— Одно ваше имя испугало великана, сокрушавшего кулаками башни, — сказала она.
Варандас хмыкнул. — Она обвиняет тебя, От, в излишней известности. Что скажешь в защиту?
— Великаншу, — проговорил тот.
— Замечательно, — отозвался Варандас. — Итак, учитель ответил. Я готов был бы продолжить судить ваш спор но, увы, я вымок. Пойду разожгу огонь в очаге...
— Внутри нет очага.
— Ох. Тогда придется выделить ему место. Тем временем советую поблагодарить учителя, отвратившего гнев Килмандарос. Да, я слышал — даже ее супруг Гриззин Фарл бежит от столь тяжкого нрава. Теперь понятно, почему. — Он ушел внутрь.
Кория сверкнула глазами на Ота. — Кто изгнал ее из низины?
— Поистине тебе нужно меня благодарить, — ответил тот. — И помни о моей смелости в последние дни. Дважды устоял я под опаснейшим напором женской ярости. — Он вскинул топор на плечо. — Что до вопроса... полагаю, скоро мы узнаем.
Нечто мелкое, лохматое метнулось из башни, зайцем скача по склону, и быстро пропало из вида.
— Что это было?
От вздохнул: — Варандас снова играется с куклами, верно?
Они скакали между брошенных башен — Драконус и Аратан позади. Почва стала неровной, равнины уступили место округлым холмам. Некоторое время спустя, когда башни стали многочисленными, Аратану подумалось, что они оказались в городе. Хотя тут не оказалось ни улиц, ни особого порядка в расположении зданий, было нетрудно вообразить тысячи Джагутов, слоняющихся меж башен.
Небо, тускло-серое, давило на головы. Они скакали под струйками начинающегося дождя. Вскоре дождь стал ливнем, ограничив сцену. Аратан почувствовал, что промокает (вода с легкостью проникала под доспехи), что продрог. Он едва различал отца впереди: выцветший, прежде черный плащ как туманное пятно, Каларас — вздыбившийся, не желающий приближаться камень. Земля стала предательски скользкой, Хеллар замедлилась до флегматичной трусцы.
Аратан боролся с желанием оторваться, потеряв отца из вида. Необычный город приглашал к исследованиям, хотя ливень обещал, что главные загадки останутся незримыми и, вероятно, непостижимыми. Казалось, еще миг, и он порвет привязь и отделится.
Драконус натянул удила перед одной из башен, спешился. Держа узду одной рукой, провел Калараса в зияющую дверь.
Аратан подъехал туда же. Соскользнул с Хеллар, намереваясь последовать за отцом в башню... но заколебался, ощутив поблизости какое-то присутствие. Уши кобылы прижались, слыша звуки справа — шлепанье тяжелых ног по грязи. Через миг показалась громадина: женщина выше и грузнее самого Гриззина Фарла. Руки ее выглядели слишком длинными, широкие ладони покрылись ссадинами. Длинные волосы свисали покрытыми грязью космами, словно она только что упала. Одета она была в драную, черную как смоль шкуру — тоже замазанную грязью. Подойдя, она покосилась на Аратана — он различил широкое плоское лицо, пухлые губы и глаза как щелочки меж опухших век.
Оружия при ней не было видно. Как не было и доспехов. Она подобралась ближе и протянула лапищу, схватила его за ремешок шлема и подтянула к себе. Поднявшись над землей, он пытался висеть так, чтобы видеть ее глаза. Затем он начал задыхаться; она опустила его и молча прошла в башню.
Аратан все еще ощущал жесткие костяшки пальцев на челюсти. Мышцы шеи и спины болели. Пошатнувшись, он отстегнул шлем, стащив с головы, потом снял и шапочку. Обрушившийся на макушку дождь казался ледяным. Отвернувшись, он озирал город, пока Хеллар не позвала его, мотнув головой.
Он взял поводья и повел кобылу внутрь.
Там было единственное помещение не меньше пятнадцати шагов в ширину. Каларас стоял у противоположной стены, рядом отец опустошал мешок с провизией. При появлении странной женщины Драконус повернулся и встал.
Она освобождалась от шкур в середине комнаты, сбрасывая их на камни пола. Оставшись нагой. — Из всего твоего отродья, Сюзерен, — сказала она тонким голосом, — в одном этом не чую безумия. — Подняла голову, метнув до странности застенчивый взор. — Надеюсь, остальных ты убил. Большой камень сокрушает черепа, потом ты отрываешь головы с тел. Рубишь на куски, бросая в зев самой жаркой печи. Чтобы осталась одна зола.
— Килмандарос, — произнес Драконус. — Далеко ты от дома.
Она хмыкнула: — Никто не наносит визитов. Давно. — Внимание ее обратилось на Аратана, который подвел своих лошадей. — Он пробужден?
— Нет, — сказал Драконус. — И да.
— Так ты не готовил его для меня.
— Килмандарос, на пути мы встретили твоего мужа.
— Полагаю, сына тоже. С тем зловредным дружком, что выполнил твою просьбу.
Драконус промолчал, повернув голову к сыну. — Аратан, приготовь нам костерок, когда закончишь с лошадьми. Слева у стены дрова.
Обеспокоенный, старающийся оторвать глаза от женской наготы Аратан положил шлем и занялся расседлыванием.
— Мы встретили и твою сестру по духу, если не по крови, — сказал Драконус.
Килмандарос издала свистящий звук. — Предоставляю ей жиреть на суевериях. Однажды Форулканы ощутят голод по землям Бегущих-за-Псами и мы возобновим войну. Или окончим.
— Сделаешь последователей оружием?
— А какой еще от них прок, Сюзерен? Да и Форулканы мне не поклоняются. Сделали богом беспредельный закон, хотя своими руками без конца его подрывают. Рано или поздно, — продолжила она, вставая прямо перед Аратаном, — они предъявят права на все владения Бегущих, законодательно оправдав геноцид.
— Глупо, — заявил Драконус. — Мне сказали, среди Бегущих ныне ходят Джагуты, воздвигая троны богоподобия и тирании. Мало Форулканы претерпели унижений от Тисте, чтобы бросать вызов Бегущим-за-Псами и Джагутам?
— Зависит, — буркнула она, — от того, что я нашепчу им в уши.
Ощутив тепло ее дыхания на затылке, Аратан поспешил перейти к жеребцу, снимая упряжь.
Она перешла за ним.
— Тирания процветает, — сказал Драконус с другого конца комнаты, — хотя по всем расчетам должна страдать от голода.
— Бедность рождает стычки, Сюзерен. Ты об этом? Голод послал моих детей против Тисте.
— Голод по железу. Нужда была создана, оправдания измышлены. Но это ветхий спор. Я тебя простил, но лишь потому, что ты проиграла.
— И я взвесила твое великодушие, Сюзерен, и нашла легким. Но как скажешь. Это в прошлом.
Когда ее рука скользнула над левым бедром Аратана и погрузилась в пах, Драконус проговорил: — Оставь, Килмандарос.
Рука отдернулась, Килмандарос отошла. — Ночь юна, — сказала она, улыбаясь. — Я знаю его желания и готова ублажить. Это между ним и мной, ты ни при чем, Сюзерен.
— Мои слова тебя отвратят.
— Ты расхолодишь меня? И его?
— Боюсь, Аратан перестанет тебя волновать. Не в том мое намерение, это будет лишь следствием того, что я вынужден рассказать.
— Тогда оставь до утра.
— Не могу.
— Ты никогда не понимал наслаждения, Драконус. Делаешь любовь хрупкой, когда она проста, полнишься неистовством, когда нужна сдержанность. Однажды я могу провозгласить себя богиней любви — что думаешь, Сюзерен? Не порадует ли тебя этот аспект, как любовь приветствует ночь, как нежность приветствует темноту?
Закончив с лошадьми, Аратан перенес в центр помещения тюк с посудой. Зажег фонарь и разложил котелок, подпорки и еду. Кто-то вынул четыре плиты пола, создав яму для костра; разжигая фонарь, Аратан поглядел вверх, но скудный свет не позволил увидеть потолок. Впрочем, он ощущал дуновение из каминной трубы. Потом он поискал топливо там, где указал отец, но нашел лишь десяток больших сухих кусков навоза.
Занимаясь делами, переходя с места на место, он чувствовал неотвязный взгляд.
— Что думаешь, сын Драконуса? — спросила она. — Стать мне доброй богиней любви?
Сосредоточившись на разжигании огня, он не сразу отозвался: — Вы предлагали бы громадность томления, коего никто не смог бы удовлетворить, миледи. Вы взирали бы на несчастный мир.
Дыхание ее прервалось.
— А если так, — продолжал он, следя, как дымок поднимается над огнивом, — можете уже считать себя богиней любви.
— Сюзерен, я возьму твоего сына на ночь.
— Боюсь, что нет. Он охвачен томлением юности. Ты предлагаешь слишком много, и он алчет затеряться в тебе.
Аратану показалось, что лицо охвачено пламенем. Отец может проследить любой ход мысли, глубина его проницания ужасает. "Я слишком ясен. Мысли мои идут по затоптанным дорожкам, любое желание выдает себя. Я письмена, читаемые всеми. Отцом. Азатенаей. Ферен и Ринтом. Даже Раскан не находил тайн в моей истории.
Однажды я сделаюсь неведомым для всех.
Кроме Ферен и ребенка".
— Словами своими, — заявила Килмандарос, — ты показал слабость Консорта. Ты нашел любовь, Драконус, но страшишься ее унижения. Да, поистине падшая богиня: гляжу тебе в глаза и вижу мужчину, разоблаченного ужасом.
— Твой сын свершил убийство в компании Эрастраса, — сказал Драконус.
Аратан закрыл глаза. Пламя костра, над которым он согнулся, проталкивало сквозь веки тепло и свет, но не сулило утешения. Он слышал ее близкое дыхание, и звуки наполняли слух отчаянием.
— По какому праву ты выдвигаешь обвинения? — спросила она.
— Они с полубратом — убийцы Кориш. Они основали власть на крови ее и смерти. Ныне бредут они по земле, залитые кровью и, как сказал мне сын, несут ее с гордостью. Возможно, твой сын менее горд, ведь он не показался. Пусть так. Созданное для меня Эрастрасом выковано в крови.
— Сечул, — прошептала Килмандарос.
— Ты слишком мудра, чтобы сомневаться в моих словах. Если в моих глазах ужас, он ничто пред твоим.
— Почему не бежишь, Сюзерен? — спросила она. — Худ не простит соучастия в убийстве жены!
— Я взгляну ему в лицо. Он скован в Башне Ненависти.
— Лучше надейся на прочность цепей!
Услышав топочущие шаги в направлении Драконуса, Аратан открыл глаза. Увидел сжатые в кулаки руки и подумал, не ударит ли она отца. Однако Килмандарос замерла. — Сюзерен, ты вечно будешь ребенком в мире? Бежишь к любой бреши, затыкая телом! Предлагаешь собственную кожу, чтобы закрыть чужие раны! Но есть то, чего даже тебе не починить. Неужели не понимаешь?
— Что сделаешь ТЫ? — спросил он.
Она отвела взгляд. — Нужно найти сына. Нужно отвернуть его от такого пути.
— Ты проиграешь, Килмандарос. Он словно повенчался с братом, и сейчас Эрастрас плетет сеть вокруг К'рула, и волшебство, прежде отдаваемое всем, кто готов протянуть руку, ныне связано с кровью.
— Он отравлен, мой сын, — сказала она, разжимая руки и отворачиваясь. — Как и Эрастрас. Бесполезный отец отравил глубины их душ.
— Если найдешь их, — посоветовал Драконус, — убей. Убей обоих, Килмандарос.
Она закрыла лицо руками. Тело содрогнулось.
— Лучше оставь нас, — сказал отец нежным тоном. — Никакая стена из камня не выстоит перед твоим горем, тем более мягкая плоть. Ради всего достойного, Килмандарос, я сожалею о сказанном. Более того, сожалею о своем соучастии в преступлении.
Тут она покачала головой, на открывая лица. — Если не ты, — шепнула Азатеная, — то кто-то другой. Я их знаю, понимаешь ли...
— Они попытаются переубедить тебя. Берегись хитростей их ума.
— Я их знаю, — повторила она. Выпрямилась, сдерживая себя. Взглянула на Аратана. — Сын Драконуса, пусть желания не сделают тебя слепым к своим достоинствам. — Собрала мокрые меха и пошла к выходу, но замерла на мгновение, глядя на шипящую стену ливня. Руки сжались в кулаки. — Как и дождь, я буду рыдать в долине. Горе и ярость поведут мои кулаки, будет гром и молнии, как подобает богине любви. Да бегут все с пути моего.
— Осторожнее, — сказал Драконус. — Не всякая башня пуста.
Она оглянулась. — Сюзерен, прости за грубые слова. Твой путь не менее опасен.
Он пожал плечами: — Истины всегда ранят нас, Килмандарос.
Она вздохнула. — Легче окружить себя ложью. Но ни одна сказка меня не утешит.
— Как и меня.
Накинув меха, она вышла во внешнюю тьму.
— Лучше бы, — сказал Аратан в тишине, наступившей после затухания ее шагов, — ты оставил меня дома.
— Горе — могущественное оружие, Аратан, но зачастую оно ломает своего носителя.
— Не лучше ли облачиться в сожаления? — Он поглядел в темные глаза отца. Тот внимательно его изучал. — Возможно, меня легко раскусить, и я не могу давать тебе советов. Но последние слова, слова предостережения... я готов вернуть их тебе. Ты не можешь исправить всё, отец. Достаточно ли попытаться? Не представляю, что ты можешь ответить. А хотелось бы...
Откуда-то издалека донесся грохот грома.
Аратан занялся ужином.
Через миг его ударила ледяная мысль. Он поднял голову, найдя отца стоящим на пороге, глядящим в дождь. — Отец? Азатенаи жили и ходили среди Тисте?
Драконус повернулся.
— Если так, — продолжал Аратан, — они умеют маскироваться?
— Азатенаи, — ответил отец, — обитают где хотят, в любом желаемом обличье.
— Мать Тьма — Азатеная?
— Нет. Она Тисте, Аратан.
Он вернулся к готовке, добавил кизяка в костер, но холод не уходил. Если у богини любви жестокие дети, размышлял он, под какими именами они должны быть известны?
Утро выдалось ясное. Так и не снявший доспехи, с секирой на плече, От вел Корию в долину, в Покинутый Город Джагутов. Варандас ушел ночью, пока Кория спала. Ей снились куклы, царапающие изнутри стенки сундука, она плакала и повторяла им, что не похоронит заживо — плакала, не находя способа открыть сундук, из-под сорванных ногтей шла кровь... потом она подняла голову, обнаружив, что тоже заперта в ящике. Паника заставила ее проснуться и увидеть учителя, сидящего подле наскоро сложенного Варандасом очага.
— Дерево сырое, — сказал он, когда девушка села. Как будто она виновата, что прошел дождь!
Содрогаясь от недавнего сна, Кория пошла готовить холодный завтрак. В комнате пахло дымом, который заполнил всю башню, ведь выходить он мог лишь через дверь, но ливень создал почти неприступную стену. Они жевали сушеное мясо и жесткий хлеб. Кория глянула на учителя и сказала: — Не имею желания посещать того, кого прозвали Владыкой Ненависти.
— Разделяю твое нежелание, заложница, но визит обязателен.
— Почему?
От швырнул недоеденную корку в костер, но там уже не было огня: хлеб попросту упал между мокрых палок и волглых поленьев. Джагут нахмурился. — Непрестанно и коварно атакуя мою природную невозмутимость, ты вынуждаешь начать рассказ, а я так не люблю рассказывать. Ну, скажи, почему так?
— Думала, это я задаю вопросы.
От рассеянно помахал рукой. — Если тебя утешает самообман, быть по сему. Моя решимость не ослабла. Ну, скажи, почему я не люблю рассказов?
— Потому что они подразумевают связность, которой нет. Жизнь слишком редко подчиняется одной теме, и даже эти темы существуют среди смущения и путаницы. Жизнь можно описать лишь со стороны и тогда, когда она подошла к концу. Рассказ привязывает к прошлому, нельзя рассказать то, что только происходит.
— Именно так, — подтвердил От. — Но сегодня утром я намерен рассказать лишь начало. История эта лишена границ, основные действующие лица еще живы, сюжет далеко не закончен. Еще хуже, слово за словом я буду сплетать истину с ложью. Я припишу событиям цель, хотя цели эти не были поняты в свое время, их даже не обдумывали. От меня будут ждать итога, облегчения совести слушателя, мгновений ложного утешения и веры, будто жизнь творится по законам здравого смысла. Как в сказке.
