Кория пожала плечами: — Вы стараетесь показать себя плохим сказителем. Чудно. Ну, начнем же.
— Можешь удивляться, но такое нетерпение мне приятно. Пока. Юность ищет быстрого удовлетворения, готова летать от одного яркого цвета к другому словно колибри; пока шаги быстры, жизнь кажется ей достойной. Приключения и наслаждения, да? Но доводилось мне видеть, как дождевые капли колотятся о стекло. То же усердие, та же безмозглость. Полагаю, и та же ценность их нелепых приключений.
Кория кивнула. — Юность жаждет опыта, верно. Вы же видите в том глупые эскапады. Понимаю. Лишь дурак готов жаловаться на встречу с тем, кого прозвали Владыкой Ненависти — ведь он может хвастать, что выдержал тяжесть его взора.
— Мне жаль страдальцев, что попадутся тебе на пути. Ну, к рассказу, который я постараюсь сделать кратким. Что такое Азатенаи? Отметь краткость моего ответа: никто не знает. Откуда они пришли? Они сами не могут сказать. В чем их предназначение? Должно ли оно быть? А у нас самих? Видишь, как соблазн рассказа влечет к простым определениям? Предназначение... ба! Ладно. Нужно знать следующее: Азатенаи могущественны в таких смыслах, что неведомы даже Джагутам. Они противоречивы и не склонны к общественной жизни. Они уклончивы в словах, так что иногда их заявления противоречат их сути. Так кажется, хотя...
Кория потерла лицо. — Моментик, учитель. Это рассказ?
— Да, вредная девчонка. Я стараюсь вложить в тебя знание.
— Полезное знание?
— Это смотря как.
— О!
— Но-но. Азатенаи. Даже имя — ошибка, оно намекает на культуру, на единство формы, если не предназначения. Однако Азатенаи не носят плоть, как мы, пойманные данностью. Нет, они выбирают любую форму, какую пожелают.
— Учитель, вы описываете богов, демонов или духов.
От кивнул: — Все определения уместны.
— Их можно убить?
— Не знаю. Известно, что некоторые пропали, но ничего более определенного не скажешь.
— Продолжайте, учитель. Я заинтригована против собственного желания.
— Да, намек на силу всегда соблазнителен. Итак... Среди Азатенаев есть тот, кто сейчас именует себя К'рулом.
— Сейчас? Как же он был известен раньше?
— Как Керули. Преображение лежит в сердце рассказа. Среди Бегущих-за-Псами имя Керули понимается как "живой", живущий в настоящем. Но уйдя, отвернувшись и шагнув в прошлое, Керули должен стать К'рулом.
— Керули умер и стал К'рулом? Так Азатенаи все же смертны.
— Нет. Или да. Достаточно трудно и без твоих вопросов! Давай-ка брось в костер еще дров.
— Зачем?
— Гм, знаю, что огня нет. Однако костер отмечает течение времени, демонстрирует переход одной вещи в другую. Он подобен музыке, сопровождающей глас барда. Без треклятых языков пламени меж нами кажется, будто рассказ застыл, словно недомолвка или задержанное дыхание.
— Вы говорили об Азатенае по имени К'рул.
— Даже сородичи не понимают, что он сделал. И зачем. Возможно, всего лишь испытывал свое бессмертие. Или скука сподвигла его на такое? Мы вышли на край намерений, не дождавшись от него ответа.
— Что он сделал?
— Пустил кровь и сотворил из ран, из собственной крови таинственную силу. Волшебство. Магию с множеством течений и оттенков. Они еще молоды, смутны в свойствах, едва ощутимы. Те, что ощущают, могут отпрянуть или прильнуть ближе. В процессе исследований течения определяются.
— Говорят, — подумала вслух Кория, — что у Джагутов свое волшебство. И у Бегущих, и у Тел Акаев, даже у Форулканов.
— А у Тисте?
Она пожала плечами. — Так говорил Варандас, но я ничего такого не видела.
— Ты была слишком юна, когда уехала из Куральд Галайна.
— Знаю. Признаюсь вам, учитель, что скептична насчет магии Тисте.
— А Мать Тьма?
— Не знаю, учитель. Любому можно поклоняться, возводя в боги или богини. Нужно лишь взять общие страхи — отчаяние и беспомощность, отсутствие ответов.
— Отсутствие веры равно невежеству?
— Но и присутствие веры может быть невежественным.
От хмыкнул и кивнул. — Кровь течет из него густыми струями, тяжелыми каплями, и так сила его переходит в мир, делая его оставленным позади. Так Керули стал называться К'рулом.
— Бегущие-за-Псами сочли его умирающим.
— Верно. Можно ли ждать, что истекающий кровью не умрет?
— Но он живет.
— Живет. Теперь, надеюсь, остальные Азатенаи начали понимать последствия даров К'рула и встревожились.
— Ибо К'рул предлагает любому разделить власть и силу, которую они сберегали для себя.
— Очень хорошо. К чему быть богом, когда любой из нас может стать богом?
Она скривилась. — К чему быть богом, который издевается над всеми, кто слабее? В чем тут удовольствие? Если оно и есть, то мимолетное, жалкое и злобное. Так можно отрывать лапки пауку на стене — результат не стоит усилий, верно?
— Заложница, разве не все боги самолюбивы? Они заставляют пресмыкаться поклонников, если решили набрать поклонников; если нет, то, скапливая власть, становятся отстраненными и жестокими без меры. Какой бог предлагает дары, причем свободно и без ожиданий ответа, не навязывая формы и заповеди?
— Так К'рул стал прецедентом? — спросила Кория, и от одной мысли дыхание стеснил восторг.
— Очень давно, — ответил От, со стоном вставая, — у Джагутов были рынки. Тогда мы еще нуждались в них. Вообрази возмущение торговцев, когда кто-то приезжает с горой сокровищ и раздает их бесплатно. Ведь цивилизация подобного не выдержит, правда?
— Учитель, К'рул и есть Владыка Ненависти?
— Нет.
— Конец рассказа?
— Да.
— Но вы окончили непонятно чем!
— Я предупреждал, заложница. Ну, собирайся, мы выходим. День обещает быть ясным, воздух очистился и прекрасные виды зовут вперед!
И они шли по ярусам долины. Впереди стояла башня выше всех прочих. Белая, светящаяся словно жемчуг, она снова и снова привлекала ее взгляд.
Аратан последовал за Драконусом на открытое пространство, которое в любом ином городе называлось бы площадью. Высокая башня вздымалась прямо напротив среди скопища башен пониже. Если они были неуклюже сложены из блоков серого гранита, главная башня выставляла бока из белого мрамора, закругленные, гладкие, изящные. Окрестные здания на ее фоне казались трущобами.
Драконус натянул поводья перед одной из малых башен, спешился. Обернулся к Аратану. — Прибыли.
Аратан кивнул и окинул взглядом высоту белого здания. — Не понимаю, — сказал он, — почему столь прекрасная вещь должна называться Башней Ненависти.
Замешкавшийся у Калараса Драконус хмуро взглянул на сына. Махнул рукой в сторону двери низенькой башни. — Туда.
Вход был узким и таким низким, что лорду пришлось нагнуться. Стреножив Бесру и Хеллар, Аратан вошел за ним.
Комната внутри оказалась темной и довольно неприятной: прокопченные балки и доски, покрытые потеками птичьего помета. Перед тремя щелями в стене, которые сходили тут за окна, стоял стул с высокой спинкой. Лучи света падали на высокий столик, куча пергаментов громоздилась выше стоявшего рядом кубка. По краям столешницы были разбросаны грубые перья, еще больше их лежало около деревянных ножек. Дверца в полу была открыта, снизу вяло поднимался тусклый, какой-то запыленный свет.
Драконус стащил перчатки и засунул за пояс. Огляделся. — Жди здесь. Схожу, найду еще стулья.
— Мы ждем аудиенции, отец? Мы в комнате привратника?
— Нет, — буркнул тот, выходя.
Из люка донеслось шуршание, через миг кто-то вскарабкался наверх. Аратан никогда еще не встречал Джагутов, но понял — это один из них. Высокий, тощий, кожа цвета оливок и вся в морщинах и рубчиках, как у ящерицы. Клыки изгибались, вылезая по краям широкого рта. Выступающие надбровные дуги скрывали глаза. Джагут был одет в ветхую шерстяную робу, неровно окрашенную блеклым пурпуром. В руке бутылочка чернил, пальцы в черных пятнах.
Не глядя на Аратана, Джагут подошел к столу и поставил бутылочку. Потом, словно утомившись такими трудами, сел на стул и лениво откинул голову.
Тусклым золотом блеснули озирающие стол глаза. Голос оказался низким и грубым: — Иные пишут вином. Но многие — кровью. Лично я предпочитаю чернила. Меньше боли. Предпочитаю излишествам умеренность, но кое-кто видит в умеренности порок. Что думаешь ты?
Аратан кашлянул. — Мы ищем аудиенции Владыки Ненависти.
Джагут фыркнул: — Этого глупца? Он сочится чернилами, как пьяница мочится в переулке. Само его мясо пропитано желчью сомнительной мудрости. Жует аргументы, словно битое стекло. К тому же слишком редко моется. Какие у вас могут быть с ним дела? Полагаю, ничего важного. Все приходят искать мудрости, но что находят? Погляди на груду писанины. Пишет предсмертную записку, но она нескончаема. Присутствие его столь переполнено самовлюбленностью, что не удержишься от смеха. Смерть, говорит он им, есть дар тишины. Однажды все вкатятся в крипту, где разрисованные стены скрыла тьма и даже пыль не шевелится. Скажи, ты жаждешь мира?
— Отец ищет стулья, — ответил Аратан. — Он скоро будет.
— У тебя обличье Тисте. Никто не оспаривает власть Сюзерена Ночи, но многие сомневаются в силе его воли. Однако не воля угрожает всем. Характер. Скажи им, дитя Тисте, пока еще не поздно.
Аратан покачал головой. — Я не вернусь к своему народу. Хочу остаться здесь.
— Здесь?
— В Башне Ненависти, — подтвердил он.
— А где такая башня?
— Та, высокая из белого мрамора. Там обитает Владыка.
— Уже посетил ту башню, дитя Тисте? Нет? Тогда тебя ждет секрет. Восхитительный секрет. Но вижу нетерпение. Если нужно построить башню ненависти, какой сорт камня выбрать?
— Какой-то чистый?
— Очень хорошо. А чтобы башню видели все, она должна сиять. Да?
Аратан кивнул.
— Итак. Белый мрамор или, в случае упомянутой башни, опал. Разумеется, ни один Джагут не выстроит подобного. Мы лишены талантов вылавливать опалы из мусора и праха. Нет, для такого чуда надобен каменщик-Азатенай. С соответствующим чувством юмора. Зачем, спросишь ты. Ну, потому что юмор необходим, когда раскрывается секрет. Скажи: сколько этажей должно быть в такой башне? Назови уровни Ненависти.
— Не могу, сир, — признался Аратан. — Разве злоба не ослепляет?
— Хмм. Что есть нескончаемая предсмертная записка?
— Шутка.
— А. И ты ее поймешь?
Аратан пожал плечами, удивляясь, куда пропал отец. — Полагаю, я оценю иронию.
— Всего лишь? Ладно, ты еще молод. Ненависть ослепит, верно. Потому уровней нет. Ты говоришь о чистоте, теперь мы обсуждаем вопрос исключительности. А окна? Какую дверь можно вырубить в столь чистой и особенной вещи?
— Окна не нужны, ибо то, что снаружи ненависти, ей не интересно.
— А дверь?
Аратан взглянул на Джагута и вздохнул. — Башня из цельного камня, да? Но это неправильно. Должен быть путь внутрь.
— Но не путь наружу.
— Пока ее не повергнут в... в жаркой битве. Но если она из сплошного камня, жить в ней невозможно.
— Никто и не живет. По крайней мере, никто в здравом уме не назовет это жизнью.
Драконус появился в дверном проеме. — Ты сжег мебель во всех ближайших постройках, — сказал он, быстро заходя в комнату.
— Зимы холодные, Сюзерен. Мы обсуждали глупость Готоса, я и твой сын. Видишь сундук подле двери? Там найдешь вино, вполне сносное. И эль Тел Акаев... если тебе хочется бесчувствия.
— Мне хочется поговорить с Худом. — Драконус подошел к сундуку. Скрипнула крышка. Драконус поглядел внутрь и достал глиняный кувшин.
— Превосходный выбор, Сюзерен, — заверил Джагут.
— Как и следует. Это же мой дар с последней встречи.
— Хранил до твоего возвращения. У Тисте все же есть достоинства — хотя бы талант делать вино.
Драконус извлек пару алебастровых кубков и осмотрел их. — У Каладана Бруда искусная рука, верно?
— Умеет, когда хочет. Забавно. После прокламации и последующего смятения меня завалили дарами. Можно ли измерить разум Азатенаев?
— Худ остается внизу? — спросил Драконус, разливая вино.
— Не могу от него избавиться. Верно.
Отец предложил кубок Аратану. Он удивился, но принял. Драконус подошел к столу, взял стоявший там кубок, понюхал... Выплеснул содержимое на стену и наполнил кубок из кувшина, передав Джагуту.
— Сын твой желает остаться под присмотром Владыки Ненависти.
Драконус кивнул. — Он сам готов сделаться подарком.
— Каким именно? Памятным альбомом? Орнаментом? Какой надобности он сможет служить?
— Он довольно хорошо обучен письму, — раздумывал вслух Драконус, пригубив вино. — Сколько томов ты успел накропать, Готос?
— Ровно дюжину таких, что на столе. Отвратительным почерком — каждая строка, каждое слово.
Драконус нахмурился хозяину. — Не на староджагутском, надеюсь!
— Конечно нет! Было бы... смехотворно. Язык сшивателей листов, язык сборщиков налогов с крошечными глазками под низкими лбами, язык лишенных воображения дураков, язык для неинтеллигентных и упрямых — о, как часто черты эти сочетаются! Староджагутский? Я убил бы себя спустя три слова! — Он помолчал, хмыкнул. — И было бы лучше. Сознаюсь, Сюзерен: я писал на староджагутском.
— Эту грамоту нетрудно изучить.
— И ты заставишь меня подвергнуть сына таким пыткам? Ради чего?
— Чтобы он смог перевести твою писанину на язык более удобный.
— Язык Тисте?
Драконус кивнул.
— Он ослепнет. Рука иссохнет, отвалится и будет лежать на полу, словно мертвая птичка. Никакие цепи его здесь не удержат. Даже у Владыки Ненависти есть пределы возможностей.
— До той поры, когда он пробудит свою суть. Похоже, это место не хуже прочих, и ты, Готос... надеюсь, ты будешь старательным наставником.
— Я что, склеп для твоих сокровищ? Ради всех благ, Драконус! Я предвижу трудные времена.
— Мысль его, не моя. — Драконус обернулся к Аратану. — Если ты все еще желаешь остаться.
— Остаюсь, отец.
— Почему? — рявкнул Готос. — Говори, дитя Тисте!
— Потому, сир, что бесконечное самоубийство может быть лишь прославлением жизни.
— Неужели? Я буду спорить, дитя Тисте. Ночь за ночью, страница за страницей. Буду атаковать твои убеждения, верования, твою уверенность. Буду нападать, не давая передышки, желая сокрушить под пятой тяжко доставшейся мудрости. Как смеешь ты утверждать, что выдержишь?
— Владыка, — сказал Аратан. — У меня есть молодость.
Готос медленно подался вперед. Глаза блестели. — Ты ее потеряешь.
— Рано или поздно.
Владыка Ненависти откинулся на спинку стула. — Драконус, можешь гордиться сыном.
— Могу, — прошептал отец.
Готос вытащил большой резной ключ.— Тебе понадобится, Сюзерен.
Кивнув, Драконус опустил кубок и принял ключ. Ушел вниз.
Владыка Ненависти не сводил глаз с Аратана. — Не сомневайся в храбрости отца.
— Никогда, сир.
— Как он тебя нарек?
— Аратаном.
Готос хмыкнул. — А ты?
— Что я?
— Ходишь по воде, ибо таково значение имени на языке Азатенаев?
— Нет, сир. Даже на льду я провалился и чуть не утонул.
— Боишься?
— Чего?
— Воды. Льда.
