Труп. И накидка. Цета в приметных цветах Рау я сегодня днем видел отчетливо, нос к носу, живым... хотя, конечно, это могло быть просто дурацким совпадением — или, например, модой нынешнего сезона на шафранный с пурпурным. Нет уж, трупов и убийств с меня хватит, я с Ро Кита еле ноги унес, не могут же меня арестовать единственно на том основании, что я проехал вместе с будущим покойником, если это был он, в одном вагончике шарокара?
У Рау, по его словам, украли вещи. Возможно, и пурпурную накидку среди них. Вчера он был у меня в гостях в чем-то синем с белым, по его меркам почти скромно, маскировался, должно быть. Но слова майора значат... только то, что это — слова. С равной вероятностью накидка могла быть украдена или Рау мог сам одолжить ее кому-то и быть с этим кем-то в сговоре. Нельзя верить каждому его слову — да, он милый обаятельный мальчик, но отнюдь не белый и пушистый, и он майор разведки. Стоит задуматься, случайно ли сегодня днем попался этот цет на глаза именно мне? А если да — то зачем? Что-то в этой ситуации было неправильное... но никак не могу припомнить, что. Что-то мне в ту секунду показалось удивительным, но оказалось не настолько важным и улетучилось из памяти.
— Но тебя ведь не задерживают? — спрашиваю полуутвердительно.
— Не могут, и это, вероятно, величайшее разочарование местных властей за последние лет двадцать, — отвечает Рау ехидно. — Но, пока они не переменили свое мнение, мне стоит как можно скорей покинуть опасную территорию. Я не могу себе позволить риск здесь оставаться, и мои друзья — тоже. Прости, Эрик.
— Я думаю, даже приятное общество не стоит риска, — отвечаю я дипломатично, параллельно пытаясь обдумать ситуацию. Влюбленный цет, неправильный цет, все сразу... — Черт, сочувствую в твоих неприятностях, Хенн. Жаль, что тебе приходится улетать, но это самый разумный выход.
Неприятности, вот-вот, самое точное слово. Все мои неприятности тем или иным боком были связаны с Цетагандой, и я полагал, что хоть на этой станции смогу остаться неприметным мирным гражданином. Что ж, Рау прямо сейчас улетает, и мою скромную персону совсем не обязательно должны с ним связать, даже если мы и поужинали вместе. Если цеты впутались в дипломатический скандал, я тут не при чем.
— Я напишу тебе, — обещает Рау, и добавляет огорченно: — Черт, даже подарка обещанного я тебе не сделал, "Розу"-то у меня украли. Пожалуйста, не считай меня последним негодяем и невежей. И прости, мне уже пора. Сам будь осторожен, ладно?
— Буду. А тебе счастливого пути, — машу я рукой, оставив без язвительных комментариев, кто кому должен делать подарок после ночи любви. Рау, похоже, сказал эту глупость от чистого сердца и по-настоящему расстроен.
А я по-настоящему встревожен.
Комм послушно разворачивает передо мной новостные страницы, и в ворохе сообщений об открытии новой транспортной компании, росте цен на рудные акции, громком судебном иске какого-то из местных олигархов, животрепещущем обсуждении демографии под куполами и ближайшем показе мод нахожу искомое. Инцидент в барраярском консульстве... требования не разглашаются... заложники... здоровье супруги консула не пострадало... преступник в руках полиции... Тут же — комментарий какого-то местного писаки и ссылки на фотографии. Безвольное тело с запрокинутой головой несут четверо в форме, еще один полицейский безуспешно пытается закрыть объектив, но из-за его ладони хорошо виден пурпурный с желтыми разводами рукав накидки и разрисованная щека со стилизованной греческой "эта". И частая дорожка из темных капель на полу.
Знакомая накидка.Понимаю, одежда — это не доказательство, не отпечатки пальцев.Хуже. Цетская накидка, плюс к гриму, на нападавшем — это яркая мулета, на которую с налитыми кровью глазами готовы броситься быки из барраярского СБ, если я правильно представляю себе их умонастроение по недавней встрече. И не сказать, чтобы я их за это осуждал.
На Цетаганде барраярец, то есть я, был первым кандидатом на роль убийцы, несмотря на все уверения и алиби. Барраярская безопасность с той же охотой поверит в виновность цетов и цетских прихвостней, под каковым грифом числюсь у них снова я. Не начинает ли металлический пол станции гореть у меня под ногами и не стоит ли, плюнув на рассчитанные заранее планы и рабочую визу, сматываться как можно быстрее, пока я снова не впутался в смертельную неразбериху, как месяц назад? Только теперь — без поддержки Иллуми за спиной.
Я вгрызаюсь в новостную ленту, пытаясь вытащить из нее хоть какие-то подробности. Слухи противоречивы — каждый из журналистов твердит свое, но в сухом остатке я получаю следующие. Цетагандийский гем-лорд явился в барраярское консульство, объявил об исполнении клятвы мести, убил одного из офицеров и взял в заложницы жену консула вместе с ее служанкой, с которыми и попытался скрыться на станции. Будучи настигнутым полицией, сдаваться живым не пожелал, но, к счастью, женщины не пострадали. Крупным планом снимок рыдающей супруги консула — "госпожи Форпински", точнее, наверняка, леди Форпински, но что возьмешь с плебеев.
После секундной заминки, словно мне ощутимо не хочется набирать имя своей родины, ищу среди новостей последних трех дней все по слову "Барраяр". Для галактики мы, конечно, захолустье, провинция, но все же Барраярская Империя — один из шести соседей Комарры, а знать, что творится у твоего соседа на заднем дворе — всегда нелишне. Так. "Тарифы страхования грузов на маршрутах Комарра-Барраяр ...". Не то. "...изделия барраярских народных промыслов". Снова не то. Язык-то какой суконный у этих газетчиков. "Инцидент в барраярском консульстве... отказались давать комментарии... готовят дипломатическую ноту" — ну, это я уже видел. Форбарр-Султана среагировать на случившееся вчера на здешней станции еще не успела. "... встретятся в куполе Солстис для подписание соглашения о прохождении П-В туннелей — Барраяр, Пол, Цетаганда... " — да уж, посадить барраярского и цетагандийского дипломата вместе в одном помещении, не случилось бы аннигиляции... Нет, не знаю. Я не политик, я солдат, и понять высокие причины этого локального сумасшествия, если они и есть, мне не под силу.
Гораздо больше меня интересуют выводы из него в приложении к собственной судьбе.
Бежать? Но стреляют в первую очередь по бегущим. Если у полиции есть ко мне претензии, поспешный отлет их удвоит. И если барраярское СБ заподозрило во мне шпиона, то после панического бегства сразу вслед за нападением эти подозрения возрастут стократ, и мне придется туго, куда бы я ни улетел.Я сдергиваю с вешалки куртку и выгребаю из карманов сегодняшние мятые бумажки: квиток из Лабиринта, ресторанные чеки, пробитый талончик шарокара, билет на фильм; складываю все в конверт. Я пробыл на людях почти целый день, и, по крайней мере, полиции этого должно хватить как алиби. "Не суетись. Замри. Жди".
Я сижу за коммом, но мысли мои сейчас далеко от картинки в воздухе над пластиной.
Попал я в эту передрягу по чьему-то умыслу или меня задело рикошетом?Устроить всю эту петрушку только ради того, чтобы доставить мне неприятности, — это пальба по мухам из плазмотрона. Да, но кто мог подумать, что ради той же цели кто-то рискнет враждой с цетагандийским кланом? Может, на сей раз Рау в сговоре с моими врагами, и все это организовал он? Не летал ни на какую Комарру, а помогал террористу брать в заложники фор-леди, чтобы потом свалить происходящее на меня? Подсмеиваюсь над собою: да, у меня есть все основания обзавестись манией величия; скоро, чтобы испортить мне сон и аппетит, неведомые злодеи не иначе как взорвут станцию. Смешно. И немного страшновато. "Если у тебя паранойя, это не гарантия, что тебя не преследуют".
Кто меня преследует, тот незнакомый цет? Я, наконец, припоминаю, что меня смутило в его гриме: знак сатрапии. Но не такой я доскональный эксперт по гем-гриму, чтобы советовать цетагандийцам, как им физиономии раскрашивать. Мне бы цвета поярче, чтобы сквозь окуляр легко разобрать, да воинские знаки различия желательно четко на лбу выписать... Я хмыкаю собственной браваде. Кончилось мое время рассматривать раскрашенные лица и в свой оптический прицел, и на собственной подушке. Хотя позавчерашний визит был более чем неожиданным сюрпризом. И, пожалуй, приятным, если бы не то, что случилось потом. Рау очень эффектен и к тому же имеет хорошую привычку относиться к сексу вдумчиво. Упакованный в багаж флакон "Пламенеющей розы" тому свидетельство; штука это редкая и дорогая. Помнится, Иллуми как-то показывал мне эти духи, и я еще удивился контрасту легкого, почти ненавязчивого сладкого запаха и того эффекта, который он производит...
Стоп.Незнакомый цет в вагончике. Сладкие знакомые духи, слишком обильно использованные. А меня скрутило возбуждением за одну остановку, пока мы ехали вместе.Черт!Все делается так очевидно , что я раздраженно хлопаю себя по лбу.
У меня не тренированный эстетский нюх прирожденного гем-лорда, однако этот аромат я уловил метров с трех. Полфлакона он на себя вылил, что ли? Аромат духов с афродизиаком считается ужасно интимным, несмотря на отсутствие у цетов предрассудков по поводу секса: скорее его рассматривают как несанкционированное оружие. Иллуми говорил, что после "Розы", выходя на люди, непременно надо пользоваться сорбентом: выносить этот запах за пределы спальни на Цете — жуткая бестактность, точно так же, как у нас было бы неприлично женщине появиться на людях с обнаженной грудью. Грим, завязанная на все узлы накидка плюс щедрая доза "Розы" несуразны вместе не менее, чем парадный китель и эротическое белье при полном отсутствии штанов. Надо быть ненормальным, чтобы так одеться.
Получается, на барраярское консульство напал сумасшедший цет?!Я вспоминаю спокойный равнодушный взгляд, отраженный в стекле, и гипотеза о сумасшествии дает изрядный крен.Не сумасшедший. Просто дикий. Дикарь, желающий сойти за высшую расу, как сказали бы, морща носы, мои раскрашенные знакомые. Знающий, что цеты красятся, душатся и одеваются в нечто яркое и развевающееся.Не цет это был, вот что.
Я не прозакладываю за такой вариант свою голову, но... почти. Все совпадает. Провокация и обманка, труп уносит полиция, мои соотечественники в ярости: накидка Рау для них подтвердит причастность гема к нападению, а заявление, что она украдена, будет отметено как ложь, ведь все проклятые цеты заодно...
Учтено все. Кроме меня — случайного свидетеля и нечаянного знатока, готового поставить личность человека в накидке под сомнение лишь потому, что обнюхал его в вагоне шарокара.
Да, я рад бы раскрыть глаза родной службе безопасности на подставу, которую им кто-то устроил. Только как? Анонимное сообщение или даже звонок по комму и слушать не станут. Явиться к ретивому лейтенанту Форсуассону лично? Так и представляю, с каким радушием и какой охотой он выслушает рассуждения изгнанного за пределы Барраярской империи предателя.
Ирония судьбы. Любой из молодых офицеров был бы рад совершить подобное деяние, блестяще разрушив с помощью своей проницательности хитрый вражеский заговор. Меня же посчитают в лучшем случае трусом, желающим обелить подлых цетов в барраярских глазах. Как странно: ценность информации девальвируется в зависимости от ее носителя. Но и выбросить ее, словно стертую монету, я не имею права.Что же мне делать?Глава 35. Иллуми.
Оказавшись перед воротами, на сей раз наглухо запертыми, Кинти повисает у меня на локте, и это проявление слабости придает мне сил. Несомненно, нас заметили, но ритуал должен быть соблюден, привратник в белом откроет нам, лишь услышав стук, и окажется ли белизна его накидки цветом бесстрастности или траура — кто знает?
— Что привело вас сюда?
Несмотря на должную бесстрастность, служитель Суда не может скрыть удивления. Перед ним предстала странная процессия: врач, парящая платформа с телом, несколько слуг рядом и средних лет супружеская пара с полными отчаяния лицами. Я придерживаю Кинти за трясущееся мелкой дрожью плечо и отвечаю, глядя в странно бесцветные глаза:
— Раскаянье. Вы пропустите нас, дабы мы могли вымолить прощение у тех, от кого зависит жизнь нашего наследника?
— Перед кем вы провинились, благородные? — спрашивает слуга суховато, но мягко. За моей спиной как-то особенно тяжело вздыхает Лери, и этот безнадежный звук едва не доводит меня самого до сердечного приступа.
— Перед Небесными, — коротко поясняю я. — Мы участвовали в процессе...
Холодно настолько, что пар вылетает изо рта. А каково сейчас Кинти, я и подумать боюсь.
— Мы можем войти? — повторяю я. Пауза бесконечна и вязка, но вслед за нею створки дверей медленно раздвигаются настолько, чтобы платформа могла беспрепятственно вплыть в проход по кустарниковому лабиринту, сейчас полному холодного тумана.
— Идите к Палате, гем-лорды, — следует приказ.
— Благодарю, — коротко и благодарно кивнув, отвечаю я, и тороплюсь сквозь туман, ведя плывущее ложе.
Двери Судебной Палаты тоже закрыты, но резная выпуклая ручка в центре створки подсвечена, словно приглашая коснуться. Спасение или гибель ожидает нас за ней?
Душистое тепло охватывает нас, но успокоить не в силах. Есть ли за матовой завесой света посреди зала тот, кто в силах нам помочь? Есть ли хоть кто-нибудь? Небесные — тоже люди, временами нуждающиеся в отдыхе... Что, если они ушли ночью по своим делам? А утром будет поздно.
Эта мысль посещает нас обоих одновременно. Панический взгляд Кинти упирается в завесу, она делает пару шагов вперед. Но ведь нас не пропустили бы в пустой зал, правда?
— Доброго вечера, — вслепую пробую я, чувствуя себя исключительно косноязычным идиотом, никого не способным убедить даже в том, что солнце восходит на востоке. — Есть ли здесь кто-то, способный нас услышать?
— Этот вечер действительно добр? — с иронией интересуется голос из-за завесы. Фильтры искажают его так, что не понять, женщина говорит или мужчина. — Что нужно тебе снова, лорд Эйри? Едва сутки прошли с тех пор, как ты был здесь.
Неважные вещи становятся безразличны, когда ты оказываешься перед лицом того, без чего сама жизнь невозможна. Впечатление, которое могут произвести мои слова? Позор для семьи? Ехидство власть имущего?
— Я пришел, чтобы вымолить жизнь своего сына, — отвечаю я.
— Твой сын поднял голос против тебя по собственному желанию, — поправляет невидимый собеседник. — Он был волен в своих поступках, и ты не можешь говорить за него. Говори лишь за себя самого, если хочешь что-то сказать.
Дело за малым: высказать вслух, вскрыть гнойный нарыв, не солгать ни словом.
— Не будь жизнь любовника мне дороже всех прочих, Лери не пришлось бы держать в руках вашего зверя, — признаюсь я. — Я поступал с сыном по закону, но поддержки лишил.
— Ты раскаиваешься в своих... предпочтениях? — испытующе предлагает голос. Что за глупый исход мне предложен: забыть, как о тяжком сне, о том, кто и сейчас не дает мне покоя.
— Нет, — отвечаю я. — Но я должен был попытаться объясниться с сыном еще раз, и объяснять до тех пор, пока он не понял бы меня. Если бы понял.
