На вопросы Мыши, куда они идут, Илан отвечал невнятно. Он сам не знал, куда. Уточнить его недорисованную карту, наверное. Ближе к порту, где возле заведения 'Привет неудачнику' Спуск делился на две широкие улицы — к карантину и в припортовые кварталы, Илан свернул налево, в сторону порта. Начало смеркаться, закрывались городские конторы, служащие шли кто по домам, кто в кабачки и мелкие питейни отдохнуть после рабочего дня. Ажиотаж из-за прибытия императорского флота в самом городе приулегся, хотя в порту по-прежнему было шумнее обычного.
Илан проверял свою память. В той стороне вдоль по улице хофрское посольство и Судная площадь. Вон там Адмиралтейство. В ту сторону большие доходные дома граничат с последней линией пакгаузов, развернутой к защитной полосе вокруг карантина, а в эту город выстроен как город, двух и трехэтажные жилые постройки плотно примыкают друг к другу, за их дворами начинаются 'линии' порта, которые там вместо улиц. Чуть дальше и ближе к Судной — деловое сердце города, средоточие административных зданий и контор. Можно сделать круг, пройти мимо Адмиралтейства и снова вернуться на Спуск. Можно совершить тот же путь короче, проходными дворами — через арки и подворотни. Когда-то Илан знал здесь все входы и выходы, хотя нынче некоторые из них оказались забраны решетками и заперты на замки. Из-за пары зарешеченных арок в знакомых местах Илан выбрал путь по улицам. Так они с Мышью и двинулись дальше. Шли чинно под руку по соседней с хофрским посольством улице. Она вела к Судной площади, мимо ворот городской тюрьмы, и за бывшим монастырем единобожцев, в котором сейчас казармы городской стражи, поворачивала к порту. Название улицы почти не отличалось от названия площади — она звалась Судейской. Шли, гуляли, Мышь так высоко себя несла, что почти не болтала.
И пришли к зданию гильдии. Но не врачей Арденны, а ее аптекарей. Такого здесь раньше не было, Илан бы помнил. В этом длинном доме раньше портным сдавали внаём мастерские.
А в двух кварталах дальше огнями светилась огромная аптека — в два этажа застекленных и светлых, как в госпитале, окон. Та самая, что принадлежала сыну доктора Ифара, господину Игиру. Илан остановился в десяти шагах от входа, покопался за поясом в кармашке для ключей и выдал Мыши завалявшийся там дян.
— Иди, — сказал, — купи себе леденцов. Я же тебе должен.
Мышь просияла и сорвалась вприпрыжку, оскальзываясь на неровной мостовой. Через пять сотых принесла. Тех самых. Огромную коробку, на весь дян без сдачи.
— Мышь... — тяжело вздохнул Илан.
Мог бы помнить, что для Мыши 'больше' в любой ситуации означает 'лучше'.
— Если вылущить их из оберток, не так уж много и получится, — рассудительно заметила Мышь. — Бумажки продают на вес сахара, жульё базарное!
Часть 6
Тайная лига дураков
* * *
На обратном пути они с Мышью дали хороший круг по центру города. Тащить на себе и Мышь, и ее коробку в гору Илан не захотел, пришлось искать обход, на котором не так скользко, как на Спуске. Кроме не самого старого в мире Старого квартала в Арденне был и настоящий старый квартал — многовековой древности жилища-башни из тесаного камня с некогда вмурованными в стены, а ныне сгнившими железными и медными шипами, с выбитыми в барельефах, но не сохранившимися ни в одной геральдической книге гербами и изъеденными зеленью окислов эмблемами на тяжелых дверях — таких низких, что Илану пришлось бы согнуться в три погибели, задумай он войти внутрь. Звери с этих гербов состояли из одних только зубов и когтей, а окна в башнях имелись лишь в самом верхнем этаже из четырех-пяти. Кого-то сильно боялись прежние хозяева этих мест. Может, набега заморских врагов, а, может, соседей из ближайшей башни.
В более мирные времена промежутки между башнями затянуло обычными городскими домами теплого желтоватого песчаника и розовато-серого кирпича, благополучными и обыденными, всего в два-три этажа, мостящимися вплотную к башням, без просветов. Земля близ центра города была дорога, не до садиков с беседками, не до огородов, даже не до переулков. Улицы — путаный лабиринт, зато посыпаны золой, песком или опилками, чтоб не скользила телега, собирающая мусор, и могли, где надо (а не где получится) остановиться бочка водовоза или фургон молочника. Темные башни торчали между обыкновенной купеческой застройки, словно ребра, на которых натянута кожа дракона. Робкие попытки примирить эти ребра с современностью, вроде облезшей розовой краски на стенах или свисающих с крыш вечнозеленых лиан, буйно цветущих в сезон дождей, выглядели наивно, будто цветастая девичья косыночка на голове пирата.
Когда они подошли к госпиталю, совсем стемнело, и Мышь изрядно замерзла. Небо прояснилось, высыпали звезды, предвещавшие мороз, и красные башмаки Мыши, сделанные не для зимней погоды, выбивали по скользкой мостовой особую зябкую дробь — вдвое чаще обычной.
Госпиталь оказался оцеплен городской стражей. На требовательное: 'Мне нужно пройти, я врач и здесь работаю!' — Илану отвечали: 'Не положено, приказ!' И ни со стороны Спуска на площадь, ни от садово-хозяйственных ворот на территорию между корпусами проникнуть им не удалось.
Чего-то подобного Илан ожидал. Пора было. Давно пора. Но случилось, и он растерялся — вот новости. В собственный дворец не пускают. Илан тоже замерз и проголодался, хоть по пути сгрыз пару мышиных конфет. Хотел потребовать начальника оцепления или кто у них командует всем этим безобразием, но Мышь придумала:
— Давайте через морг! Ключи есть?
— Там по уставу заперто изнутри, — сказал Илан. — На большой железный крюк.
— А, — небрежно бросила Мышь и решительно прыгнула вперед. — Кто соблюдает тот устав! Пошли!
Никто не соблюдает, она права. Двумя соседними кварталами и одной заросшей безвременником канавой они обогнули заслоны городской стражи, пробрались под глухой восточной стеной, единственной оставшейся от прежних дворцовых укреплений, и оказались возле дальних служб. У северных ворот, которые и воротами-то не назвать — так, калитка-переросток для входа-выхода старших помощников младших поломоек, — тоже дежурил караул. Но у морга имелась неприметная задняя дверца без скоб, замков и ручек. Тяжелая и низкая, окованная железом, как в древних домах-башнях, она смотрела чуть в сторону, на дорожку вдоль восточной стены. Здание морга, бывшая кордегардия и гауптвахта, углом выступало перед северными воротами. Через тайную дверцу, скрытую от взглядов с улицы, выносили невостребованные родственниками тела умерших и всякое ненужное в дворцовом хозяйстве барахло, вроде отрезанных рук, ног или лишнего спирта. Илан хотел постучаться, но Мышь подлезла вперед и уперлась в дверь плечом. Со ржавым скрипом та подалась в толщу стены. Петли были тугие, Илан помог, и через десять ударов сердца они стояли под низким коридорным сводом, сбоку от них была темная кладовая, впереди — прозекторская, где холодно, как на улице, пахнет дезрастворами, но теплятся огоньки масляных ламп, и кто-то, беспечно напевая, звякает инструментом. Идет обычная для этого места работа.
Илан быстро накинул внутренний крюк, восстановив требование устава. А если их услышали от северного входа, пусть гадают, кого охрана проворонила и где.
Мыши для счастья достаточно было попасть внутрь, она тут же зашуршала бумажками в коробке, наощупь отыскивая себе среди пустых фантиков новую конфету. Илан же задумался — что он пропустил? Государь прибыл во Дворец-На-Холме? Или внутри идут дознания и обыски с арестами?..
Нет, конечно, насчет второго он хватил. Времена адмирала Римерида в прошлом. Но городская стража старается, как встарь. Внутрь входа нет даже недогосударю Шаджаракте.
Старшим прозектором в госпитале служила крупная некрасивая женщина, известная кладбищенскими шутками (положение обязывает) и солдатской прямотой в общении, в помощниках при ней числился хилый, по плечо ей, фельдшер, боготворивший свою начальницу. О них в госпитале ходили скабрезные сплетни. И сегодня морг принимал гостей — лиценциата Рагдара. Все трое что-то разбирали во внутренностях незнакомого Илану покойника. Печень и надрезанный желудок уже лежали отдельно, желудок в тазу для промывания, печень на весах. Илан сдержанно поздоровался. Мышь не стала спешить с очередной конфетой, зажала ее в кулаке.
— Это от нас, из префектуры, — похлопал по плечу вскрытое тело Рагдар. — Похоже, что отравлен. У нас же от подвала до чердака занято судейскими, хвост знает, что устроили. Ни выйти, ни войти...
Кувшинчик с вином или чем покрепче стоял у них на нижней полке столика с инструментом, при звуке шагов его стыдливо прикрыли салфеткой. Люди хорошо проводили время — с профессиональной и личной пользой. Илан кивнул.
— У нас тоже ни выйти, ни войти, — сказал он. — Кого занесло, знаете?
Госпожа прозектор сдержала себя, поэтому ответ ее прозвучал почти пристойно. В том смысле, что таргский император, да. Из-за него двое суток весь город наизнанку и все дела хвостом вперед.
— Давно началось?
Да только что. С восьмую стражи тому назад. Сейчас пошумели и притихли, но первых ретивых, кто сунулся проверять перед высочайшим визитом благонадежность и благонамеренность покойников, пришлось облить нашатырем и поднимать с пола, потом запереться — нашатырь кончился.
Илан думал: а как же больные? А если в городе что? А в отделении? Дежурит доктор Наджед, наверное, ему пришлось уйти... Он поблагодарил за информацию, прихватил за пелерину начавшую осваиваться Мышь, уже водившую носом над голыми ступнями покойника, и повлек ее во двор, где грязь, вся в колеях от продовольственных и дровяных телег, не застыла даже на морозе. У фонтана, на мощеном кругу он заметил три или четыре кареты, а перед закрытыми складами у коновязи всхрапывали и топтались верховые лошади. Здесь уже не было ни досмотров, ни охраны, ни света, кроме скудного из окон. По дороге к заднему крыльцу Мышь провалилась в грязь, Илан тоже, и на сотую позже оказалось, что не они одни. Дверь, что находилась прямо под окнами лаборатории Илана, вела в пустой холл, в нем раньше разбирали дворцовую мебель и собирали больничную, но постепенно он освободился. Сейчас по стенам, у закрытых ставнями окон и между колонн там терпеливо топталось человек двадцать чиновников, посередине стоял государь Аджаннар, а вокруг него ползали трое слуг с суконками и щетками, отчищая от дворовой грязи государевы сапоги, плащ и подол расшитого серебром темно-синего кафтана.
На официальный визит это было не похоже, и поклониться Илан не успел. Его мягко поймали под плечи и остановили сразу у входа, завернув руки, а один из телохранителей у Илана за спиной зашипел сквозь зубы и приподнял свою добычу в воздух, потому что схваченная за шиворот Мышь умело встала ему лакированным каблуком на носок сапога и притопнула. Драться Мышь не могла — опасалась рассыпать конфеты, но трогать ее все равно было опасно.
— Отпустить! — выдохнул ниоткуда появившийся Намур, и склонился нарочито вежливо перед Иланом: — Государь...
Второй поклон на его счету. Скоро он станет воспринимать их, как должное.
Илан стряхнул с себя чужие руки. Ему понадобилась сейчас вся профессиональная выдержка, чтобы не сказать... вообще ничего не сказать. Перед ним смертельно больной человек, у которого нет будущего. Аджаннару ни к чему извиняться за чуждые госпиталю порядки, которые он невольно несет с собой, за глупость городской стражи, которую все равно удалось перехитрить, за телохранителей, которые выполняют свою работу. Потому, наверное, и ходил он здесь раньше в писарском кафтане с деревянными пуговицами, что не хотел мутить чужую жизнь.
Намур перехватил Мышь, готовую уже предложить всем угощаться из коробки, прижал палец к губам и отвел ее на пару шагов в сторону, чтобы не мешала встрече государей. Илан шагнул вперед, Аджаннар тоже, протянул руку, словно здоровался по-брахидски. Вдруг неожиданно приобнял Илана за плечи, Илану пришлось податься ближе и обнять в ответ. На самом деле, если кто-то тут не любит, чтобы к нему прикасались, так это недогосударь Шаджаракта. Доктор Илан тоже не любит, чтобы его удивляли, но у доктора Илана характер мягче, а терпение тверже.
— Как жизнь, святой? — тихо спросил его император и по-ходжерски.
— У святых не жизнь, а житие, — так же вполголоса поправил его Илан. — Хочу посмотреть тебя в кабинете, вдруг я ошибся.
— Ты не ошибся, — государь отстранился. — Сделай мудрое лицо, на нас все смотрят. И не вздумай меня жалеть.
Тут, если взглянуть со стороны, братские объятия двух государей распались, и напряжение, холодком висевшее в воздухе, развеялось. Словно сразу всем стало теплее. Хотя на Илана некоторые господа из Столицы таращились, как на летающую лошадь, а по сторонам, на ободранные стены и наполовину застекленные окна, они глядели с непониманием и плохо скрытым раздражением. Илан улыбнулся, государь Аджаннар тоже. От арки, ведущей к парадной лестнице, с шумом и беспокойством надвигался господин интендант со свитой собственных помощников, вооруженных пятисвечными канделябрами (Илан узнал — такие утром чистил Неподарок). Государь Аджаннар встал с Иланом плечом к плечу. Господин интендант согнулся на пороге, коснувшись рукой пола — ему это было сложно, выпрямился он с трудом, — и объявил:
— Государь, госпожа Гедора просит вас проследовать в малый приемный зал. Пожалуйста, идите за мной.
— Без церемоний, — в полный голос сказал император всем присутствующим. — Я прибыл обсудить дела благотворительности, не будем тратить время на приветствия.
Но идти государи все же должны были рядом. За спиной мелко топотали и шепотом переговаривались секретари, шурша бумагами, те, кто отстал подальше, не стеснялись разговаривать. С их помощью разъяснилась причина недовольства государевых советников и сопровождающих. Такого приема, чтоб с черного хода, испачкаться, продрогнуть, ждать бедными родственниками в полутемной зале, им не оказывали еще нигде. Позади все время слышалось 'вот в Царском городе!..' или 'вот во дворце губернатора Дартаикта!..'
Илан улыбался не без злорадства, император делал вид что ему все равно. Это Арденна. Так получилось. О визите не предупредили, доктор Наджед оказался в операционной, доктор Илан долго искал тайную дверь в обход городской стражи, немного обвыкшиеся гардеробные еще днем сбежали в город и не встретили, не помогли, потому что сами не сумели вовремя попасть обратно, и в целом госпиталь оказался не готов кого-либо торжественно принимать ближе к ночи. Вот, разве что подсвечники почистили. А в столовой есть вареные яйца и бульон. Наверное, будь государь обычным государем, сейчас здесь бушевала бы гроза, описанная в пророчестве 'Единый спускается на землю и всех застаёт во глубине греха'. Но этому государю и волноваться-то нельзя. Он только сказал Намуру: 'Заткни там, чтобы не болтали'. Намур повернулся обожженой стороной лица через плечо и одним взглядом одернул всех, кто оказался оскорблен и обижен за государя больше, чем сам государь. Голоса немного поутихли.
Что будет дальше, Илан представления не имел. Он думал о своем: следил за коллегой-императором, как дышит, как двигается, как кровь у него вдруг отливает от щек. Илану не нравилось. Показная легкость, которая держится на упрямстве — неразумное поведение. В узком простенке за мраморной лестницей он сказал: 'Тебе надо больше отдыхать'. Тот в ответ выставил в сторону локоть и ткнул Илана в бок, как постоянно делала Мышь: 'Прекрати. Я живой пока'. Потом они вышли в огромное пустое пространство перед лестницей, а по верхней балюстраде, небрежно волоча за собой подбитую драгоценными мехами мантию, величественно ступала госпожа Гедора в красном бархатном платье, но с по-мужски перекинутой через плечо косой. И без очков, поэтому она вряд ли отчетливо различала, что именно происходит внизу. Опять же, будь здесь обычный государь, Илан вздохнул бы с облегчением и сбросил с себя ответственность. О делах благотворительности госпожа Гедора знает все, а он ничего. С этим государем Аджаннаром все наоборот. Илан шел рядом и слушал дыхание. На лестнице сопровождающие, включая Намура, отстали на десяток ступеней, так, видимо, полагалось, по протоколу, и Илан сказал: 'Если тебе нужно, чтобы я поехал с тобой в Столицу, я поеду'. Аджаннар вместо ответа снова выставил локоть, но на этот раз для того, чтобы Илан помог ему не остановиться внезапно на половине подъема.
