Боевые машины противника значительно улучшились с начала войны. Его старые тяжелые машины класса Суртур и средние машины класса Фенрис были заменены новыми, более способными — и смертоносными — преемниками. Хотя его кибернетика по-прежнему значительно уступает нашей психотронике, и хотя даже сейчас враг не обладает эквивалентом наших возможностей прямого нейронного взаимодействия между Боло и человеком, новые "тяжеловесы" класса Гарм и "средние" класса Сколл "мыслят" так же хорошо, как старые Боло Марк XXV. В отличие от предыдущих поколений боевых мехов противника, они полностью способны к самостоятельному развертыванию, а также намного мощнее. Последнее поколение боевых машин противника — последнее, что он когда-либо построит, — использует энергетическую установку на основе холодного синтеза, очень похожую на нашу собственную. На самом деле, ту, которая была скопирована с нашей собственной. Она намного эффективнее, чем наземные термоядерные реакторы, которые когда-то были доступны ему, и, имея в своем распоряжении такую мощность, он отказался от использования большого количества более легких "Хеллборов" и перенял философию проектирования Конкордиата, сосредоточившись на максимально тяжелых "Хеллборах", которые можно установить.
Конечно, человеческие конструкторы не сидели сложа руки, пока враг совершенствовал свои возможности, и Марк XXXIII — самая смертоносная мобильная боевая структура, когда-либо использовавшаяся для планетных боев.
Однако вражеских мехов гораздо больше, чем предполагалось, и они с ревом вырываются из-под земли, чтобы извергнуть на нас ракеты и плазму. Целый батальон атакует с линии хребта под углом 25 градусов, в то время как остальная часть их полка с грохотом выходит из глубоких подземных укрытий по дуге от 227 до 351 градуса, и пассивные сенсоры фиксируют излучение дополнительных подразделений, приближающихся прямо спереди. Точный подсчет невозможен, но, по нашим минимальным оценкам, мы сталкиваемся с усиленной тяжелой бригадой, а средние машины класса Сколл и разведывательные машины класса Игл одновременно выезжают из мертвой зоны в наш правый тыл и атакуют по широкому фронту, стремясь вступить в бой с нашей поддерживающей пехотой. Соотношение сил неблагоприятное, и отступление невозможно, но мы уверены в качестве нашей поддержки. Мы можем доверять им в том, что они прикроют наш тыл, и ударим прямо в зубы врагу, когда он развернется.
По мере нашего продвижения вперед, в Ишарке наступает ад, и мы ликуем по поводу его наступления. Приносим его с собой, ощущаем его в оргиастическом освобождении, когда открываются люки наших ракетных установок и извергается огонь. Мы поворачиваемся на 10 градусов влево, открывая поле нашего обстрела, и башни нашей главной батареи плавно перемещаются. Три двухсотсантиметровых "Хеллбора", каждый из которых выстреливает через 4,51 секунды, проходятся по батальону Гармов, расположившемуся на северо-восточном гребне, и голод и ужасная радость наполняют нас, когда по вражеским позициям разносятся взрывы. Мы ощущаем жажду крови в грохоте наших минометов и гаубиц, когда атакуем Сколлы и Иглы на наших флангах и посылаем разряды ненависти из наших "Хеллборов". Наши боевые щиты пылают под ответными ракетами и снарядами, а пучки частиц разрывают нас, раскаляя броню добела, но Боло спроектированы так, чтобы выдерживать такой огонь. Наши преобразовательные поля улавливают их энергию, направляя ее на питание наших собственных систем, и мы радуемся, когда эта отведенная энергия извергается обратно из нашего собственного оружия.
Гарм вдвое меньше нас по размеру, и 22,5 секунды огня основной батареи превращают пятнадцать единиц первого вражеского батальона в дымящиеся обломки, но две его машины успевают настигнуть нас, прежде чем погибнуть. Болевые датчики визжат, когда их легкие плазменные разряды прожигают наш боевой щит, но они бьют наискось, и нашей боковой брони достаточно, чтобы их отразить. Расплавленные слезы из дюраллоя текут по нашим бокам, когда мы поворачиваемся к соратникам наших мертвых врагов, но чувствуем только радость, жажду крушить и разрушать. В горниле битвы забываем об отчаянии, об осознании неизбежной катастрофы, которые угнетают нас в перерывах между сражениями. Теперь мы не помним о тишине в сетях связи, об осознании того, что миры, которые когда-то были Конкордиатом, мертвы или гибнут позади нас. Теперь у нас есть цель, месть, свирепость. Уничтожение наших врагов взывает к нам, вновь давая нам повод для существования, функцию, которую нужно выполнять... врага, которого нужно ненавидеть.
Еще большему количеству вражеских тяжеловооруженных частей хватает времени, чтобы пробить наши боевые заслоны своими плазменными разрядами, а отряды самоубийц в упор обстреливают нас плазменными копьями, но они не могут нас остановить. Гарм стреляет с расстояния в 4,61 километра и выводит из строя третий и четвертый "Хеллборы" нашей боковой батареи по левому борту, прежде чем сдохнуть. Окопавшаяся плазменная пушка, которая так хорошо замаскировалась, что мы приблизились на расстояние 1,44 километра, прежде чем обнаружили ее, произвела одиночный выстрел, который пробил наш гусеничный щит и уничтожил две тележки нашей подвесной гусеничной системы, и пять средних роботов класса Сколл выскочили из узкого ущелья на расстоянии всего 3,02 километра. Стены ущелья скрывают их от наших сенсоров, пока они фактически не вступят в бой, и их пятидесятисантиметровые плазменные пушки "съедают" 40,6 метра брони нашего правого борта, прежде чем мы разносим их в пух и прах, и даже когда погибает последний Сколл, вражеские ракеты и снаряды обрушиваются на все, что движется.
Ад надвигается неумолимо, а мы не человек и не машина. Мы — человек-машина, сокрушающая оборону противника и превращающая горные долины в дымящиеся пустоши. Наши опорные элементы сминаются или падают искалеченными, и часть нас знает, что еще больше наших товарищей-людей погибло, умрет, умирает в вопящей агонии или в пламени плазмы. Но для нас это значит не больше, чем глубокие, пылающие раны на наших собственных боках, и мы отказываемся останавливаться или сворачивать в сторону, потому что то, чего не можем получить, не передадим никому другому. Все, что остается как людям, так и мелконианам, — это Долгая Ночь, и все, что нам остается, — это сражаться, убивать и калечить, пока наша собственная тьма не обрушится на нас.
Мы ощущаем гибель команды Гарпии — Боло XXXIII/D-2075-HRP и капитана Джессики Адамс, — но, несмотря на боль от их потери, знаем, что успех врага означает его собственное уничтожение. Его ввели в заблуждение, вынудив сконцентрировать две трети своей огневой мощи против нашей атаки, и поэтому мы радуемся ошибке врага и удваиваем наши собственные усилия.
Разрушаем последнюю линию его главной позиции в оргии прямого огня и непрерывного кашля наших противопехотных кластеров. Рейлганы обстреливают легкие вражеские БТРы, пытающиеся вывезти вспомогательный персонал, а остатки нашей бронетехники с экипажами и пехоты следуют за нашим прорывом. Мы разворачиваемся, ложимся на истинный курс три-пять-восемь и с грохотом пробиваемся сквозь дым, пыль и зловоние горящей вражеской плоти, а слева появляется команда Джона, снова продвигаясь вровень с нами, когда мы переваливаем через последний гребень.
Нас встречает беспорядочный артиллерийский и ракетный огонь, но это все, что осталось у противника. Разведывательные дроны и спутники фиксируют дополнительные тяжелые подразделения, движущиеся к нам с востока, но они подойдут через 78,59 минуты. На данный момент в долине реки под нами в беспорядке кипят только обломки уже разрушенной нами обороны, в то время как легкие боевые машины, пехота и разбитые эскадроны воздушной кавалерии пытаются сплотиться и выстоять.
Но им уже поздно сопротивляться, потому что за ними мы видим город. Разведка оценивает его население чуть более чем в два миллиона человек, и мы связываемся с командой Джона по сети обмена данными. Выработка плана ведения огня занимает 2,661 секунды; затем наши основные батареи переходят в режим быстрого непрерывного огня, и каждую минуту из наших раскаленных добела стволов вырываются плазменные разряды мощностью семьдесят восемь мегатонн. Несмотря на размеры нашей цели, нам требуется всего 76,51 секунды, чтобы превратить ее в чередующийся огненный шторм, а затем мы продвигаемся вниз по склону, чтобы уничтожить остатки противника.
Вражеская техника прекращает отступление. Больше нет цели, на защиту которой можно было бы сплотиться, и они поворачиваются к нам. Они — комары, атакующие титанов, и все же используют против нас все свое оружие, пока мы прорываемся сквозь них с командой Джона на фланге, и мы приветствуем их ненависть, потому что знаем ее причину. Знаем, что причинили им боль, и наслаждаемся их отчаянием, когда топчем их своими гусеницами и разбиваем вдребезги своим огнем.
Но одна колонна транспортных средств не бросается в атаку. Вместо этого она убегает, держась низины вдоль реки, которая когда-то протекала через разрушенный нами город, и ее бегство привлекает наше внимание. Наносим по ним удар воздушно-топливной бомбардировкой, которая уничтожает полдюжины транспортов, и все понимаем, когда видим, как мелконианские самки и детеныши убегают от разбитых обломков. Они не являются участниками боевых действий, но операция "Рагнарек" касается не только участников боевых действий, и даже когда мы продолжаем громить атакующие вражеские машины, направляем наши рейлганы на транспорты. Сверхскоростные снаряды с визгом пронзают матерей и их детенышей, при ударах разлетаются брызги крови и тканей, а затем наши гаубицы засыпают местность кассетными боеприпасами, которые покрывают их ковром грохота и ужаса.
Мы отмечаем уничтожение указанных противников, а затем возвращаем все наше внимание к окончательному уничтожению военнослужащих, которые не смогли спасти их.
Первоначальная атака отряда Альфа и разрушение города Халнака были решающими, поскольку штаб-квартира Шарта На-Ярма и его семья находились в Халнаке, и он отказался покинуть их. Он погиб вместе с городом, и с его смертью нарушилась координация действий мелкониан. Действия защитников стали более бессвязными, хотя не менее решительными, но без организованности, которая могла бы помочь им добиться успеха. Они могли продолжать убивать нападавших и истощать их силы, но не могли помешать XLIII корпусу завершить свою миссию.
Это произошло не сразу. Даже при наличии современного оружия, чтобы уничтожить планету, требовалось время, и сражения продолжались неделями. Леса превратились в пепел, а бронированные подразделения классов Боло и Гарм прорывались сквозь пламя, чтобы обрушить гром друг на друга. Города пылали, поселки исчезали во вспышках молний от массированных бомбардировок "Хеллборами", а сельскохозяйственные угодья превращались в дымящуюся пустыню.
В наших приемниках раздаются отчаянные передачи из зоны высадки, когда на нее обрушивается контратака противника, и мы поворачиваемся в ответ, безрассудно поднимаясь на антигравитационной тяге. Выработка энергии недостаточна для одновременного поддержания свободного полета и поддержания нашего боевого щита, что лишает нас основной защиты от метательного оружия и частиц, но это риск, который мы должны принять. Враг собрал все свои оставшиеся силы для этой атаки, и мы слышим крики умирающих людей по каналам связи, пока летим в отчаянной гонке, чтобы вернуться и встретить его.
Это гонка, которую мы проигрываем. Снова приземляемся на наши гусеницы в 10,25 километра от зоны высадки, запускаем наш боевой щит и преодолеваем промежуточный хребет, но в коммуникаторах больше нет криков. Есть только тишина, и поднимающиеся столбы дыма, и изрешеченные обломки транспортов... и ожидающие в засаде последние три тяжелых машины класса Гарм из Ишарка.
Безумие. В этот момент всех нас охватило безумие, потому что все мы знаем, что мы последние. У нас нет поддержки, нет подкрепления, некуда идти. Есть только четыре разумные машины и один-единственный Человек — последний человек на Ишарке, возможно, последний человек во всей галактике — предоставленный самому себе и преисполненный потребности убивать. Мы являемся венцом двухтысячелетней истории и технологий, сложного оружия и тактической доктрины, и никому из нас нет до этого дела. Мы — последние воины Последней войны, крушащие и терзающие друг друга в безумии ненависти и отчаяния, стремясь только к тому, чтобы наши враги умерли раньше нас.
И команда Шивы "побеждает". Двух противников мы разносим в пух и прах, но как раз в тот момент, когда производим выстрел, который выпотрошит третьего, его последний плазменный разряд попадает нам в лоб, и агония пронзает наши жестоко перегруженные болевые рецепторы. Массивная броня рвется, как ткань, и мы чувствуем разрушение внутренних нейтрализующих щитов, яркую, ужасную вспышку света, когда плазма проникает в центр нашей личности.
В наш последний, мимолетный миг осознания мы понимаем, что смерть наконец пришла за нами, и больше нет ни печали, ни ненависти, ни отчаяния. Есть только тьма за пределами ужасного света... и, наконец, покой.
В Ишарке воцарилась тишина. Не из милосердия, потому что здесь не было ни милосердия, ни рыцарства, ни уважения между воинами. Было только безумие, резня и взаимное уничтожение, пока, наконец, не осталось никого, с кем можно было бы сражаться. Ни защитников, ни нападающих, ни мирных жителей. XLIII-й корпус так и не покинул Ишарк, потому что покидать было некому, и ни одна мелконианская дивизия так и не добавила битву при Ишарке к своим боевым наградам, потому что некому было рассказать призракам Мелконии о том, кто в ней участвовал. Была только тишина, дым и обугленные остовы боевых машин, которые когда-то обладали огневой мощью богов.
И никто никогда не сообщал Республике о том, что самое последнее сражение операции "Рагнарек" завершилось полным успехом.
2
Джексон Деверо, щурясь от утреннего солнца, следовал за Сэмсоном по свежей борозде. Из-под копыт жеребца поднималась пыль, и Джексон едва сдержался, чтобы не выругаться и не громко чихнуть. Весна в этом году была сухой, но доктор Ян предсказал дождь в течение недели.
Джексон был готов поверить доку на слово, хотя и не совсем понимал, как все это работает. Некоторые из колонистов постарше были более склонны сомневаться в Яне, указывая на то, что у него было всего три метеоспутника... и что ни один из них в наши дни не работал как следует. Джексон знал, что возможная, неизбежная потеря спутников значительно усложнит прогнозирование, но предпочитал держать язык за зубами в кругу поколения своих родителей, чтобы не выдать, насколько расплывчатым было его понимание того, почему это все усложнит.
Не то чтобы Джексон был глуп. Он был одним из лучших агрономов в колонии и постоянным ветеринаром на ферме Деверо, а также, в случае необходимости, довольно неплохим врачом для людей. Но ему также было всего шестнадцать местных лет, и, при изучении того, что ему нужно было знать, чтобы выжить и внести свой вклад в жизнь Арарата, у него не оставалось времени на изучение применения оборудования, которое колония все равно не смогла бы заменить, если бы оно сломалось. Его старший брат Рори, административный глава поместья и главный инженер, лучше разбирался в технических вопросах, но это было потому, что в детстве ему привили другой набор навыков. Ему было девятнадцать лет — стандартных лет, а не восемнадцать месяцев по местному времени, — когда корабли вышли на свою последнюю орбиту... И если бы корабли в конце концов не нашли пригодный для жизни мир, он был бы единственным ребенком, которого разрешили своим родителям. Теперь у них с Джексоном было еще четверо братьев и сестер, а у Рори было семеро собственных детей, самый старший из которых был всего на год младше Джексона.
