Уиллим Рейно должен был присоединиться к ним, но великий инквизитор в последнюю минуту распорядился иначе. Вероятно, потому, — подумал Рейно, наблюдая с крыши пристройки к Храму через установленную на парапете подзорную трубу, — что, несмотря на всю помпезность и церемонию встречи, Жэспар Клинтан был не очень доволен человеком, которого эти охранники должны были сопроводить прямо на его первую аудиенцию. Рейно не мог быть уверен, что именно поэтому была изменена его собственная повестка дня. Он только знал, что его ждали новые инструкции, когда он вышел из посвященной архангелу Шулеру боковой часовни Храма после того, как отслужил свою собственную мессу в среду. С другой стороны, он знал, что его начальник вполне мог таким образом "отправить сообщение" генерал-инквизитору, намеренно изменив маршрут Рейно, чтобы оскорбить Эдуирдса, только убедившись, что генерал-инквизитор получил свою собственную копию. В конце концов, если бы он не получил свой экземпляр первым, он бы не знал, что его оскорбляют, не так ли?
Мелочно со стороны Жэспара, но это действительно передает его чувства, не так ли? -задумался архиепископ, переводя подзорную трубу с телохранителей на судно, все еще находившееся почти в двух милях от берега. Как и многое другое в Храме, эта подзорная труба была священной реликвией, более прекрасной, чем все, что могли сделать руки смертных, с прозрачными, как вода, и мощными линзами. Теперь он поворачивал ручку фокусировки до тех пор, пока судно не обрело кристальную четкость, находясь всего на расстоянии вытянутой руки, несмотря на расстояние, и улыбнулся, увидев белые брызги на носу шхуны с пурпурным флагом.
Там, должно быть, холодно — помимо всего прочего — в этой шхуне, покачивающейся на крутых, неспокойных волнах. Эта мысль позабавила его, поскольку уязвимость генерал-инквизитора Уилбира к морской болезни была хорошо известна, и в данный момент он также не особо пользовался уважением адъютанта инквизиции.
Конечно, — подумал Рейно, медленно и осторожно перемещая подзорную трубу в надежде обнаружить зеленолицего Эдуирдса, перегнувшегося через подветренный борт, — нам придется публично продемонстрировать все это одобрение и братскую любовь, прежде чем мы отправим его обратно. Что я хотел бы сделать, так это заменить его кем-то, у кого есть ключ к разгадке, но это означало бы, что кто-то признал бы необходимость... умерить исполнение директив Жэспара, и в конце концов это, вероятно, не сработало бы лучше. Тот, кто захочет это сделать, может, по крайней мере, замедлить кровотечение, но ему повезет, если он продержится три пятидневки, прежде чем Жэспар потащит его домой, чтобы самого предать Наказанию.
Хмурое выражение, промелькнувшее на лице архиепископа, было гораздо более обеспокоенным, чем он позволил бы себе при свидетелях. Клинтан буквально рыл землю, требуя немедленного наказания за малейший признак ереси. Возможно, он все еще осознавал необходимость проявлять хотя бы некоторую умеренность здесь, в Зионе, и на землях Храма в целом, но даже эта умеренность ослабевала по мере того, как он становился все более и более решительным, не желая уступать ни на дюйм больше земли. И что бы он ни был готов признать здесь, он настаивал на полном подавлении всего, что могло быть малейшим признаком ереси, в части Сиддармарка, все еще занятой силами Матери-Церкви, и даже — или, возможно, особенно — в Пограничных штатах, где надвигающаяся опасность вторжения еретиков, с допущением того, что еретики, возможно, действительно выигрывают свою богохульную войну, угрожала вере детей Матери-Церкви.
Рейно мог понять его потребность сделать что-то, чтобы остановить еретиков, но сообщения их собственных агентов-инквизиторов ясно указывали на то, что репрессии генерал-инквизитора на самом деле подпитывали реформистский пыл. Даже некоторые из тех, у кого вообще не было желания становиться частью еретической, раскольнической церкви, начали задаваться вопросом, действительно ли Бог может одобрить жестокость инквизиции. Была причина, по которой люди даже здесь, в Зионе, шептали молитвы каждую ночь, чтобы инквизиция, по крайней мере... смягчила свою суровость.
И все же Клинтан отказывался — на самом деле более категорично, чем когда-либо, — признать, что слишком большая строгость на самом деле так же плоха — или даже хуже — чем слишком мало твердости.
Это был страх, — подумал Рейно. — Клинтан никогда бы не признал этого — даже через тысячу лет, — но именно по этой причине он отказался смягчиться. Червь страха с каждым днем все глубже проедал свой ядовитый путь в сердце великого инквизитора, и его ответом было набрасываться на тех, чья слабость — чьи неудачи — питали его страх и делали его сильнее. Это был червь, которого Уиллим Рейно узнал слишком хорошо, тот, которого он обнаружил спрятанным в своем собственном сердце. И все же между его страхом и страхом Клинтана была разница. Рейно это нравилось не больше, чем любому другому человеку, но, по крайней мере, он был готов признать, что испытывал страх. Клинтан не желал признать это и строил вокруг себя пузырь — пузырь, в котором все еще допускалось обсуждать, как инквизиция могла бы наиболее эффективно реагировать на своих врагов, или даже способы устранения конкретных недостатков, но никто из подчиненных не осмеливался предположить, что триумф Матери-Церкви над всеми и каждым из этих врагов может быть каким угодно, но только не неизбежным.
Вопрос о том, позволит ли на данный момент великий инквизитор обсуждать военную ситуацию с какой-либо откровенностью даже Дючейрну или Мейгвейру, оставался открытым для Рейно. Что не было вопросом, так это то, что даже если бы он хотел этого сейчас, приближалось время, когда он больше не будет этого делать, и что произойдет тогда?
Нам нужно чудо, Боже, — подумал он, все еще глядя на приближающуюся шхуну генерал-инквизитора, вспоминая благоговейные, грохочущие литургические отклики прихожан во время мессы, которую он отслужил. Бережно помня распеваемые Священные Писания и парящие гармонии гимнов. В подобный день, в среду, когда он только что вышел из Божьего присутствия, когда Божий День маячил так близко в календаре, он мог по-настоящему поверить, что чудеса возможны. Вы дали их достаточно еретикам. Теперь нам нужно, чтобы Вы дали нам одно из них. Что-то, чтобы показать, что мы действительно Ваши защитники, что Вы нас не бросили. Что...
Он застыл в шоке, его глаза широко раскрылись, когда шхуна превратилась в кипение огня и дыма, заполнившее его поле зрения. Он действительно видел, как двое мужчин на палубе, оба младшие священники-шулериты, просто исчезли, когда взрыв ярости схватил их в свою пасть и поглотил.
Он отпрыгнул от подзорной трубы, и огненный шар внезапно стал крошечным из-за расстояния, но это расстояние не рассеяло его ужаса, когда он наблюдал, как разбитые обломки — обломки, которые, как он знал, включали разорванную и исчезнувшую в этой обжигающей стене пламени плоть священников, которых он только что видел, — поднимались дугой вверх в ужасной тишине, в то время как колокольчики сладко, сладко пели у него за спиной.
Чуть более девяти секунд спустя грохочущий гром взрыва прокатился над этой золотой песней, как собственное проклятие Шан-вей.
* * *
Жозуа Мерфей наблюдал за тем же столбом огненного, распыляемого дыма. Его наблюдательный пункт на уровне набережной несколько отличался от наблюдательного пункта архиепископа Уиллима... и его реакция тоже. Резкий ветер начал закручивать дымовую колонну в рвущуюся спираль, изгибая ее так, что она нависала над Зионом, возвышаясь над поверхностью озера Пей в знаке, видимом каждому жителю города, и удовлетворение вспыхнуло в нем, как сердце звезды.
Арло Макбит был горько разочарован, когда узнал, что Хелм Кливер все-таки не сможет добраться до Уилбира Эдуирдса по прибытии. Охрана была просто слишком жесткой, чтобы его люди могли проникнуть внутрь — без сомнения, из-за рекордных успехов, которых уже достигли "кулак Бога" и Дайэлидд Мэб. Люди Макбита, возможно, и смогли бы добраться до Эдуирдса до того, как он покинет Зион, но шансы были в подавляющем большинстве против этого. Итак, за этой частью миссии вызвался проследить Мерфей. В конце концов, ПИКА не нуждался в дыхании. Учитывая это, для Мерфея было гораздо разумнее прикрепить заряд — предоставленный Совой заряд взрывчатки, который даже Сандра Ливис не смогла бы воспроизвести в течение десятилетий, — к килю шхуны Эдуирдса, пока она ждала лодку с генерал-инквизитором на канале в Брокэмпе, столице епископата Шулер, на дальнем берегу озера Пей. Он даже наслаждался иронией закладки заряда в епископате, названном в честь "архангела", покровителя инквизиции.
Поэтому двумя днями ранее он тащился по дну гавани Брокэмпа, чтобы проследить за этой незначительной деталью. Правда заключалась в том, что он мог бы легко делегировать эту задачу одному из управляемых Совой пультов, если бы захотел. Но за последние два года он слишком часто был свидетелем кровавых дел Эдуирдса, чтобы позволить кому-то другому заложить этот конкретный заряд.
Однако сегодня днем он был простым зрителем. Он был уверен, что выбрал хорошую наблюдательную точку, подальше от Храма, но с отличным видом на набережную, в то время как другие команды Хелм Кливера следовали своими путями к выбранным позициям. Нарман и Сова наблюдали за ними через снарки, ожидая, пока все не окажутся на своих местах, и только тогда запустили взрыв через реле снарка.
Во многих отношениях Мерфей жалел, что Макбит не мог быть с ним, чтобы разделить этот момент. Однако у человека не может быть всего, и если Макбит был недоволен потерей этого конкретного убийства, изменения, которые он предложил к первоначальному плану Мерфея, более чем компенсировали это.
Кроме того, бывший стражник был не из тех, кто любит наблюдать. Он был из тех людей, которые предпочитают быть более... практичными.
Особенно ради некоторых вещей.
* * *
Епископ Зэкрия Охиджинс только что поцеловал свою жену, обнял своих детей, собрал своих личных охранников и направился из дома по дорожке, чтобы вернуться в свой офис, когда услышал взрыв. Конечно, он не знал, что это был взрыв; он просто знал, что это был не тот звук, который он должен был слышать в Зионе солнечным днем в среду.
Он также знал, как горько его жена обижалась на часы, которые он работал. По ее мнению, епископ Матери-Церкви должен иметь возможность хотя бы иногда проводить среду со своей семьей. Но, нет! Не ее муж! Он должен был в среду мчаться домой с мессы, прибежать на обед, а затем развернуться и направиться прямо в офис. Ей и в голову не пришло бы жаловаться, особенно в разгар джихада. Но этот джихад продолжался уже много лет. Великому инквизитору давно пора было найти кого-то другого, чтобы нести часть бремени Охиджинса, по крайней мере, по средам, и тот факт, что она никогда не жаловалась на это так многословно — и, конечно же, никогда никому другому — не мешал ей совершенно ясно выражать ему свои чувства. И это не избавило его от чувства вины. И все же он ничего не мог с этим поделать, пока джихад не был выигран.
Может быть, тогда я смогу убедить архиепископа Уиллима, что заслужил отпуск, — подумал он, останавливаясь на тротуаре, поставив одну ногу на подножку кареты и вытягивая шею, пытаясь понять, откуда раздался этот гром в такой безоблачный день. Шестеро человек из его охраны остановились рядом с ним, такие же озадаченные, как и он, а кучер на высоком сиденье кареты привстал, как будто думал, что действительно может увидеть источник звука со своей более высокой точки обзора.
Может быть, мы могли бы отвезти детей навестить ее брата в Мэйлэнторе, — мелькнула у него мысль, даже когда он пытался определить, что он услышал. — Видит бог, пляжи в заливе Талрин приятнее и намного теплее, чем на озере Пей или в заливе Темпл! И прошло много лет с тех пор, как у нас был настоящий семейный отдых. Кроме того, в ее словах есть смысл. В самом Писании говорится, что долг мужчины перед своей семьей приходит...
— За наших сестер! — произнес чей-то голос.
Охиджинс все еще поворачивался на голос, когда взорвалась тройка ручных гранат, заряженных составом Д с маркировкой заводов Делтак. Из людей, столпившихся вокруг кареты, выжили двое.
Зэкрии Охиджинса среди них не было.
* * *
Отец Мейридит Тиминс поднял глаза от своей копии текущих Указов Шулера и пробормотал проклятие. Ради Шулера, это была среда! Конечно, в этот день, единственный из всех дней, священник мог потратить немного времени, вновь посвятив себя своей святой цели, и никто бы его не побеспокоил?
— Что это за шум, Жиром? — раздраженно спросил он.
Ответа не последовало, и он снова выругался, отложив Указы в сторону и поднявшись со стула. Это звучало так, как будто Жиром Слоким только что что-то уронил в вестибюле, но это было на него не похоже. Седой, широкоплечий монах был с Тиминсом уже много лет, и, несмотря на всю свою мускулистую массу, он был столь же уверенным в себе, сколь и надежным. Он также был столь же страстен, как и сам Тиминс, в выслеживании еретиков. Они подходили друг другу, и монах служил Тиминсу в качестве личного телохранителя и денщика/камердинера, а также старшего члена его охраны в полевых условиях.
— Жиром! — сказал он более громким голосом, затем склонил голову набок, когда то, что прозвучало для всего мира как раскат грома, сотрясло окна скромного дома, который ему выделил орден.
Что теперь? — раздраженно поинтересовался он. — Это не может быть громом — только не в такой день, как этот! Но в таком случае...
КРАААК!
Защелка на двери его библиотеки разлетелась в щепки под прямым, яростным ударом тяжелого ботинка. Дверь широко распахнулась, с грохотом ударившись о стену, и в образовавшийся проем влетел Жиром Слоким. Но он прибыл не в ответ на вызов Тиминса. И он также не собирался ничего объяснять — не с перерезанным от уха до уха горлом. Он упал на пол с глухим, мясистым стуком, и кровь густой горячей лужей растеклась по ковру.
Тиминс все еще смотрел на тело, ощущая сильный, медный запах крови и ошеломленный до полной неподвижности, когда более крепкие, мускулистые мужчины ворвались в комнату следом за Слокимом, и сильные, злые руки схватили его.
Он понял, что их было четверо. Все они были в масках и носили фартуки — тяжелые, во всю длину фартуки, которые носили мясники. Они должны были выглядеть нелепо, — подумал уголок его сознания, — но это было не так. Не с яркими брызгами, которые эти фартуки уже перехватили, когда из перерезанной сонной артерии Слокима брызнула кровь.
Конечно, — сказала та же самая мысль в уголке. — Они не хотели, чтобы кровь Жирома попала на их одежду. Они просто снимут фартуки и оставят их позади, когда смешаются с толпой, и просто уйдут от...
Его ошеломленные шоком мыслительные процессы, заикаясь, вернулись к жизни, когда он понял, что еще эти люди собирались сделать, и открыл рот, чтобы закричать, когда двое злоумышленников мучительно заломили ему руки за спину так умело, как любой агент-инквизитор. Он отчаянно извивался, пытаясь вырваться, но третий мужчина вцепился пальцами в его волосы, откинул голову назад и засунул ему в рот толстый комок ткани.
