Аратан покачал головой.
— Отец желает освободить Худа. Как думаешь, зачем ему столь рискованное деяние?
— Я воображаю, сир, ради некоего возмездия.
— Так это действительно дело рук Эрастраса. Убийство Кориш и прочее. Увы, отец твой не понимает Джагутов. Вообразил, будто Худ пустится ловить блудного Азатеная. Желает узреть, как легендарная ярость нашего народа обрушится на выскочку с кровавыми руками. Так не будет.
— Что же сделает Худ?
— Он скорбит, потому что его объяло безмолвие. Боюсь, Аратан, искренне боюсь, что он объявит войну безмолвию. Чтобы услышать ее еще раз, последний раз. Он, если сможет, нарушит спокойствие самой смерти.
— Но как такое возможно?
Готос покачал головой. — Не меня, беспрестанно бегущего от смерти, об этом спрашивай. — Владыка Ненависти махнул чернильной рукой. — Мы воюем со своими причудами, Худ и я, и нас относит в противоположных направлениях. Я гоняюсь за рассветом, он бросится за закатом. Не осуждаю его решимость, только надеюсь, что сородичи Джагуты не внимут его призывам.
— Они могут внять? Это же невозможно. Безумно.
— Поистине привлекательные свойства. Невозможно и безумно, да... но что самое опасное — это дерзновенно.
— Значит, вы истинно боитесь положительного ответа.
Готос пожал плечами: — Даже немногие составят проблему. Ну-ка, еще вина. Мне кажется, та бутылка успела размножиться в недрах сундука. Не проверишь?
Аратан вместо этого поглядел на люк в полу.
Готос сказал со вздохом: — Какое невезение: ты уже устал от моего общества. Иди же, ублажи любопытство.
Аратан подошел к люку, поглядел вниз. Деревянные ступени, обшарпанные и потемневшие от времени. Опасно крутые. Снизу идет бледный свет. Он спустился.
За двенадцатой ступенькой был земляной пол. Неровный, со спутанной паутиной корней. Стен видно не было. Назойливый свет не имел явного источника. Он увидел отца, стоящего у края озерка. В середине озерка был остров в несколько шагов шириной, на нем сидел Джагут. Похоже было, он рвал на себе одежду, царапал ногтями плоть. Запястья сковали тяжелые обручи кандалов, цепи уходили под почву островка. Аратан подошел и встал рядом с отцом.
Драконус говорил: — ... я намерен очистить дар и отдать Ночи. Знаю, это не извинение. — Он помедлил. — Не один К'рул ищет возмездия на убийство, Худ. Не могу представить Азатеная, не разъяренного злодейством Эрастраса.
Худ молчал, потупив глаза.
— Я готов освободить тебя, — заявил Драконус.
Тихий смех донесся от плененного Джагута. — Ах, Драконус. Ты искал у Эрастраса достойный символ любви к Матери Тьме. Чтобы его получить, он украл чужую любовь, слепив дар из листьев Черного дерева. Теперь все мы должны склониться перед твоими нуждами. — Худ поднял голову, глаза отразили странное серебряное свечение озера. — Ныне ты стоишь передо мной, стараясь унять ярость, ярость, которую ощутил за меня. Но смотри: я не корю Эрастраса и его глупого приятеля Сечула. Я не гляжу на тебя со страстью. Стань мечом, если хочешь, но не жди, что я возьмусь за рукоять.
— Гнев мой не остывает, Худ. Я проклинаю Эрастраса за его дела, проклинаю свою роль. Я выкую меч, чтобы сделать его тюрьмой...
— Тогда ты глуп, Драконус. Я не прошу у тебя воздаяния. Не ищу компенсации. Ни симпатия твоя, ни гнев меня не трогают. Твои поступки — только твои.
— Закалив Витром...
— Оставь жалкие описания! То, что сделаю я, освободившись — потрясет вселенную. Твои горячие извинения бессмысленны, твои жесты — лишь мелкие телодвижения, призванные ублажить самолюбие. Да, ты влил голос в хор миллионов, но песнь ваша горька, а припев отдает фальшью. Дай же мне ключ и убирайся.
— Худ, нельзя победить саму смерть.
— Ты ничего не можешь знать, Драконус. Я созову спутников. Врагом моим станет несправедливость смертности. Уверен: со мной пойдут немногие. Скорбящие, потерянные... мы будем великолепной горсткой, но никто не посмеет усомниться в нашей решимости.
— Но где ты найдешь берега этого неведомого моря? Какой мост надеешься пересечь, не отдавая душу тому самому забвению, кое ищешь уничтожить?
— Внимательно изучай уроки, Драконус, которые принесет мой спор со смертью.
— Боюсь, больше мы не встретимся — сказал отец Аратана.
— Есть и худшие страхи, Драконус. Умерь сожаления, и нам не придется проклинать друг друга. Мы отыщем мир.
— Ты разрываешь мое сердце, Худ.
— Не говори вслух, чтобы Готос не подслушал, разразившись насмешками. Никогда я не отвергал его аргументов, хотя он решил поверить в обратное. То, что он разоблачал словами, и впрямь не стоило сохранять. Никогда нас надолго не удовлетворяли изыски самообмана. И тебе ничего не сделать.
Драконус швырнул Худу ключ.
Джагут поймал. — Готос сковал меня из любви, — заговорил он, изучая ключ. — Теперь ты желаешь меня освободить по той же причине. Но я совсем ослеп. Однажды я призову тебя, Драконус, именем Смерти, и уже гадаю: что ты ответишь?
— Когда настанет тот миг, мы оба узнаем ответ.
Худ кивнул. Нагнулся, раскрыл первый обруч.
Драконус обернулся к Аратану. — Мы закончили.
Однако Аратан обратился к Худу. — Сир.
Джагут помедлил, озираясь. — О чем расскажешь, сын Драконуса?
— Только о своей вере.
Худ засмеялся. — О вере? Давай, я готов слушать.
— Думаю, сир, вы докажете, что Готос неправ.
Джагут хмыкнул: — Это будет хорошо?
— Его аргументы, сир. Ложные. Вы не смогли ответить и покончили с цивилизацией. Но этот спор нескончаем. Его нельзя окончить, это вы и докажете.
— Спор столь же бесконечный, как его исповедь? Ха! Ты смел, сын Драконуса. Но веришь ли ты, что я выиграю войну?
— Нет, сир. Думаю, вы проиграете. Но благословляю вас за попытку.
Повисло молчание; Аратан различил следы слез на впалых щеках Джагута. Драконус положил сыну руку на плечо, отводя назад. Рука была тяжелой, но не намеревалась причинить боль.
На ступенях отец сказал: — Аратан, мне жаль, что я мало тебя знал.
— Отец, со всех сторон тебя предостерегают от выбранного пути. Почему ты так настойчив?
— Потому, сын, что не знаю другого.
— Так говорит Худ о своем пути, — ответил Аратан. — И Готос, и Килмандарос и Олар Этиль. Все вы так говорите, даже когда молчите.
— Лезь наверх. Мое время здесь почти истекло. Пора вернуться в Харкенас. Я и так слишком задержался.
Аратан выбрался в башню, отец за ним.
Владыка Ненависти еще сидел на стуле и вроде бы дремал, держа в руке опустевший кубок.
Не обращая внимания, Драконус прошел мимо. Снаружи схватился за узду коня и прыгнул в седло. Сказал Аратану, глядя сверху вниз: — Выбери пустую башню поблизости под стойло. Рядом живет Джагут, его зовут Циннигиг. Он странный, но безвредный, и очень любит лошадей. Позаботится, чтобы твоих скакунов кормил и поили, даже выгуливали. Но и ты не теряй связи с Хеллар.
— Не потеряю.
— Найди где спать, устройся получше. Не дичись, но и не забывай, что существует мир вдалеке от Готоса и прочих Джагутов. Когда ощутишь, что готов — уезжай. Твоя одаренность куда выше, чем подозревал наставник Сагандер.
— Отец, осторожнее в Харкенасе. Они думают, будто знают тебя. Это не так.
Драконус изучал его. — А ты знаешь?
— Ты Азатенай.
Отец подобрал поводья и развернул Калараса. Выехал на середину площади; и тут же свет потускнел, как будто ночь была призвана и сгустилась, приветствуя своего повелителя. Через мгновение свет погас совсем, поглощая Драконуса и скакуна. Аратан различил преображение Калараса. Черная кожа стала еще темнее, силуэт расплылся, глаза вдруг запылали внутренним огнем.
И они пропали в непроницаемой темноте. Тотчас же вечерний свет снова омыл опустевшее пространство.
"Без объятий. Без слов любви напоследок. Он ушел. Отец ушел".
Он стоял, одинокий, чувствуя себя потерянным. Чувствуя себя свободным.
Вытащил глиняную фигурку и внимательно рассмотрел. Дар Олар Этили, переданный руками отца. Приятная округлость и тяжесть, но хотелось бы ему, чтобы подарка не было... Однако только он и остался, единственная память о долгом путешествии с момента, когда Сагандер заставил его встать и оглянуться на ворота Дома Драконс, до этого потерянного мгновения, до пустоты после ухода отца.
"Еще один омытый кровью дар". Он услышал звуки и оглянулся.
С другой стороны площади показались двое. Джагут в доспехах и юная женщина Тисте, тонкая, с острыми чертами лица. Он следил, как гости подходят.
Джагут спросил: — Он внутри?
— Да, сир. Спит на стуле.
Джагут фыркнул и вошел внутрь. Вскоре раздался громкий, грубый голос: — Еще не помер, Готос? Тогда вставай!
Женщина встретила взгляд Аратана и дернула плечами, извиняясь. Но тут же нахмурилась. — Что ты здесь делаешь? Кто ты?
Вызывающий взгляд заставил его отступить на шаг. — Я гость.
— Гость Владыки Ненависти?
Он кивнул, пряча глиняную фигурку в кошель на поясе.
— Это кукла?
— В некотором смысле. Подарок.
— Уродливая. У меня когда-то были получше.
Он промолчал, ощущая неловкость под пристальным взглядом.
— Ты всегда так?
— Как?
— Грызешь ногти.
Аратан опустил руки, вытер пальцы о бедра. — Нет, — сказал он.
СЕМНАДЦАТЬ
— Рассказывал ли он о семье?
Ферен не ответила на вопрос Виля; через малое время отозвался Ринт: — Насколько помню, нет. Только о Доме Драконс. Он сделал его своим домом, а если было что-то до того, он не желал ворошить угли.
— Зачем бы? — сказал Галак. — Сержант или нет, он был нам командиром. Не вижу в неведении извинения. Нас могли лишить расположения лорда, но он не освобождал нас от уз достоинства.
— Он не меч Пограничья, — пробурчал Ринт. — Не имею желания скакать назад, в Дом Драконс, чтобы доставить обезглавленный труп. У меня новорожденный сын, хочу его увидеть.
Ферен не сводила глаз с пути впереди. Волнующиеся травы, темная линия холмов к северо-востоку. Они успели покинуть дорогу, которой ехали на запад. Если Виль с Галаком победят в споре, придется срезать наискосок, к востоку, чтобы оказаться в Абаре Делак.
Лошади устали, спеленутое тело сержанта Раскана наполняло вонью каждый порыв ветра.
— Можно сложить пирамиду на тех холмах, — предложил Ринт. — Отдать опустевшую плоть во владение Матери Тьме, совершить все нужные обряды. Никакого бесчестья. Если нужно, пошлем письмо в Дом Драконс, указав местоположение погребальных камней — если кому захочется приехать и забрать тело.
— Неужели такое письмо не расценят как оскорбление? — сказал Виль. — Не понимаю тебя, Ринт. Если не будем держаться путей вежливости, что останется?
— Мне плевать на вежливость, — рявкнул Ринт. — Считаешь ее такой важной? Вези Раскана вместе в Галаком. А я возвращаюсь домой.
— Ферен? — спросил Галак.
— Она его забрала. Ведьма украла его душу. Нет разницы, где бросить оставшееся и какие обряды сотворить. Мать Тьма не получит душу. Раскан ушел от нас.
— Ритуалы служат совести живущих, — настаивал Виль. — Моей. Твоей. Его родни.
Она передернула плечами. — Не вижу блага в пустых жестах, Виль.
Галак разочарованно зашипел. — Не нужно было вообще разделяться. Мы с тобой, Виль, твердим, будто скачем в компании старых друзей. Они же готовы нас бросить.
Все замолчали, лишь стук подков заполнял холодный полуденный воздух. Ферен прикрыла глаза, поудобнее устраиваясь и отдаваясь ритму неспешного аллюра. Вскоре придется замедлиться до шага, спустившись в долину; далекие холмы не станут ближе, родные земли за ними останутся затерянными в томлениях и боязливой неуверенности — как будто сама отдаленность способна поставить под вопрос их существования.
Есть пути презрения к миру, которые она прежде не изведывала, даже чужие рассказы считая бахвальством. Теперь же она проклинает травяные просторы. Проклинает бессмысленную ширину небес, беспечальную синеву дней и жестокое равнодушие ночей. Бесконечное завывание ветра полнит голову стонами тысяч детей, глаза болят от резких порывов.
С приходом сумерек она сгорбится рядом с остальными, костер будет дразнить ее каждым языком пламени. Она услышит смех ведьмы, потом ужасные вопли — тонут в душе, лишая удовлетворения, радости поступку брата. Нет, звуки боли преследуют ее, наполняя стыдом и унижением.
Привычное дружество пропало. Брат будет сидеть, надувшись и отводя тусклые глаза от света. Она будет говорить себе, что это прежний Ринт: брат, всегда оказывающийся рядом, чтобы защищать от жестоких поворотов судьбы. Но на деле она сомневается в прежних убеждениях и, хотя каждым жестом выказывает готовность следовать за Ринтом, ощущает какое-то отпадение. Она снова стала девочкой, но это невозможно — в чреве она несет дитя. Где— то там, в обширных пространствах, потерянно блуждает прежняя Ферен — сильная решительная женщина. Без этой женщины здешняя Ферен чувствует себя безмерно слабой и покинутой, пока брат, похоже, готов рвануться навстречу неведомой, но ужасной участи.
Она не сказала Аратану и слова на прощание; это тоже угнетает. Мало кто поверит в невинного отца, тут проще представить грубую силу; однако Ферен понимала, что вина целиком на ней, что соблазнила бы мальчишку даже без отцовского приказа.
Небо темнеет, отстраненное и соблюдающее свои нерушимые законы; смотрит на ползущих внизу слепым взором, не уделяя и мысли раненым душам, не внимая безнадежным упованиям покоя. Если жалость к себе похожа на бездонный пруд — она ползает на четвереньках, снова и снова огибая илистые берега. Сознание не имеет значения. Мудрость бесполезна. Она несет невинность в чреве, ощущая себя воровкой.
Виль подал голос: — Значит, пирамидка. Не только вы тоскуете по дому.
Она увидела, что брат молча кивает. Новая тишина после слов Виля словно затвердела вокруг. Подчинение без согласия, неохотная сдача позиций — это способно лишь ужалить. Создаются и расширяются овраги; вскоре их будет не пересечь. Она одернула себя, выпрямилась. — Благодарю вас обоих, — начала она. — Нам с братом нелегко. Мщение Ринта растянулась далеко позади, а бедняга Раскан так близок, словно мы тащим его на спинах.
Глаза Виля широко раскрылись.
Галак прокашлялся, сплюнул в сторону. — Рад избавиться от этого вкуса. Спасибо, Ферен.
Ринт внезапно вздрогнул, плача все сильнее.
Все натянули поводья. — Хватит на сегодня, — резко сказала Ферен. Соскользнув с седла, помогла спешиться брату. Он сжался вокруг своего страдания; трудно было стащить его с коня. Виль и Галак поспешили на помощь.
Ринт опустился наземь. Он качал головой, содрогаясь от рыданий. Ферен жестом велела Вилю и Галаку отойти, крепко сжала брата. — Мы бесполезная парочка, — пробормотала она нежно. Обвиним во всем родителей. И довольно.
Последний всхлип оборвался, обращаясь в смех.
Они так и сидели обнявшись. Ринт обмяк в ее руках. — Ненавижу его, — сказал он с внезапной силой. Виль с Галаком так и застыли.
— Кого? — спросила она. — Кого, Ринт?
— Драконуса. За то, что он с нами сделал... За проклятое путешествие!
