— Убрать оружие! Все! Ты, господин Шаэр...рад, тоже!
Мужчины остановили коней. Алиенора подогнала вороную кобылу, обернулась:
— Лиса! Лисица! Где там тебя носит?!
— За двором смотрю, как велено, — обиженно отозвалась вторая девушка, — Сами же приказали, госпожа... — из-за поворота выступила рыжая кобыла, а на ней в мужском седле эта самая Лиса. "Рыжая ли?" — подумал Тигренок, но Алиенора и служанка кутались в дорожные бурые плащи. Не то, что волосы — сложение оценить было трудно.
— Примите мои извинения, — сын тысячника прижал руку к груди и поклонился сперва боярышне, потом обоим стражникам:
— Меня уже раз ободрать на этой дороге пробовали. А госпожи я сперва не увидел.
Одинаковым движением воины вбросили в одинаковые ножны одинаковые сабли.
— Что на двор не заехал? — пробасил левый.
— Боюсь, — просто ответил Тигренок. — Дыма нет, ворота не заперты, вороны жируют. Там, видать, и живых уже нету.
— Мертвых бояться нечего, — отрезала Алиенора, — Ночевка по морозу страшнее.
— Не сожгли двор, вот что подозрительно, — объяснил Тигренок, а воины согласно кивнули. — Ежели б просто перебили владельцев, так и хату с дымом — чего жалеть? А двор цел.
— Думаешь, вернутся сюда?
Тигренок пожал плечами.
— Госпоже надо согреться и умыться! — пискнула Лиса. Второй стражник повертел головой, рявкнул:
— Ты знай, смотри за округой!
Обернулся к Тигренку:
— Поехали, сын тысячника. Брат останется с женщинами, а мы посмотрим, что внутри.
Внутри оказалось гадко. Выжженная проплешина посреди двора, наскоро забросанная снегом: жгли трупы. Еще семь тел мерзкой гроздью обвесили колодезный журавль.
— Вашей госпоже такое видеть не стоит, — выдавил Тигренок. — И воду из колодца тоже не надо брать — растопим снега.
Стражник выдернул нож, скатился с седла, махнул призывно: айда! Устремившись за ним, сын тысячника оказался сперва в конюшне — и готов был клясться: еще утром в ней стояли те десятки лошадей, что оставили следы через овраг, и дальше на север. Может, разбойники вернутся к вечеру; а может, просто не хотели выдавать себя огромным пожарищем, далеко видным в открытой степи.
Потом перешли в общий зал. Против ожидания, очаг не был загажен, а неподъемные лавки и стол — не сожжены. В левом, жилом крыле, двери комнат оказались выворочены, сундуки и половицы изломаны — ясно, искали тайники. На полу знакомые бурые пятна. Тигренок понял, что хозяев пытали и убивали именно здесь, сплюнул и пошел на двор.
Колодезного журавля опустили, веревку перерубил один из стражников — сын тысячника пока не различал братьев. Девушек проводили в общий зал, где боярышня не чинясь занялась очагом. Лиса побежала по двору набрать чистого снега. Один брат поднялся наверх — стоять на страже; и тотчас обнаружил на чердаке конюшни пролежанные в сене места возле двух нарочно устроенных щелей: смотреть на север и смотреть на юг.
А Тигренок со вторым воином, пыхтя и яростно ругаясь, разволакивали кучу убитых. Вороны пировали недолго, и тошнило не так сильно, как можно было опасаться. Все семеро мужчин погибли в бою: один лишился кишок, получив лезвием поперек живота; второй убит ножом в глаз; у третьего сломана шея; двое зарублены с седел — клинок упал на плечо и по спине зашел дальше, чем по груди, как никогда не бывает, если бойцы одного роста. Шестой сломал спину, а седьмой... Седьмой был убит страшным ударом-росчерком, сверху донизу. Такой удар Тигренок уже видел.
— Людоед!
Стражник обернулся:
— Разбойник по прозванию Людоед?
Тигренок сглотнул и помотал головой: понимай как хочешь. Воин выдохнул:
— Утварь с жилой половины сгребем, да дрова. Спалим эту гнусь... Хорошо, сено осталось. Без коней нам здесь точно крышка.
— А что госпожа ваша в такую даль, да таким непутем? И вас двое только?
Охранник крякнул, размахнулся и швырнул тело в кучу.
— Да... Вышло так. У ее отца с южанами немирье. Вот что...
Что тут еще объяснять! Вся дружина на стенах, дочку через потайной выход, с ней пару лучших... может, был и десяток, да растаял по пути, задерживая и отводя со следа погоню... Вот и заводных коней с ними нет...
— Можешь сказать, куда едете? Вдруг нам по дороге?
* * *
Дальше по дороге открылся еще один постоялый двор. Братство постояло на бугре, приложив ладони козырьком, помотало головами... И согласно повернуло коней к сломанному дереву. Молний среди зимы можно было не опасаться, на дрова сухой дуб вполне годился — а драться на еще одном дворе с еще одной бандой — да ну его в туман!
— Вот доедем до княжеских земель, тогда и будем доверять трактирам... — выразил общее мнение Ратин. — А тут пограничье. Не знаю, кого и бояться. Местная знать — кто три весны в остроге удержался, тот уже зовет себя паном-боярином...
— А наедут нас в открытом поле?
— Некому, — буркнул Олаус, — Ни живой души не чую.
— Огня дашь?
— Немного. Тут силу растрачивать жалко.
Спешились. Коней положили кругом. Укрыли потниками. На которых потников не хватило,укрыли запасной одеждой. Пропахнет — выстираем; а без коня в степи хоть сам умри — быстрее отмучишься. Кони весь день шли легче: чуяли под ногами дорогу, снег был не такой глубокий. Да и высоких трехногих вешек сохранилось не в пример больше. Заводных меняли чаще. По всем этим причинам, отмахали вдвое против вчерашнего, и не хотели оставаться в ничейной пограничной степи даже на одну ночь. Еще и потому, что к восьми лошадям Братства добавились семь разбойничьих; стало быть, и овса теперь уходило вдвое, и чистить-расседлывать-поить приходилось во столько же раз больше. Повезет — так до следующего вечера полагали уже войти в Тенфиорт, первую княжескую деревню.
— Это тебе не по Тракту, по камню, по высокой насыпи, — ворчал Ратин, укладываясь:
— Как открыли Тракт, камнем выложили, подняли там мосты через мелкие речки и сделали паром через Ледянку, так и оборот каравана ускорился. Где-то шесть дней против каждых восьми... Помнишь, Спарк, того хлебовоза?
Наместник прикрыл глаза и увидел толстого, ворчливого, всегда недовольного, Шкевича ван Санта, торговца зерном и мукой. Как-то раз тот довел таможенного сборщика до белого каления, и до жалобы самому наместнику. Спарк смотрел-смотрел на тараторящего купца, не ухватывая сути. Наконец, махнул рукой:
— Да не тарахти ты! Санта-Клаус!
Прозвания никто не понял, но подхватили все с радостью: больно уж допек хлебовоз. Жалобу разобрали, дело уладили... а Шкевич так Санта-Клаусом и остался. Однажды, дождливым днем Теней и Туманов, Спарк снова съехался с торговцем на Тракте. Встретились у прямого куска дороги, по которому легко — загляденье! — катились тележки. Наместник припомнил, как в черную весну они с Ратиным стояли здесь же. Думали разослать дозоры и не могли того сделать, потому что кони наверняка переломали бы ноги на глинистых скользких обочинах.
— А подними-ка ты над тележкой парус... — полушутливо предложил наместник, — Тут степь, ветер почти всегда. Дорога ровная, сам видишь. На овсе выгадаешь.
Грифон, возивший тогда наместника и Пояс — угольно-черный Венселлер — заинтересованно всунул громадную голову между людьми, оглядывая одного и второго алыми глазищами величиной с хороший круглый шлем.
— На высоте... ну, восемью восемь моих длин... ветер не почти всегда, а вообще всегда. Но вот как ты в ледяную высь парус загонишь, интересно узнать? — проскрежетал небожитель.
Спарк дернул плечами:
— Да возьму побольше мешок бумажный, надую "дымом поганым и вонючим", и запущу по ветру, а под ним и парус.
Алые глазища взорвались золотым просверком. Грифон втянул голову в плечи и сел на хвост, как получивший по морде кот. Санта-Клаус открывал и закрывал рот, не издавая ни звука.
— Ну ты и хитер, наместник! — выдохнул он, наконец. — Ладно парус, а чтоб вот так сообразить с дымом... Дым-то всегда вверх...
Игнат жестом отстранил похвалу:
— Я из таких мест, где... ну, умеют кое-что. И все эти вещи я просто-напросто помню, а не сам придумываю.
А усатый маг Олаус Рикард стоял рядом, и заметил осторожно:
— Раньше ты так не говорил.
Наместник фыркнул не хуже грифона:
— Теперь я заработал право говорить что хочу. Я все это знал и в двадцать лет, помнишь, мост через Ледянку когда еще чертил? Да кто послушал бы меня — тогдашнего. А теперь...
Майс — тот самый Мастер Лезвия школы Левобережья, который сейчас разделывает срубленную с дуба ветку на поленья потоньше — тогда, помнится, рассмеялся:
— Получается, ты стал Опоясанным Леса, и перевернул мир вверх дном для того только, чтобы невозбранно проповедовать канализацию в диких землях? Потому, что во всех городах, сохранивших от Старой Империи хоть немного, канализация и понятие о личной чистоте очень даже были и без тебя...
А Ратин — о чем наместник не узнал ни тогда, ни позже — подумал, что все эти занятия, не сильно полезные сами по себе (Ну разве потянет парус груженую повозку? Это ж какой величины полотнище надо! Сухопутная ладья получится!) хороши как способ отвлечь Спарка от ухода его рыжей знакомой... Которая испугалась даже пару дней погостить в новом мире. И бессменный атаман Братства сказал тогда:
— Город-на-мосту — что ты на моем щите рисовал? Неужели такое возможно?
Игнат тотчас же вспомнил картинки в учебнике истории: иранские мосты и крытые рынки VIIVIII веков, венецианский мост Риальто, парижский Новый Мост, достоявший от Генриха IV до деГолля... И пустился объяснять: конечно, как был у нас один лишь Волчий Ручей, так и не потянули бы. Но теперь-то всего и дел, что дождаться, пока с Трактов налог пойдет; а технически ничего сложного нет...
— А вот не письмо бы то! — Майс дорубил ветку и швырнул половинки в кучу для костра, разогнулся и обежал глазами пустую зимнюю степь вокруг, задержавшись только на линии вешек, которая здесь изображала Тракт. Продолжил:
— Не письмо — не ехали б мы сейчас на север. Тебе еще на три срока дали бы Пояс. По сроку за каждый город: за Волчий, за Талгир, который ты хотел на мосту построить... Да и, наконец, за ХадХорд!
* * *
— ХадХорд — красивый город?
Тигренок кивает:
— Наверное.
— Разве ты не оттуда? — удивляется госпожа Алиенор, — Разве в нашем пограничье есть хоть одно поселение, где нужен не просто городской тысячник, но великий тысячник?
— А если я из Княжества? — лениво возражает Тигренок. Кони идут ровной рысью. Идут по следу, хорошо утоптанному предыдущим табуном.
— Ты бы знал, что у нас на колодезного журавля вешают именно разбойников. Может быть, тут ехал как раз княжий дозор из Тенфиорта. Сжег убитых хозяев двора, покарал шайку. Сам двор не тронули: путникам пригодится даже пустая хоромина, все не в чистом поле ночевать! Обычно в дозоре полусотня, вот и след за ними гляди, как выбит.
— И потому твои братцы-воины не боятся рысью нагонять тех, кто прокладывал этот след шагом?.. Постой-ка, госпожа. Ты сказала "у нас" — в Княжестве? Но ведь ты едешь с юга?
Алиенор отмахивается ладонью:
— У меня там родня. К ним и еду.
— А твои парни сказали: едешь в паломничество, в Светлый Лес, поклониться озеру.
— Я награжу их за то, что они не выдали мою тайну. Рассказывай же!
Сын тысячника улыбается:
— Что ты хочешь знать?
Лиса подгоняет кобылу, чтобы тоже послушать. Алиенор неожиданно смущается:
— Ну... как вы там живете... после завоевания зверями? В нашу глухомань вести доходят с изрядной задержкой.
Шаэррад Кориенталь по прозванию Тигренок опускает голову.
— Да как сказать... Отец мой на той войне и погиб. Владений нас не лишали. А родовую должность совсем отменили. Теперь и в ГадГороде великого тысяцкого больше нет... Вообще-то жизнь мало поменялась. Самое заметное, — Тигренок привстает на стременах, потягивается, прогибает спину, садится опять:
— С четвертей выкачали груды налогов, и на них начали строить везде каменные дороги, четыре Тракта — западный, южный, восточный к горам; и даже на север потянули к владениям князя. Я по нему до рубежа ехал. С Финтьеном подписали мир. С князем вашим подписали мир. Князь по привычке пытался выдать за наместника старшую дочь, а та в ГадГород не добралась и сбежала по пути — не понравился, значит.
— Так это правда?! — ахают девушки разом, вскинув руки к щекам. Тигренку приходится ловить за уздечки сразу обеих кобыл, которые от вскрика и взмаха чуть не рванули галопом. К счастью, его боевого коня нельзя напугать девичьими воплями, а сам парень держится в седле крепко.
— Не делай так больше, госпожа, прошу.
Алиенор нетерпеливо машет ладошкой:
— Что там у вас за наместник?! Наверное, княжна не зря отказалась идти за него замуж?! Как это можно?! Ведь это же правитель края, не просто знатный человек?! Стала бы госпожа наместница, почет, уважение, да и богатство! Или муж очень старый да горбатый?! Или он... не человек???
Шаэррад пожимает плечами:
— Да нет, он как раз человек. Не сказать, чтобы очень свирепый. Я два раза говорил с ним.
— Ну, ну какой же он, расскажи? — Лиса теребит парня за рукав, заглядывает в глаза: золотые в фиалковые.
— Среднего роста... Волосы обычные, как у твоих братьев — светло-русые. Говорит по-нашему вполне понятно, выговор только мягкий, как на южном Тракте. ГадГород называет ХадХордом. Старше меня... ну так... лет на восемь... или чуть больше.
— Так он человек?! — девушки, кажется, разочарованы.
— Он-то человек. Глаза только нечеловеческие. Цвета хлебной корки; или вот глины. Бурые такие...
"А еще его собственные волки Людоедом называют," — хочет добавить Тигренок, только девушки не дают ему раскрыть рта:
— Но вообще-то говорящие звери у вас в городе есть? Ты их видел? Говорил? Расскажи!
Виргенгаард Кориенталь охотно меняет беседу:
— Ну да, в город пришли лесные торговые компании: медведи-строители, грифоны-перевозчики. На северной окраине начали магическую башню строить, и там целых шесть колдунов будут жить, представляете? — фиалковые глаза Тигренка изумленно распахиваются. Зеленые глаза Алиенор, напротив, сосредоточенно сужаются:
— Шесть колдунов... — повторяет она, будто важнее числа нет на свете. — И как же вы с этим? Бунтов... не было?
"Что за дело девочке до бунтов?" — думает Тигренок, потом досадует и мысленно выговаривает себе: "Дубина! Она же наверняка от бунта бежит, вот и спрашивает..."
— Первое, что Лес крепко держит нас за горло, — говорит Шаэррад, — Бунтовать себе дороже выйдет... А второе, — Тигренку хочется плакать. Но не перед боярышней же! Он сглатывает, хватает ледяного ветра. Наконец, проговаривает:
— Приняли его. Угодил. Со всеми мир: на севере, на западе и на юге. Тракты камнем замостили, сколько людей вдоль них земли заняли, побогатели... Им сало какую хочешь свободу или дедовскую гордость — все наглухо замазало, как по колбасине в уши воткнули... Колдуны ловят воров в стенах, волки вычистили ахтву... ну, разбойников — с трактов. Доволен город.
