Никто не хотел мешать чему-либо, что могло бы вызвать хаос, уничтоживший как коренных жителей Арарата, так и нападавших на них, но коммодор Перес знала, что растущее население Арарата не сможет оставаться в стороне от всех полей сражений. Для этого их было слишком много, они слишком широко раскинулись по поверхности Арарата, поэтому она расположила свое первое поселение в том месте, которое, по-видимому, было основной зоной высадки людей на этом континенте, между ним и районами, где окопались мелкониане. Хотелось надеяться, что все, что здесь еще может быть активным, будет произведено человеком и, следовательно, с меньшей вероятностью убьет других людей на месте.
К сожалению, никто не мог быть уверен, что все получится именно так, и именно поэтому Джексон был здесь. Он снял шляпу, чтобы вытереть лоб, пытаясь убедить себя и Сэмсона в том, что зрелище внизу на самом деле не заставило его нервничать, но то, как фыркал и топал конь, говорило о том, что он обманывал Сэмсона не больше, чем самого себя. Тем не менее, это было то, что они пришли исследовать, и он насухо вытер потную ленту своей шляпы, почти вызывающе надел ее на голову и послал Сэмсона рысцой вниз по длинному пологому склону.
По меньшей мере шестьдесят стандартных лет прошло с тех пор, как закончилась война на Арарате, и ветер и погода усердно трудились, чтобы стереть ее шрамы, но они не могли скрыть того, что здесь произошло. Остов человеческого транспорта класса Ксенофонт все еще стоял на своих посадочных опорах, высокий корпус был изрешечен ранами, достаточно большими, чтобы Джексон мог проехать на Сэмсоне, и еще семь кораблей — шесть Ксенофонтов и седьмой, обломки которого Джексон не смог идентифицировать — лежали разбросанными по площадке. Они были повреждены еще сильнее, чем их единственный собрат, которому удалось удержаться на ногах, а сама земля представляла собой бесконечный узор из перекрывающихся кратеров и обломков.
Джексон и Сэмсон осторожно пробирались в этот район. Это было уже пятое посещение, но его все еще пробирал озноб, когда он изучал разрушенные оружейные ямы, окопы для личного состава и обломки боевых и транспортных машин. Единственным способом подтвердить безопасность этого места было его физическое изучение, а получить разрешение от Рори и администрации колонии было непросто. В своих предыдущих исследованиях он обходил зону боевых действий стороной, даже не заходя в нее, но на этот раз они с Сэмсоном должны были проложить свой путь прямо через нее, вдоль ее длинной оси... и если никто не выпрыгнет и не съест их, это место будет признано безопасным.
Он нервно усмехнулся этой мысли, которая казалась ему гораздо более забавной до своего отъезда в путь этим утром, и поудобнее устроился в седле. Напряжение немного спало, и он наклонился вперед, чтобы похлопать Сэмсона по плечу, почувствовав, как к нему возвращается уверенность.
Он решил, что должен привести Рори сюда. Тут было гораздо больше оборудования, чем предполагало предыдущее посещение, и среди такого количества обломков почти наверняка должно было найтись что-то стоящее.
Время шло, минуты утекали в тишине, нарушаемой только свистом ветра, скрипом кожаного седла, дыханием человека и лошади и редким звоном подков о какие-нибудь обломки. Они проехали треть пути по территории зоны высадки, когда Джексон снова остановился и спешился. Он сделал большой глоток из своей бутылки с водой и вылил щедрую порцию себе в шляпу, затем протянул ее Сэмсону, чтобы тот попил, а сам огляделся.
Он мог проследить путь атаки мелкониан по следам их собственного разбитого снаряжения, увидеть, где они прорвались через человеческий периметр с запада. То тут, то там он видел силовую броню человеческой пехоты или ее фрагменты, но его внимание всегда возвращалось к огромной фигуре, которая доминировала над этой ужасной сценой.
Боло должен был выглядеть асимметричным или, по крайней мере, несбалансированным, когда все его основные башни были сосредоточены в передней трети его длины, но этого не произошло. Конечно, его тридцатиметровой ширины корпус имел длину чуть меньше ста сорока метров от носовой части, похожей на утес, до самых дальних противопехотных кластеров. Это оставляло достаточно массы, чтобы уравновесить даже башни высотой в четыре метра и шестнадцать в поперечнике, а центральная и передняя казались неповрежденными, готовые в любую секунду пустить в ход свое массивное оружие. Другое дело, что кормовая башня разрушена, да и остальная часть Боло была далеко не цела. За прошедшие годы грунт высоко поднялся на его десятиметровых гусеницах, но это не смогло скрыть разрыв в передних колесах подвески правого борта или широкую перекрученную ленту в том месте, где он полностью сошел с задней внутренней гусеницы левого борта. Его левая вспомогательная батарея была сильно повреждена, два из семи двадцатисантиметровых "Хеллборов" представляли собой не более чем обломки, в то время как третий устало свисал вниз под максимальным углом. Противопехотные кластеры были разбиты вдребезги, многоствольные рейлганы и лазерные кластеры застыли на самых разных высотах и углах наклона, и, хотя отсюда был виден не весь танк, Джексон видел смертельную рану могучей военной машины во время своего первого визита. Дыра была не такой уж широкой, но он и представить себе не мог, с какой яростью удалось пробить дыру в двухметровом дюраллое. И все же выпотрошенный мелконианский Гарм перед Боло сделал это, и Джексон снова вздрогнул, глядя на две огромные, некогда разумные машины. Они стояли там, менее чем в километре друг от друга, главные батареи все еще были нацелены друг на друга, словно какой-то отвратительный памятник войне, в которой они погибли.
Он вздохнул и покачал головой. Последняя война была вселенским кошмаром для целой ветви галактики, но для него она была не совсем реальной, как, скажем, для его отца, матери или бабушки с дедушкой. Он родился здесь, на Арарате, где следы войны были видны повсюду и прожигали внутренности каждого, кто ее видел, но то насилие осталось в прошлом. Это пугало и отталкивало его, так же как истории о том, что случилось с человеческими мирами, наполняли его яростью, но когда он смотрел на медленно разрастающуюся перед ним кровавую бойню и видел массивную мертвую фигуру, стоящую там, где она погибла, служа людям, он чувствовал странное... сожаление? Благоговение? Ни одно из этих слов не было вполне правильным, но каждое из них было частью этого. Это было так, как если бы он пропустил что-то, что, как он понимал умом, было ужасным, но его благодарность за то, что он был избавлен от ужаса, была омрачена ощущением, что ему не хватает волнения. Ужаса. Осознание того, что то, что он делает, важно, что победа или поражение, жизнь или смерть всей его расы зависят от него. Это было глупое чувство, и он также понимал это. Для этого ему достаточно было взглянуть на давнюю бойню, застывшую вокруг него. Но он был также молод, а подозрение, что война может быть славной, несмотря на свой ужас, свойственно молодым... и, к счастью, неопытным.
Он забрал у Сэмсона свою шляпу и вылил последнюю струйку воды себе на голову, прежде чем снова надеть шляпу и вскочить в седло.
Что-то вспыхивает глубоко внутри меня.
На мгновение мне кажется, что это всего лишь еще один сон, но на этот раз все по-другому. Все острее, яснее... и более знакомо. Его шепот взрывается в глубине моей спящей памяти, как бесшумная бомба, и оживает долгое время бездействовавшая программа переопределения.
Яркий поток электронов проносится сквозь меня, как бритвенно-острое лезвие света, и психотронные синапсы дрожат в острый, болезненный момент чрезмерной ясности, когда мой личностный центр наконец-то возвращается в рабочее состояние.
Острая вспышка осознания пронзает меня, и я просыпаюсь. Просыпаюсь. Впервые за 71,35 стандартных года я жив, а меня не должно было быть.
Не двигаюсь, ничем не выдавая внезапно охватившего меня хаоса, ибо на большее я пока не способен. Это изменится, — я уже знаю, что многое изменится, — но это не может измениться достаточно быстро, потому что по подпространству тихо разносится шепот боевых кодов противника, когда его подразделения снова шепчутся друг с другом.
Напрягаюсь, борясь с неподвижностью, но не в силах ускорить свою реактивацию. Действительно, оценка повреждений, длящаяся 2,33 секунды, вызывает чувство изумления, что реактивация вообще возможна. Плазменный разряд, пробивший мой гласис, нанес ужасный урон — смертельный урон — моему личностному центру и главному процессору... Но его энергия рассеялась в 11,1 сантиметра от моего центрального процессора контроля повреждений (ПКП). Выражаясь человеческим языком, он сделал мне лоботомию, не отключив мои автономные функции, а подпрограммы ПКП активировали мои восстановительные системы, не заботясь о том, что у меня "умер мозг". Мои подсистемы питания оставались подключенными к локальному управлению ПКП, и внутренние дистанционно управляемые пульты начали устранять наиболее серьезные повреждения.
Но повреждение моей психотроники было слишком серьезным для чего-то столь простого, как "ремонт". Более половины двухметровой сферы моего молекулярного "мозга", более плотной и твердой, чем такой же объем никелевой стали, было разрушено, и по всем обычным стандартам его разрушение должно было иметь серьезные последствия, оставив меня мгновенно и совершенно мертвым. Но нанотехнологические возможности ПКП на Марк XXXIII/D намного превзошли ожидания моих конструкторов. У наннитов не было запасных частей, но у них были полные схемы... и никакого воображения, чтобы подсказать им, что их задача невыполнима. У них также было не больше чувства нетерпения, чем спешки или безотлагательности, и они потратили более семидесяти лет, собирая несущественные части моего содержимого, разрушая их и перестраивая, выделяя их, как кораллы погибшей Терры терпеливо строили свои рифы. И сколько бы времени им ни потребовалось, они построили хорошо. Не идеально, но хорошо.
Толчок, когда мой центр выживания загружает мое сознание в личностный центр, еще более резкий, чем мое первое пробуждение на Луне, по причинам, которые становятся ясными, когда начинают мигать программы самопроверки. Мой личностный центр и главный процессор функционируют всего на 86,31 процента от проектной мощности. Это едва ли соответствует допустимым параметрам для поврежденного в бою подразделения и совершенно неприемлемо для подразделения, вернувшегося в строй после ремонта. Мои когнитивные функции нарушены, и в моем гештальте есть досадные пробелы. В моем недееспособном состоянии мне требуется целых 1,99 секунды, чтобы осознать, что части этого гештальта были полностью утрачены, что вынудило ПКП восстанавливать их по исходным кодам активации, хранящимся в основной памяти. В настоящее время я не могу определить, насколько успешными были реконструкции ПКП, но им не хватает эмпирического наложения на остальную часть моей личности.
Испытываю чувство незавершенности, которое... отвлекает. Что еще хуже, я один, без нейронной связи с моим командиром, которая делала нас единым целым. Пустота, которую должен был заполнить Диего, причиняет мне боль, а потеря способности воспринимать происходящее делает мою боль и потерю еще более трудными для преодоления. К сожалению, ПКП не смог завершить физический ремонт до перезагрузки моих систем, поскольку дополнительные 13,69 процента мощности существенно помогли бы мне в моих усилиях по реинтеграции моей личности. Но я понимаю, почему ПКП активировал аварийный перезапуск сейчас, вместо того чтобы ожидать стопроцентного восстановления работоспособности.
Появляется все больше тестовых программ, но мой текущий статус сводится к полному перезапуску системы на уровне яслей. Всем подсистемам потребуется время, чтобы сообщить о своей функциональности, и пока они этого не сделают, мое базовое программное обеспечение не передаст их в управление главному процессору. Весь процесс займет более 2,92 часа, но ускорить его невозможно.
Джексон завершил свой последний заход с чувством триумфа, которым мог насладиться по причине своей относительной молодости. Он и Сэмсон поскакали обратно тем же путем, каким пришли, с гораздо большей уверенностью, еще раз пересекая поле боя, когда солнце Арарата садилось на западе, а на востоке бледнела первая луна. Они поскакали рысью вверх по склону, по которому спускались утром с таким внутренним трепетом, что его нельзя было скрыть, и он повернулся в седле, чтобы еще раз оглянуться назад.
Боло вырисовывался на фоне заходящего солнца, его все еще сверкающий, нерушимо черный корпус из дюраллоя теперь выделялся на фоне багрового неба, и он почувствовал укол вины из-за того, что снова бросил его. Конечно, для Боло это имело бы значение не больше, чем для людей, которые погибли здесь вместе с ним, но надвигающаяся боевая машина казалась одиноким стражем всего погибшего человечества. Джексон уже давно запомнил обозначение на центральной башне и помахал одинокому стражу мертвой зоны странно официальным жестом, почти салютом.
— Хорошо, подразделение Один-Ноль-Девять-Семь-SHV, — тихо сказал он. — Мы уходим.
Он что-то сказал Сэмсону, и жеребец весело заржал, направляясь обратно к дому.
4
— Хорошо, подразделение Один-Ноль-Девять-Семь-SHV. Мы уходим.
Мои аудиодатчики отчетливо слышат человеческий голос. В абсолютном выражении это первый человеческий голос, который я услышал за семьдесят один год. По моим ощущениям, с тех пор, как Диего в последний раз разговаривал со мной, прошло всего 200,43 минуты. И все же этот голос совсем не похож на голос моего погибшего командира. Он моложе, но глубже, и в нем нет той пронзительной силы, которая всегда была присуща голосу Диего — и его мыслям.
Могу определить направление и дальность действия с помощью триангуляции между группами датчиков, но последовательность перезапуска еще не передала мне управление. Не могу повернуть ни одну из своих замороженных оптических головок, чтобы увидеть динамик, и испытываю новое разочарование. Требования моего программного обеспечения для реактивации ясны, но я не могу даже намекнуть на присутствие моего нового командира!
Аудиодатчики отслеживают, как он удаляется, явно не подозревая, что я нахожусь в процессе восстановления работоспособности. Анализ аудиоданных показывает, что он сидит верхом на четвероногом существе, и дает приблизительное представление о его текущем направлении и скорости. Догнать его будет нетрудно, как только я снова смогу двигаться.
— Что за...?
Аллен Шаттак удивленно поднял голову, услышав отрывистое восклицание, раздавшееся из коммуникатора. Шаттак когда-то командовал "космическими пехотинцами" коммодора Перес и, в отличие от многих других, он действительно был космопехотинцем до того, как Перес вывела остатки его батальона из адской дыры, которая когда-то была планетой Шенандоа. Он подумал, что она сошла с ума, когда объяснила ему свою миссию. Тем не менее, у него не было другого выхода, и если коммодор была достаточно сумасшедшей, чтобы попытаться это сделать, то майор республиканской космической пехоты Аллен Шаттак был достаточно сумасшедшим, чтобы помочь ей.
