будут хороши. Макс готовился к этому годами и потратил немало времени на анализ великих книг.
— Как долго? — спросил я.
— Как долго что? — Он жевал пиццу, явно наслаждаясь собой. Но вид у него был такой, словно он не мог понять, почему я был недоволен.
— Сколько времени потребуется, чтобы написать остальные романы?
— Вероятно, две недели. На их подготовку потребуется время.
— Две недели для еще одного романа, такого как "Долгая война"?
— Две недели на все три книги. Но они не будут похожи на "Долгую войну", хотя и будут сопоставимого качества. — Он откинулся на спинку стула и постарался придать себе бодрый вид. — Мы уже определились со следующей книгой. Это будет о силе и недостатках религиозных верований. Как в "Братьях Карамазовых". Но, конечно, по-другому. Оригинально.
Я застыл на месте. Да, для Макса это не проблема. Хотите что-нибудь, что заставит людей забыть о ветрах войны? Принесу его вам во вторник.
— С вами все в порядке, Джерри?
— Мне нужно подышать свежим воздухом. — Или, может быть, мы получили бы нового Гека Финна. На этот раз мы бы серьезно посмотрели на антигейские предрассудки. Я бросил деньги на стол и направился к двери.
— Джерри, подождите. — Он был прямо за мной.
Может быть, новый роман Драйзера. Автор Макс.
Или что-то в духе Скотта Фицджеральда.
На улице было оживленное движение. Автобусы, грузовики доставки, переполненные тротуары. — Если Макс написал книгу, почему на ней стоит ваше имя?
— Юридические основания. Он не человек. Не может подписывать чеки. На самом деле ничего не может.
— Кроме как писать великие романы.
— Вы угадали.
Он стоял передо мной и широко улыбался. Он понятия не имел, что натворил. Этот ребенок, который, очевидно, очень хорошо разбирался в электронике, упразднил труды Уильяма Фолкнера, Мелвилла и Уиллы Кэтер: чего стоила бы их работа в сравнении с этой штукой? Я предположил, что если он сможет написать "Карамазовых", то сможет создать новый символический шедевр в духе Джеймса Джойса. Назовем его "Ахиллес", где жизнь человека определяется стремлением к контролю. Или, может быть, что-то такое, что заставит забыть "В поисках утраченного времени". В восьми томах, выпущенных в течение месяца.
— Я не был уверен, что это сработало, — сказал Паттерсон. — Я не так уж много читаю. Только не художественную литературу. Я не знал, хорошо это или нет. То, что написал Макс. Вы были проверкой. Но мы поместим его имя на обложку, если вы не против.
— Как фамилия Макса? — спросил я.
Сзади к нему приближался автобус. Это был местный рейс, направлявшийся на Массачусетс-авеню. Он только что подобрал пассажиров на углу, увидел свободное пространство и начал набирать скорость. Вырвался из потока машин.
— Уинтерхейвен. Макс Уинтерхейвен.
— Звучит претенциозно.
— Я подумал, что это звучит литературно.
Макс Уинтерхейвен висел у него на плече. Я взглянул на водителя автобуса и, клянусь, он понял, что я собираюсь сделать, еще до того, как это случилось. Я увидел это по его лицу за мгновение до того, как резко толкнул Паттерсона. Его глаза расширились, и он опрокинулся навзничь. Люди закричали, завизжали тормоза, и я то ли сказал, то ли подумал: — Это ради Генри Джеймса.
Я вышел сухим из воды. Описания, которые появились на СиЭнЭн несколько часов спустя, не были похожи на меня. Также сообщалось, что у погибшего был ноутбук, но он был разбит. Полиция пыталась восстановить его, но я больше ничего не слышал.
Я рад сообщить, что вдовы не было. Не знаю, кто был с ним в ту ночь, когда я позвонил. "Долгая война", как мы все знаем, стала международным бестселлером. Мы отправляем чеки матери покойного.
Литературные авторитеты почти еженедельно выходят в эфир, обсуждая гибель Эдуарда Паттерсона, человека невероятного таланта, который мог бы стать выдающейся литературной фигурой, если бы ему дали время.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ВО ВРЕМЕНИ НИКОГДА НЕ УМИРАЮТ
1.
Четверг, 24 ноября. Незадолго до полудня.
Мы похоронили его холодным серым утром, когда грозил снегопад. Присутствовавших на похоронах было немного, они без труда сдерживали свою скорбь по человеку, который традиционно держал своих знакомых на расстоянии. Я наблюдал за проповедником, седовласым, немощным, который сам был близок к концу, и мне было интересно, о чем он думал, когда ветер шелестел страницами его молитвенника.
Пепел к пеплу...
Я стоял, засунув руки в карманы пальто, чуть не плача. Послушайте, мне не стыдно в этом признаться. Шел был странным, мстительным, непредсказуемым, эгоистичным. У него было немного друзей. Он не заслуживал большого количества друзей. Но я любил его. Я никогда не встречал никого похожего на него.
— С твердой надеждой...
Я не был так уж уверен в воскрешении, но знал, что Эдриан Шелборн действительно снова будет ходить по земле. Пусть даже ненадолго. Например, я знал, что свежим весенним утром в конце двадцать первого века мы с ним будем стоять на вершине холма в Аризоне и наблюдать, как в небо поднимаются серебристые транспортные средства на первом этапе их путешествия к Центавру. И будем присутствовать при убийстве Элейн Калпеппер, имя которой сейчас неизвестно, но которое со временем будет неразрывно связано с распадом Североамериканской республики. Путешественники во времени на самом деле никогда не умирают, любил повторять он. Мы зашли слишком далеко вниз по течению. Мы с тобой проживем еще очень долго.
