Стивен Эриксон Кузница Тьмы

— Теперь он за спиной. Мы едем домой, Ринт.

Однако брат покачал головой. Вырвался из объятий и встал. — Этого недостаточно, Ферен. Он вернется. Займет место рядом с Матерью Тьмой. Любитель использовать детей и любимых. Зло всего смелее, когда никто не стоит на пути.

— При дворе у него много врагов...

— В Бездну двор! Теперь я считаюсь среди его врагов, я буду отговаривать от нейтралитета всех погран-мечей. Консорта нужно изгнать, разбив его власть. Хочу видеть его убитым, зарезанным. Пусть имя его станет проклятием среди Тисте!

Брат стоял, трепеща — глаза широко раскрылись, но в обращенном на Ферен взоре сверкнуло железо. — Та ведьма была ему любовницей, — продолжил он, утирая слезы со щек. — Что это говорит о Драконусе? О складе его души? — Он подошел к телу Раскана, лежавшему поперек спины лошади. — Спросим сержанта? Беднягу, служившего, так сказать, под защитой своего господина? — Он рванул кожаные ремни, но узлы не поддались; тогда он за ноги стянул мертвое тело с седла, попутно сорвав мокасины, и упал под весом. Ринт выругался, столкнул с себя тело и встал, весь посерев лицом. — Спрашивайте Раскана, что он думает. О своем хозяине— лорде и женщинах, побывавших в его объятиях. Спросите Раскана об Олар, ведьме Азатенаев, которая убила его.

Ферен перевел дыхание. Сердце бешено колотилось. — Наш нейтралитет...

— Будет использован во зло! Уже используется! Мы стояли в стороне, и оттого возросли амбиции. Нейтралитет? Видите, как легко он приобретает оттенок трусости? Я буду говорить за союз с Урусандером. Перед всеми пограничными мечами. Сестра, скажи, что ты со мной! Ты несешь видимое доказательство сотворенного этот мужчиной!

— Нет.

— Бери монету и отдавай тело — так смотрит Драконус! Он ничего не уважает, Ферен. Ни твоих чувств, ни прошлых потерь, ни ран, которые останутся с тобой навсегда... Ему ничто не важно. Он хочет внучка...

— Нет! — Голос породил эхо, но каждый отзвук доносился все более плаксивым, жалким. — Ринт, послушай. Это я хотела ребенка.

— Тогда почему дала отлучить себя от его сына, едва он понял, что ты беременна?

— Чтобы спасти Аратана.

— От чего?

— От меня, дурак.

Ответ заставил его замолчать; она увидела потрясение, желание понять. И отвернулась, заново охваченная слабостью. — Это я, Ринт, шла по единственно верной тропе, равнодушная к обиженным.

— Драконус — вот кто завлек тебя в такой мир, Ферен. Ему было плевать, что ты очень ранима.

— Отрезав меня от Аратана, он спас нас обоих. Знаю, ты так не думаешь. Или не хочешь думать. Тебе хочется навредить Драконусу, как навредил Олар Этили. То же самое. Тебе хочется ударить, чтобы кто-то другой ощутил твою боль. А моя война окончена.

— Но не моя!

Она кивнула. — Вижу.

— Я ожидал, что ты будешь со мной.

Она повернулась. — Почему? Так уверен, что все делаешь ради меня? Я вот не уверена. Мне не нужно! Мне важнее вернуть прежнего брата!

Ринт словно начал крошиться перед ее глазами. Опустился наземь, закрывая руками лицо.

— Возьми нас Бездна, — сказал Виль. — Довольно. Вы, оба! Ринт, мы выслушали твои доводы, мы будем голосовать. Ферен, ты несешь дитя. Никто не ожидает, что ты выхватишь меч. Не сейчас.

Она качала головой. Бедный Виль ничего не понял, но она не могла его винить.

— Нас ждет дальняя дорога, — увещевающим тоном сказал Галак. — Утром будем на холмах, там отыщем место для тела Раскана. Красивое место, чтобы упокоить кости. Я вернусь на родину, а потом съезжу в Дом Драконс, чтобы сообщить капитану Айвису, где похоронено тело. А пока что, друзья, разобьем стоянку.

Ферен поглядела на южную равнину. Там есть путь, далекий и еле различимый, и он привел их в странные земли запада. Там лежит клочок мягкой травы, который изведал тяжесть мужчины и женщины, соединившихся в необоримом желании. Неизменное небо взирает на клочок, на след исчезающих вмятин; ветер гладит ей лицо, стирая слезы со щек, и улетает на далекий юг, и там в ночи снова взъерошит траву.

Жизнь способна далеко протянуться в прошлое, схватить кое-что и со стоном вытащить в настоящий миг. Даль может породить смирение, и посулы грядущего покажутся недостижимыми. Дитя шевельнулось в утробе, день умер, словно утонув в глухой степи — и если далекий крик прошлого донесется до нее, она встанет на колени и закроет уши руками.

Ринт не смел оглянуться на сестру, увидев такой — на коленях, сломавшуюся от брошенных им слов. Предоставив заниматься лагерем Вилю с Галаком, он сел, смотря на северо-восток, словно пленник собственного отчаяния.

Мучительно было воображать лицо жены. Представляя ее в мехах, с младенцем у груди, он видел чужачку. Двух чужаков. Руки дрожали. В них до сих пор ощущался жар, словно они еще держали выплеснутое в миг ярости, ярящееся грубым мщением пламя. Он не жалел, что причинил боль Олар Этили; но, вспоминая, видел прежде всего себя — фигуру, обрисованную высоким костром, когда вопли заполняют дым и пепел возносится к небесам жалобой деревьев, агонией почерневших листьев и ломающихся ветвей. Он стоял словно бог, озаренный отсветами несомненной правоты. Свидетель разрушения, хотя сам и устроил разрушение. Такой мужчина не знает любви к детям ли, к жене. Такой мужчина знает лишь насилие, делая себя чужаком перед всеми.

Мошки сновали в темноте. Позади он слышал, как Виль что-то бормочет Галаку; мимо плыл дым костра, будто змеи из иного мира бежали от наступающей тьмы. Он глянул туда, где осталось завернутое тело Раскана. Высовывались руки, вспухшие и покрытые синими пятнами; ремни глубоко впились в запястья. Дальше упирались в траву мокасины. Да, Драконус поистине щедр на подарки.

Урусандер найдет путь. Сокрушит безумие, вернув покой Куральд Галайну. Но польется кровь, борьба будет ревностной. Если бы умирали лишь виноватые... их смерти казались бы справедливыми, каждое злосчастное убийство превратилось бы в акт казни. Справедливость — суть воздаяния.

Слишком долго блаженствовали благородные, наглея в привилегиях и открыто похваляясь властью. Но ценное даром не дается. Привилегия — красивый сорняк, напитанный кровью рабов, и Ринт не видел ничего хорошего в его горьких цветах. Глядел вперед, видя лишь копоть и пламя — единственные оставшиеся ответы.

Только знатная кровь Драконуса поработила их, заставив унижаться и терпеть подлые обиды. Без титула он такой же, как все. Но они низко кланялись... Кланялись, признавая себя низшими, и раз за разом утверждали чувство превосходства лорда. Таковы ритуалы неравенства, каждому известна его роль.

Вспомнил он и чепуху наставника Сагандера, отвратительные уроки, которые старик с начала странствия вбивал в голову Аратана. Правые спорят до последнего дыхания, такая в них уверенность — но смертельной обидой сочтут они любое обвинение в эгоизме. Каждая напыщенная речь оканчивается снисходительной тишиной, как будто добродетельным позволено быть надменными.

Мечами Пограничья становились мужчины и женщины, которые отвергли окостеневшие правила Харкенаса, взыскуя более свежей истины в диких землях на самом краю цивилизации. Они клялись жить по законам старины, связующим все формы жизни... но Ринт начал гадать, не выкована ли вся система клятв на наковальне лжи. Глаза знающего не видят перед собой невинных, ибо нет невинности позади глаз. Первый шаг пачкает девственную почву; первое касание пятнает; первые же объятия ломают хрупкие кости дикости.

Около Дома Драконс Виль — или то был Галак? — жаловался, осуждая убийство животных. И он же мечтал вонзить в последнего зверя копье или стрелу, принеся избавление от одиночества. Чувство, ошеломляющее своей глупостью и трагичностью. Идиотское молчание может его лишь подчеркнуть. Однако Ринт ощущал истину, чувствовал тяжкие отзвуки — как будто некое проклятие из века в век преследует его род.

Он готов биться за справедливость. И, если нужно, готов обнажить перед погран-мечами горький самообман так называемого нейтралитета. Жизнь есть война против тысяч врагов, от равнодушия природы до безумной воли народа творить зло во имя добра. Руки его дрожат, как стало понятно, от пролитой крови и от желания пролить еще больше.

Такова истина, рождающаяся, если ты стоишь как бог, устремив глаза на сотворенное твоей злой волей разрушение. Быть богом означает познать предельное одиночество, но найти в изоляции утешение. Когда стоишь, держа власть лишь в своих руках — насилие становится соблазнительной приманкой.

"И теперь, дорогой Виль, я жажду копья в спину или стрелы в горло.

Нет греха — закончить жизнь, когда понял, что жизнь потеряна".

Солнце было алым пятном на западе. Позади Галак объявил, что ужин готов. Ринт встал. Оглянулся на сестру, но та не отреагировала на приглашение. Подумав о растущем внутри нее ребенке, он ощутил лишь грусть. "Еще один чужак. Заморгает и закричит в новом мире. Невинный лишь до первого вздоха. Невинный, пока не подаст свой отчаянный голос нужда. Звук, который все мы слышим и будем слышать до конца жизни.

Какой бог не сбежал бы от нас?"

— Мы не одни, — сказал Виль, напрягаясь и вытаскивая клинок.

Пять зверей приближались с запада. Высокие как лошади, но более грузные — явные хищники. В черном меху, головы опущены, на шеях пояса с железными лезвиями. Над ними клубилась туча насекомых.

— Спрячь оружие, — велел Ринт. — Джелеки.

— Я знаю, кто они, — буркнул Виль.

— И у нас мир.

— У нас тут, Ринт, четверо одиноких погран-мечей на равнине.

Один из огромных волков держал в зубах тушу антилопы. Она казалась мелкой, словно заяц в пасти охотничьего пса. Ринт покачал головой. — Убери оружие, Виль. Если бы они хотели убивать, уже бросились бы на нас. Война окончена. Они были побеждены и, как все побитые псы, послушаются наших приказов. — Впрочем, во рту у него было сухо.

Лошади беспокойно задвигались, когда Солтейкены подошли близко.

Ринт ощутил, будто что-то жгучее попало в глаза; четыре существа расплылись, словно таяли в сумерках — только чтобы превратиться в закутанных в шкуры дикарей. Помедлили, снимая пояса; тот, что тащил тушу, закинул ее на плечо. Облако гнуса чуть поднялось, но тут же спустилось снова.

Во время войн выпадало немного случаев взглянуть на Джелеков в прямоходящей форме. Даже когда нападали на их деревни, мирные жители перетекали, чтобы быстрее бежать; Ринт помнил, как загонял многих, пришпиливая к земле копьем, слыша стоны боли и щелканье челюстей. Волки, готовые стойко сражаться и умирать, невольно вызывали восхищение. Один на один они были даже опаснее Форулканов, но, собравшись в армию, становились порядком бестолковыми. Джелеки всего опаснее были в мелких стаях... как та, что оказалась в дюжине шагов от стоянки.

Теперь же Ринт смотрел и видел пятерых дикарей, грязных и вонючих, почти голых под шкурами. Тот, что нес антилопу, выступил вперед и бросил тушу. Показав в улыбке нечистые зубы, сказал, гортанно искажая наречие Тисте: — Мясо для вас, четверо погран-мечей. — Темные глаза уставились на Виля. — Мы видели блеск твоего клинка, позабавились. Но где твоя память? Война ведь окончена — или нет? — Взмах руки. — Вы пересекли землю Джелеков, мы позволили. Пришли как хозяева, с угощением. Но если скорее желаете драться, ну, мы с радостью примем вызов. Даже готовы стоять против вас на двух ногах, чтобы сравнять шансы.

Ринт ответил: — Ты предлагаешь мясо для нашего костра. Присоединишься к трапезе, Джеларкан?

Мужчина засмеялся: — Именно. Мир и заложники. Как челюсти на горле. Мы не пошевелимся, пока не придет время рабу стать хозяином, а оно еще не пришло. — Оглянувшись на спутников, он велел им подойти. И снова глянул на Ринта. — Я Раск, кровный родич Саграла из клана Деррог.

— А я Ринт, со мной Ферен, Виль и Галак.

Раск кивнул на его сестру: — Можно попользоваться ночью?

— Нет.

— И ладно,— пожал плечами Раск. — Правду говоря, мы не ожидали разрешения. Так не принято у Тисте. Но если не ее в обмен на мясо — какой дар ты предложишь?

— Будет обмен, Раск, но в другое время. Если вам не нравится, можете забирать подарок вместе со словом. Какой же это "подарок"?

Раск захохотал. — Расскажи тогда погран-мечам о моей щедрости.

— Обязательно. Галак, займись тушей. Раск, Галак умело обращается с разделочным ножом. Вам точно останется годная шкура.

— Полезные рога и полезные кости. Да. И полные животы. Хорошо. Мы садимся.

Остальные Джеларканы подошли вразвалку и сели напротив мечей, образовав неровный полукруг. В отличие от Раска они казались молодыми и, похоже, не знали языка Тисте. Вожак присел на корточки, улыбка не покидала грязного лица. Получив отказ, он не смотрел в сторону Ферен, чему Ринт был только рад.

— Мы не согласны были давать заложников, погран-мечи, — сказал Раск. — Нас заставили. Все отличные щенки. Если вы им повредите, мы вырежем Тисте и сравняем Харкенас с землей. Разгрызем ваши кости, зароем черепа. Обгадим ваши храмы, разграбим дворцы.

— Никакого вреда заложникам, — уверил его Ринт, — пока вы будете держаться своего слова.

— Так твердят Тисте. Даже Джагуты нам так сказали. Но теперь, слышно, Тисте убивают Тисте. Вы стая слабого вожака, слишком многие рвутся занять его место. Кровь на губах, клочья меха на земле — вот что такое Куральд Галайн.

Ринт твердо уставился на Джелека. — Мы давно в отлучке. У вас лишь слухи, или ты сам видел всё это?

Раск шевельнул плечами. — Война несется по ветру, заставляя дыбиться шерсть. Мы видим, как вы раните себя, и ждем случая ударить.

Виль взвился: — Так вы соблюдаете слово!

— Мы боимся за безопасность щенков, погран-меч. Как ты за своих.

— С такими соседями, — возразил Виль, — есть резон бояться.

— Теперь нет, — продолжал улыбаться Раск. — Мы живем в новом мире, погран-меч. В мире пустых хижин и пустых земель. Часто видим ваши охотничьи партии, бессовестно рыщущие по нашей стране в поисках последних диких зверей. Когда уйдут звери, что будут есть Джелеки? Траву? — Он кивнул. — Мир. Верно, сплошной мир. Так написано на белых костях старых стоянок.

Галак рубанул по ляжке антилопы.

— С тобой щенки, — кивнул Ринт на молодых Солтейкенов.

— Учу охотиться. Но выучились они, как голодать, и поняли, что же мы потеряли. Однажды они станут жестокими убийцами, поймают ваш запах и уже не упустят.

— Если вы голодны, зачем подарки нам?

Раск скривился: — Как пристало хозяевам. Вы, Тисте, не понимаете чести. Всего четыре дня назад погран-мечи собрались и въехали на наши земли. Услышали о стаде бхедринов, пришедшем с севера, и решили устроить бойню. Скакали мимо деревень, смеялись, отгоняя наших воинов от мест забоя. А убив сотни зверей, предложили нам дары? Нет. Как всегда, они объявят своими и мясо, и кости, и шкуры. Увезут далеко. Мы следим. Мы улыбаемся. И запоминаем всё.

— Селениям Пограничья нужно мясо на зиму.

— Задолго до войны вы брали в наших землях что хотели. Мы устроили войну...