— Надо же... — произнес он, наконец, медленно подбирая слова. — Даже осмыслить это не могу всецело. Ты вот назвал имена, а у меня в памяти лица нарисовались еле-еле. Мы ведь, здесь сидючи, и не видим почти никого и почти никого не знаем. Брауна помню... А вот Йегера припоминаю с трудом... Ладно, — сам себя оборвал Фридрих решительно, разворачиваясь и уходя в дальнюю комнатку, отделенную чуть приоткрытой дверью. — Дело, вижу, и впрямь серьезное. Не стану тебя задерживать более нужного...
— И теперь что ж? — тихо спросил помощник мастера. — Нам всем теперь сниматься отсюда и переселяться — всем лагерем?
— Куда? — вздохнул Бруно, и вокруг нависла тишина, прерываемая лишь звоном и стуком, доносящимися из смежной комнаты.
— Вот, — сказал Фридрих, возвратясь к столу, и протянул нечто, похожее на переломленный у дуги арбалет. — Идея появилась после этого разборного: все хотелось сделать что-то для парней из зондергруппы, что-то удобное и убойное — им же с монструмами таскаться не с руки...
— Тоже разбирается? — уточнил Курт, и мастер качнул головой, взявшись за приклад:
— Ну... скорее, раскладывается. С усилием, но вполне среднему человеку достаточно сподручно; даже ты, к примеру, легко сумеешь. Показываю: одной рукой удерживаешь за приклад, другой берешься за дугу, поворачиваешь... Всё.
— Великоват, — скептически заметил он, приняв у Фридриха арбалет и, вскинув в одной руке, поддержал себя под локоть. — Мой все ж полегче.
— ...и подрянней, — скривился мастер, отобрав оружие и вновь сложив его вдоль, приклад к дуге. — Этот — сейчас выйдем во двор, покажу — как и полагается арбалету, пробивает доспех...
— Куда мне его цеплять? К поясу? Рядом с мечом? Слева? Да я сам в себе запутаюсь, особо если в пешей погоне, а у меня по большей части именно таковые и случаются, да еще и по улицам, комнатам с мебелью или вовсе по кустам каким-нибудь.
— Да, я понял, тебе нужна штуковина, которую всегда можно таскать с собой и которая не мешается; как полагаешь, для зондеров я придумывал машинку, держа в уме не это ли самое? Чехол, — сообщил Фридрих, выкладывая на стол нечто похожее на ножны. — И если меч ты за спину прицепить можешь только до прибытия на место, как мертвый груз, то это — достаточно короткая штука, чтобы быстро ее выхватить из-за плеча в случае нужды. Разложить — тоже времени надо не больше, чем на твою гвоздилку, а то и меньше. И, в отличие от твоего, в этом — ломаться почти нечему. Но главное — вот.
Фридрих опустил в ложе собранного оружия стрелу и вновь разложил; дуга встала на место, натянув струну самой собою и взведя арбалет в боевое положение.
— О как, — отметил Курт заинтересованно.
— Теперь это — лучше, чем твое старье? — уточнил Фридрих, и он кивнул, протянув руку:
— Дай. Испробую.
Возвратясь комнату наследника, Курт с помощником застали его сидящим у стола — Фридрих помахивал в воздухе исписанным листом, просушивая чернила; фон Редер стоял напротив, отвернувшись к окну и пытаясь увидеть за темной непогодой вряд ли сам зная, что. Хауэр тоже был уже здесь — стоя рядом с наследником, тяжело опершись о столешницу, он тихо и размеренно втолковывал принцу новые правила жития в лагере на последующие дни, и тот молча кивал в ответ в такт движениям своей руки.
Проводить почетного гостя горного лагеря до ворот, даже внутренних, Фридриху не позволили ни барон, ни Хауэр. На сей раз наследник не возразил ни единым словом, лишь с сожалением оглянувшись на черное окно, и шагнул вперед, вытянув перед собой руку с открытой ладонью.
— Жаль, что все случилось так, как случилось, — проговорил он тихо, — но, невзирая на это, я рад, что свел с вами знакомство, майстер Гессе. И с вами, отец Бруно — рад не меньше.
Помощник помедлил, нерешительно протянув руку навстречу, и осторожно сжал ладонь наследника.
— И я рад нашей встрече, Ваше Высочество, — отозвался он, отступив. — Быть может, все-таки, следующая завершится не столь плачевно.
— Непременно, — уверенно согласился принц, развернувшись к Курту, и тот пожал поданную ему ладонь, замявшись с ответом. — Вы полагаете, что будет иначе, майстер Гессе? — невесело улыбнулся Фридрих, и он вздохнул:
— В наши дни ни в чем нельзя быть уверенным. Но будем полагаться на лучшее.
— Покуда вы еще здесь, и я могу передать через вас весть отцу — помните, я обещал исполнить все, что пожелаете, если то будет в моих силах?.. Пусть вы не провели здесь целый месяц в праздности, развлекая мою персону, вы, несомненно, сделали достаточно для того, чтобы требовать что-то от меня. Правда, не знаю, чем я мог бы хотя бы вполовину расплатиться с вами за мою дважды спасенную жизнь.
— Кое-что можете, — помедлив, отозвался Курт и увидел, как недовольно нахмурился фон Редер. — Две вещи. Primo: оставайтесь в живых и впредь. Любой ценой. Secundo: не обманите наших ожиданий. Не моих и не Конгрегации, не Императора или приближенных, а всех нас, многих тысяч людей, живущих в вашем государстве. Ожиданий Империи. Вы ей нужны. И это — в ваших силах.
— Это... — произнес наследник медленно и, на миг запнувшись, договорил: — Это может оказаться довольно трудным — первое и второе вместе. Но я постараюсь.
Курт мельком улыбнулся, ободряюще кивнув:
— Вы сумеете... Ваше Высочество, — докончил он и, промедлив еще мгновение, коротко и четко, словно солдат на смотре, склонил голову в прощальном поклоне, прежде чем развернуться и выйти прочь.
Глава 18
Сентябрь 1397 года, Богемия.
Солнце приближалось к горизонту по-осеннему стремительно. Закат... 'Закат Империи', — невольно домыслилось само собою, и Рудольф болезненно покривился. А вдруг и в самом деле — это начало конца? Если никто и ничто не поможет — ни Конгрегация, ни верноподданные, ни шпионы, ни сам Господь Бог, и любые попытки удержать падающую Империю напрасны? Слишком быстро ее собрали, где-то встало криво, где-то не хватило цемента, где-то не был подобран нужного размера камень, и вот, вот он момент, когда все рухнет от малейшего толчка...
Плюнуть бы на всё, отдать государство курфюрстам, которые так этого жаждут — и пускай делают с нею, что вздумается; выторговать себе вольную Богемию и дожить оставшиеся годы в спокойствии. Так ведь нет, не выйдет. С одной стороны не позволят конгрегаты — правдами ль, неправдами ль, но заставят тянуть эту телегу и дальше; с другой стороны — довлеет память отца, который собирал Империю всю свою сознательную жизнь, отдав этому годы, себя самого, и как смотреть ему в глаза, когда повстречаются за гробом? И самому перед собою будет совестно, если все бросить, если сдаться... Да и жаль, если по чести сказать. Просто жаль уже затраченного времени, средств, сил, здоровья, в конце концов. Для чего были все старания, если теперь вот так просто отказаться от мечтаний юности, в которых Империя виделась великой, единой, мощной, как грезил отец?..
На стуки в дверь своей комнаты Рудольф уже перестал нервно оборачиваться, перестал вздрагивать; привык. Привык уже и к тому, что сегодня дверь эта, не дожидаясь его отклика, распахивается, и внутрь входят, не спрося разрешения, эти двое конгрегатов... И ведь не обозлишься на них — ведь все делается 'для его же блага'...
— Чем обязан, господа следователи? — осведомился Рудольф, отвернувшись от окна, распрямившись и даже сумев не пропустить в голос овладевшую им усталость. — Новости?
— В некотором роде, — кивнул старший из двоих, тоже бросив взгляд на перевалившее далеко за зенит солнце. — Едва мы покинули ваши покои, нам доложили, что один из задержанных вспомнил из прошедшей ночи нечто, показавшееся ему необычным, и пожелал сообщить это нам.
— Нечто необычное? — не сдержавшись, усмехнулся Рудольф. — Нечто кроме Дикой Охоты, скачущей над городом?
— Да, Ваше Величество, — в тон ему хмыкнул инквизитор. — Нечто кроме. А именно: как мы и предполагали, слова задержанных о том, что все они сидели по домам, есть ложь. Некоторых — да, и в самом деле заперли; каким образом проводился отбор тех, кто должен был остаться у жертвоприношения, никто сказать не может, и вот тут мы им верим. Могу допустить, что отобрали самых напуганных, безвольных и внушаемых, ибо целью было явно повязать жителей города с осуществленным обрядом: кому из них пришло бы в голову откровенничать с Инквизицией, будучи замешанным в языческом ритуале?
— Но кому-то все-таки пришло.
— Главное — стимул, — вскользь улыбнулся инквизитор, и Рудольф вздохнул:
— Понимаю. И что же он сказал?
На сей раз от стука в доски двери Рудольф едва не вздрогнул и на вошедших обернулся уже с неприкрытым раздражением.
— В эти дни я привык ко всему, — выговорил он, глядя на двоих на пороге — одного в инквизиторском черном фельдроке, другого в пропыленной старой рясе. — И даже смирился со многим, понимая, что все делается во благо меня лично, Империи и моих подданных. Но хотел бы напомнить вам о соблюдении хотя бы доли приличий в королевском замке и для начала прекратить вламываться в мои покои, не спрашивая на то моего дозволения! Сколько вообще вас здесь? — нахмурился Рудольф, рывком обернувшись к стоящим рядом. — Я полагал — лишь вы двое.
— Мы в вашем замке лишь минуту, Ваше Величество, — не дав тому ответить, пояснил один из вновь прибывших, закрывая за собою дверь, и ладонью в черной перчатке приподнял висящий на груди Сигнум. — Особо уполномоченный следователь первого ранга Курт Игнациус Гессе фон Вайденхорст. Superаdjutor inquisitoris[115], отец Бруно Хоффмайер. Прошу нас простить за столь бесцеремонное вторжение и не карать строго ваших стражей, вынужденных отступить перед нашим status'ом, однако дело серьезно и отлагательства не терпит.
Император побледнел. Этого Курт не увидеть не мог, сколь бы ни старался престолодержец держать себя в руках; щеки над аккуратной рыжеватой бородкой побелели, точно тот внезапно вышагнул на мороз, и взгляд оледенел.
— Курт Гессе сейчас должен быть... — начал Император, и он оборвал, приблизясь:
— Да. Но мне пришлось покинуть означенное место прежде срока.
Двое собратьев, до того стоящих по обе стороны от венценосной особы, шагнули ему наперерез, и Курт кивнул с короткой усмешкой, приподняв Сигнум за цепочку и приглашающе кивнув:
— Курт Гессе, номер тысяча двадцать один, можете убедиться.
— Перчатки, — потребовал один из инквизиторов, осмотрев Знак, и он, помедлив, снял обе, продемонстрировав собратьям одну из особых примет, каковая и прежде служила опознавателем, наверное, более верным, нежели все прочее, включая Сигнум.
— Так что там приключилось? — нетерпеливо подстегнул Император, и Курт кивнул, вынув врученное ему фон Редером письмо:
— Отчет вашего телохранителя, Ваше Величество.
Послание из его рук Император выхватил с поспешностью, безо всяких манер, взломав печать судорожным движением, и вцепился взглядом в частые строчки, составленные неровным, вымученным почерком фон Редера. Оба инквизитора ждали молча, лишь перебросившись с Куртом вопросительными взглядами, и он так же молча, одними глазами, кивнул — 'подождите'.
— Кифер Буркхард, первый ранг, особые полномочия, — лишь полушепотом представился один из них и кивнул на своего сослуживца: — Франц Блок, первый ранг.
— Фридрих жив... — то ли просто сказал, то ли уточнил Император, прочтя отчет своего охранителя.
— Жив и здоров, Ваше Величество, — подтвердил Бруно, и Курт, вновь переглянувшись с собратьями по служению, тяжело вздохнул:
— А теперь — увы, мне придется во многом говорить открыто, ибо часть сказанного так или иначе вскоре станет ведомой не только участникам произошедших событий. На наследника престола, — обратясь к сослуживцам, пояснил он коротко, — было совершено покушение. Принц жив, однако стало известно, что в деле был замешан некто из приближенных Его Величества, кто-то, кто знал о том, когда и как долго наследник будет там, где он есть сейчас. Большего пока не могу сказать, уж простите. И чтобы не топтаться на месте, сразу спрошу о делах на месте. По пути сюда я узнал о событиях, произошедших подле Праги и в ней самой в эти ночи. Это не слухи, не бред, все и в самом деле настолько плохо?
— Все, что вы слышали, Гессе, к сожалению, истина, — недовольно подтвердил Буркхард.
Изложение событий последних дней и ночей Курт слушал молча, хмурясь все больше с каждым словом, исподволь переглядываясь с помощником и косясь на мрачное, растерянное лицо Императора, погрузившегося в повторное прочтение отчета своего охранителя. Наверняка он почти и не слышал сейчас того, что говорилось с ним рядом...
— Вы сказали о предателе среди приближенных императорской особы, Гессе, — заметил Буркхард, — и это крайне любопытно в связи с тем, что стало сейчас известно нам... Ваше Величество, — окликнул сослуживец, и Император вскинув голову, оторвавшись от чтения.
— Слишком много всего в единую минуту, — проговорил он с усилием. — Не знаю, кого первым мне слушать и кого из вас первым вопрошать.
— Самое главное вам уже известно, Ваше Величество, — как можно мягче заметил Курт. — Ваш сын жив и в добром здравии, опасность на месте устранена. Теперь время заняться вашими бедами, вашими подданными. Выслушайте майстера Буркхарда.
Император помедлил, сжимая в кулаке полученное им послание и глядя под ноги, то ли смиряясь с этой мыслью, то ли ища возражения, и, наконец, медленно кивнул:
— Говорите. Я слушаю.
— Да, Ваше Величество, — кивнул Буркхард. — как я и сказал, весть, принесенная майстером Гессе, любопытна, а теперь и особенно — в связи с тем, что довелось узнать нам. Один из тех, кто участвовал в обряде, при подготовке его отошел в сторону от прочих, переговариваясь со своим помощником. Или с тем, кого свидетель счел помощником; в любом случае — с сообщником. Часть разговора, которую свидетелю удалось ухватить, звучала примерно так. Был вопрос: 'Уверен, что это подействует?', и ответ: 'Сомнения посеет, это главное. В прочем — дело за дворовым щенком'. Понимаете, что это означает, Ваше Величество?
Император не ответил, напряженно глядя в лицо инквизитору, и тот тоже хранил молчание; наконец, вздохнув, Франц Блок негромко пояснил:
— Поначалу мы даже не предполагали, как это можно трактовать и о ком шла речь, но в свете принесенной майстером Гессе новости... Слышно было плохо, и сказано было явно нечто иное, а именно — 'дело за придворным щенком'[116]. Это кажется логичным. Речь явно шла о ком-то из ваших приближенных, могущих оказать на вас влияние. Обряд, который, якобы, отпугнул Дикую Охоту, должен был показать наше и ваше бессилие и при этом — мощь иных сил. Участники ночного действа должны были разнести эту информацию в среде горожан, а кто-то в вашем ближнем окружении — внушить эту мысль вам самому; то ли ради того, чтобы отвратить вас от Церкви и Господа, то ли дабы подорвать ваш дух. И если взять во внимание, что он же, положим, замешан в покушении на Его Высочество — у него это могло получиться, дойди до вас в разгар всех этих событий извещение о гибели вашего сына. Вспомните, Ваше Величество, с кем вам доводилось вести разговоры на подобные темы после ночного происшествия?
