Я попытался помочь ей, но она усадила меня и заставила взяться за еду. А сама все говорила и говорила. Вылезла из шалаша, начала шарить там и все ворковала, как старая гусыня. Зайдет — выйдет; голос то громкий, то вновь приглушенный. Суетится, даже не верится, что у нее ноги больные. Как тут не подумать, что морочила нам голову своими болячками! Но даже мне, несмышленому ребенку, было ясно, что все это напускное: это она ради меня старается, чтоб я не впадал в отчаяние, хотя, думаю, внутренне, она тогда была гораздо ближе к нему, нежели я.
"А ведь она не дойдет", — подумал я и понял, что Ойты знает, о чем я думаю, глядя на нее, потому и ведет себя так: решила встретить судьбу с высоко поднятой головой, а заодно и нам показать, что на смерть можно пойти без стенаний и трепета. Я почувствовал, что больше не могу есть. Из глаз потекли слезы. Я отставил черпак и положил голову щекой на подогнутые колени, и стал наблюдать, как Ойты собирает наш нехитрый скарб в дальнюю дорогу, в свой последний путь...
...А мама вернулась уже по синим сумеркам; вернулась одна, без Со. Прошла к самому очагу, не отряхивая снега с обуви (успела лишь снегоступы сбросить при входе), уселась на корточки и протянула застывшие руки к трепещущему пламени. Посидела, отдышалась. Согрелась немного. Осмотрелась.
— Ну что, собрались? Это хорошо, — сказала она, покачивая подбородком. — Уходить прямо сейчас будем.
Ойты шагнула к ней, схватилась за грудь.
— Как же это — сейчас? Ночь уж пришла. Куда пойдем? Человеку не положено ходить по ночам...
Мама нервно потерла друг о друга ладонями, убрала волосы со лба. Ойты стояла подле неё и медленно опускала вскинувшиеся было руки. Я сидел в сторонке, у собранной поклажи; чувствовалось, что мама не уступит, так твердо смотрела она на Ойты. Неужто, погонит в лес ночью, когда над землей одни духи летают? Страшно... Я робко посмотрел на маму: что она скажет?
Мама поднялась, дотронулась ногой до собранных нами с Ойты корзин, тряхнула кистью.
— Поднимай корзину, — бросила она мне; голос её прозвучал устало и отрешенно. — Я вторую возьму. А ты, бабушка, собери что-нибудь в сумку и пойдем. — Она подала старухе охотничью сумку, а сама взялась за корзину и быстро водрузила её на плечи. — Ну, вы чего? — мама подняла брови, заметив, что мы не сдвинулись с места. — Давайте скорее! Времени ждать, у нас нету: торопитесь. Утром здесь будет полно чужаков с луками и копьями. Сикохку, чего сидишь?! Живо бери корзину!
Я подпрыгнул, стал подымать набитую сушеным мясом, кедровыми шишками и заячьими шкурками корзину. Ойты заметалась по шалашу с сумкой в руках, судорожно соображая, что же еще можно захватить с собой; собрала с перекладин пучки пожухлой травы, какие-то обрывки шкурок и другую мелочь. Мама пристально наблюдала за ней и сдержанно сопела. Когда все были готовы, она кивнула на выход.
— Костер тушить? — спросила запыхавшаяся старуха, одевая сумку через плечо.
— Не нужно. Пусть себе горит. Так враги не поймут, что мы ушли ночью: угли утром будут еще теплыми.
Мама закрепила на ногах снегоступы, то же сделали и мы; Ойты, правда, это далось нелегко: тесемки так и норовили выскользнуть из её неуклюжих пальцев.
— Мама, — позвал я, — а где Со?
Мама уже протискивалась во входное отверстие, приостановилась, провела ладонью по волосам, а потом сухо бросила через плечо:
— Поймали её должно быть. Потом расскажу, по пути. А теперь — идемте.
Мы с мамой вышли из пещеры и остановились на утоптанном снегу около входа, поджидая Ойты. Мамам подошла к заметенной почти до верху загородке, потрогала незакрытую снегом жердь, дернула её, проверяя на крепость. Я втянул голову поглубже в подшитый к пэ-мэ колпак, ощущая как холод проникает за пазуху. В темноте закряхтела Ойты; её снегоступы гулко застучали по каменному полу. Тяжело переваливаясь через высокий порог, она вышла к нам и, приблизившись, бодро встряхнула седыми лохмами.
— Ну, вот. Можно идти, — сказала она. — Маленько замешкалась, но теперь не отстану. Проторим тропу в Бодойрын!
И мы пошли. Пошли вниз по распадку к озеру, а потом все дальше и дальше, через темный лес, по холмам и падям.
Когда я повернул в сторону пещеры, спеша исполнить мамино повеление начать сборы в далекий путь, сама мама вместе с Со, пошла по хребту, вдоль которого протекала речка, стремясь побыстрее добраться до озера, где, как мы предполагали, располагался лагерь чужаков. Перейдя два увала, мама взобралась на высокий облысенный бугор и с него увидела небольшую долину, покрытую густым лесом, посреди которой белела широкая белая прогалина — замерзшее озеро. Снег почти прекратился и мама отчетливо и ясно различила подымавшиеся над деревьями дымы. Их было три. Со потянула носом и завиляла хвостом: она была рада людям. А мама поцокала языком и проверила хорошо ли натянута тетива на луке. Значит, враги действительно стоят у озера. Оставалось лишь узнать, сколько их и что они намерены делать. Мама похлопала Со по загривку и они пошли дальше.
Спустились с бугра и вошли в лес. Следуя через него, миновали еще два увала и вновь оказались на открытом, обдуваемом ветрами гребне. Пришлось немного спуститься к лесу, так как чужаки теперь уже могли заметить их, случайно бросив взгляд на поднимавшийся над долиной холм. Мама уже не выпускала из рук оружия, готовая пустить его в ход в любое мгновение: мало ли что — ведь кто-нибудь из врагов мог находиться в этом же лесу, собирая дрова или обходя вереницу ловушек, что могли быть здесь расставлены. Вскоре некоторые мамины предположения подтвердились: Со вывела её на узкую прогалину, откуда начиналась цепочка силков. Тут же виднелись совсем свежие следы человека, который утром проходил вдоль них, а так же собаки, сопровождавшей его. Последнее обстоятельство весьма встревожило маму: собака могла почуять их с Со издали и предупредить своих хозяев. Подходить слишком близко к стоянке опасно. Даже спускаться к озеру, как мама намеревалась сначала, не стоило — слишком велик был риск. Пройдя по следу до выдающегося в сторону озера бугра, мама остановилась и позвала собаку, которая весело побежала дальше вдоль цепочки следов, повернувшей вниз. Но Со лишь оглянулась, повиляла хвостом, не подходя к маме. Мама опять позвала её . Со заскулила.
— Со, иди сюда. Нельзя туда ходить. Со!
Встревоженная мама сделала несколько шагов в сторону собаки, но та, поняв все по-своему, еще раз взмахнула хвостом и припустила вперед.
— Со!.. — мама едва подавила готовый сорваться крик.
Собака скрылась.
Некоторое время мама не знала что предпринять. Опустошенная, она замерла на месте, глядя в серое небо и глубоко вдыхая морозный воздух.
...Позже, взбираясь на бугор, с которого, как рассчитывала, она сможет увидеть вражий охотничий стан, мама корила себя за то, что не смогла предусмотреть опасной выходки Со. А ведь предположить, что истосковавшаяся по общению с себе подобными собака пойдет по следу, можно было. Более того — было нужно. Нельзя было её брать. Сейчас она, конечно, побежит прямиком в лагерь и там поднимет переполох. Ожесточенно работая руками и ногами, мама взбиралась на крутой склон, но, как ей казалось, очень медленно. А нужно было действовать быстро. Достигнув верха, мама отдышалась. "А нужно ли идти?" — подумала она. Со уже наверняка достигла становища чужаков, её заметили, и быть может, поймали. Теперь пойдут по её следам, чтобы посмотреть, откуда она прибежала. Кража из ловушек, собака, да к тому же сытая и здоровая, все это не может не вселить во врагов опасений, что где-то поблизости от них находятся люди — рассеянные по лесу с осени Сау-кья. Конечно же, враги пойдут на поиски. Может не все сразу, но пойдут, чтобы выследить и уничтожить скрывающихся иноплеменников. Так может, стоит прямо сейчас повернуть обратно, дабы успеть предупредить своих? Мама не знала что делать. Она боялась. Боялась больше за нас с Ойты, чем за самое себя.
Но что-то все же заставило её идти вперед, а не повернуть восвояси.
Она прошла по бугру и залегла за крайними деревьями, на краю обрывистого скалистого склона, спускающегося в лесистую долину. Впереди среди гущи деревьев светлела заснеженная гладь озера. Оно находилось совсем недалеко: дойти до него, все равно, что спуститься от моего жертвенника, в вершине нашего распадка, до пещеры. Ближний берег озера закрывал густой серо-бурый лес, в то время как противоположный был совершенно открыт. На белом снегу, чуть притемненном молодой осиновой порослью, темнело три, поставленных друг против друга, тхерема. Они были какими-то странными, мало похожими на те, что делали наши люди: то ли более высокими, то ли просто с более отвесными стенками. Около прокопченных жилищ сновали человеческие фигурки. Их трудно было сосчитать, так как они постоянно перемещались, то скрываясь за тхеремами или в них, то вновь появляясь, но мама поняла, что в охотничьем стойбище находится не менее полутора — двух десятков чужаков. А так как особой суеты не наблюдалось, она заключила, что Со еще не достигла становища; вероятно идет лесом в обход озера. Что-то будет, когда её приближение заметят собаки, находящиеся в лагере. Вот тогда начнется!
Маме стоило уходить немедля. Она узнала точное местонахождение стойбища, число, хоть и весьма приблизительное, чужаков, узнала где проходит еще один круг их ловушек — вообще все, что надлежало узнать. Но волнение за судьбу Со заставляло её отсрочить время отхода, хотя это и грозило ей самой большой бедой. Она решила ждать.
Ждать ей, правда, пришлось недолго. Вдруг она заметила какое-то волнение в стойбище. Черные точки — люди забегали, засуетились. Потом до неё донесся одинокий лай. Это был голос Со. Мама сразу узнала его. Вслед за этим залаяли собаки чужаков, дружно и звонко. Люди сбились в нестройную массу и переместились на одну сторону лагеря: вероятно ту, куда вышла Со. Рыжее пятнышко, мельтешившее на опушке леса, не оставило в этом сомнений.
— Глупая Со, — выдохнула мама. — Ты погубишь нас всех!
Но вовсе не собаку винила мама. Прежде всего — себя: за неосмотрительность, за недальновидность, за то, что не хватило ума отослать собаку со мной в пещеру. Кабы сделала так, все было бы куда как проще.
А в стане чужаков началось нечто невообразимое. Крохотные фигурки людей заметались по широкой поляне на берегу озера, донеслись приглушенные расстоянием крики. Лай собак усилился. Рыжий комочек выскочил на ровную поверхность озера, за ним в рассыпную понеслись черные точки — свора собак. Они настигли рыжее пятнышко, бросились на него всем скопом, затем разлетелись в разные стороны, а потом опять набросились на Со. Подоспели люди. Началась всеобщая свалка, из которой выкатывался то один, то другой комок, чтобы тут же вновь влиться в общую кучу.
Со схватили. Мама видела, как рыжий комочек тащили за собой (должно быть, на привязи) два человека. Постепенно лай и людские крики начали стихать. Люди начали расходиться.
Мама поняла, что и ей пора уходить. Делать ей больше здесь было нечего: Со она все равно ничем не поможет. Её поймали и привязали. "Пропала собака"... Но, уже приподнимаясь на коленях, мама снова заколебалась. Что-то должно было последовать за всем этим, она это чувствовала.
Вскоре от тхеремов отделилась большая группа людей и пошла к лесу, к тому самому месту, откуда появилась Со. Мама поняла, что чужаки выступили в поход, чтобы по следу пришедшей собаки найти её владельца.
Мама поднялась, отряхнулась от снега, прошептала молитву своему духу-Покровителю и Великой Матери, развернулась и спешно пошла прочь. Уже на спуске с бугра, до нее долетел жалобный, полный мольбы, далекий вой Со. Он точно подтолкнул маму и она перешла на бег...
Обо всем этом мы услышали от мамы во время ночного бегства. Слушая её рассказ, я плакал, не скрывая слез. Мне было жаль нашу добрую, веселую Со, нашу помощницу и защитницу. Все что случилось с ней — моя вина. Не будь я так глуп — никогда бы не полез в чужие петли, не было бы тогда нашего с мамой похода, не была бы теперь Со в руках свирепых чужаков, не обрушились бы на нее их побои. Виноват я, больше никто. Но горечь не могла отвести навязчивую мысль, что все случилось по велению свыше и что не во мне дело. Пусть бы я не украл добычу у чужаков, пусть. Но произошло бы тогда по иному? Мы с мамой все равно пошли бы снимать свои петли в долине реки. И тогда все бы произошло именно так, как оно и случилось. Все равно! А если б я с Со не наткнулся бы на ловушки чужаков? Может быть, тогда все было бы иначе? Может так и жили бы себе спокойно в пещере, не зная горя и новых утрат. А может, это привело бы к еще более худшему? Ответ знает разве что Ге-тхе, больше никто. И уж точно на все эти вопросы не мог ответить я.
...Тучи на небе рассеялись, показался бледный лик, горящий холодным светом. Стало значительно холодней: лицо обжигало легким движением студеного воздуха. Я подобрал в кулаки длинные рукава и через них сжимал ледяное древко копья. Шли один за другим: впереди мама, потом Ойты, я замыкал шествие. Мама старалась не идти слишком быстро, часто сбавляла шаг или вовсе останавливалась, чтобы старуха могла подкопить силы для нового рывка. Так и брели мы через темную и страшную чащу, не видя ничего вокруг, стараясь держать на восход солнца, от одной остановки до другой, под тяжелое сопение Ойты, переходящее в надрывные вздохи, означающие, что пришла пора подумать об отдыхе.
На привале, когда мы вышли к узкой долине, по которой проходила охотничья тропа, мама и Ойты, отвернувшись от меня, стали совещаться. Говорили они шепотом и я не слыхал о чем, да мне, честно говоря, было не до того. Я так устал, утомленный за целый день беготни по горам, что хотел только одного: улечься на мягкую постель у очага и заснуть. Веки мои смыкались, спину пробирал озноб. Я готов был упасть в снег и, позабыв обо всех своих страхах, забыться.
Ойты поворачиваясь, чтобы подняться, сильно толкнула меня. Дрема уже завладевшая моим телом, тут же слетела. Я стал протирать глаза.
— ...так-то и получается, — продолжала разговор с мамой старуха, — что Тхе-Вей разбиты. Иначе чужаки ни за что бы не простили кражи из своих ловушек. А так, подумали, что это какой-то изголодавшийся одиночка, от которого немного вреда. Вот и не обеспокоились. И только когда к ним прямо на стоянку заявилась собака, сообразили, что возможно, людей здесь побольше. Испугались, что на них нападут, вот и решили, более не мешкая, нанести удар сами. Так и есть. Не спорь, Кья-па. Кабы не обмануться нам в своих ожиданиях найти в Бодойрын Ге-ч"о. Может, устланы леса и горы косточками Тхе-Вей. И мы последние кто остался.
— Не говори так бабушка, это грешно. Духи подслушают. Не могли враги побить всех. Не могли. У нас много мужчин. Одолеют чужаков.
— Много то много, да вот только есть Ге-ч"о, а есть Генчжа. И ни за что не станут они делать что-либо вместе, сообща. Лу-хья — великий хитрец, с ним не совладать даже Савай Вей"нья, — возразила старуха, подбирая свою клюку. — Ну что, воин, — обратилась она ко мне (я не смотрел в её сторону, но знал, что сейчас её губы собрались в насмешливую улыбку), — пора в путь. Подымай бабку, а то, как бы не примерз у нее зад! Тяни, богатырь Сау-кья!
