В этот момент майор ответил Фигову:
— Я считаю, что война с Украиной была не доблестью, а предательством своей Родины. Правда мои слова сильно противоречат всему, чему меня учили. Но они совершенно очевидны сегодня для здравомыслящих людей, которых в этом зале большинство.
Стоило майору это произнести, как Путлер энергично ему зааплодировал. Психология процесса — очень занятная штука, если начинаешь понимать скрытые пружины поведения обвиняемых. Путлер уже не в первый раз старательно делал вид, что присутствует на скамье подсудимых случайно...как зритель, в крайнем случае как один из свидетелей. Вроде бы нелепая игра, рассчитанная на самых доверчивых членов команды присяжных, однако она могла сработать. Учитывая избранную им тактику.
— Вы что-то хотели сказать на слова только что выступившего тут свидетеля? — обратился к нему с судейского возвышения Владлен Чеботарёв. В отличие от Фигова, Путлер был очень серьёзен и печален:
— Да, ваша честь. Война — безусловное зло. Это факт. И с ним нельзя не считаться. После проигрыша в "Холодной войне" русские притеснялись на всём огромном пространстве бывших советских республик. Им забыли построенные для братских народов города, заводы, обученных студентов и школьников, излеченных больных. С каждым годов трагедия огромного народа, страдающего за свою доброту и отзывчивость, только нарастала. Мы стали стесняться того, что мы русские. Нас заставляли постоянно извиняться! Великая русская культура поносилась на всех углах.
Путлер выдержал трагическую паузу и обвёл печальным взглядом присяжных. Он явно подбирал ключ к аудитории.
— Это не объясняет и не оправдывает необходимость войны. Ко мне как-то приходил астролог и сделал гороскоп на будущее страны, было это году в 2008 или 2010-м. Там всё уже было предначертано, и что-то изменить было невозможно. Я не слишком верю в с астрологию, но верю в силу судьбы, что все мы, смертные, — подчиняемся законам Вселенной. Мы живём в этом мире, который является частью бесконечного космического пространства. Я верю в слова Христа о том, что без воли Божией ни одна малая птица не упадёт на землю.
А далее в зале суда будто начали витать поразительные миражи. Путлер принялся рисовать такие притягательные и правдоподобные картины, что в них наверняка некоторым захотелось верить. Например, он на голубом глазу рассказывал, что каким-то образом получил от очень влиятельных министров ныне действующего двора заверения в том, что они-де всею душой на его стороне, готовы служить ему и его давно назревшим реформам. Прозвучала под этим красивым потолком не в первый раз мантра о том, что многие военные и высокопоставленные гэбисты всею душой мечтают служить новой прекрасной России под началом такого великого человека.
И похоже в секторе присяжных множилось число людей, которым нравилась идея о том, что подсудимый Љ1 не такой уж злодей. А даже наоборот. Кажется Путлер набирал себе новых поклонников. Тем более, что не скупился на "предвыборные" обещания. Например, торжественно поклялся осуществить после возвращения во власть демократические реформы, открыть границы, вернуть свободу слова и независимый суд, и одновременно изгнать из власти позорной метлой живущих лишь далёким прошлым ретроградов. То есть, народу и интеллигенции обещалось что-то вроде реставрации Мэйдзи, или революции Мэйдзи, только без номинального императора а с полноценным парламентом.
— Пора прекращать проводимую этими преступными дураками дурацкую политику самоизоляции. Мы нормальная европейская страна, а не азиатчина! Развели, понимаешь, у себя ордынские порядки! Надо срочно всё это сворачивать. И возвращать нормальные отношения с иностранцами, чтобы учиться у них, в том числе военному делу, перенимать технологии. Страна должна перестать быть полуколонией и срочно приступить к коренной модернизации, а то отстали от Европы на полтора столетия!
Лиза с изумлением и ужасом наблюдала за тем, как будто расплывается в воздухе ядовитое облако. Его отравленные лживыми обещаниями миазмы через глаза и уши проникают внутрь людей, заражая их поразительной слепотой. И вот уже некоторые прельщённые сладкими речами мужчины и женщины кажется начинали принимать зло за добро. Заколдованные — вот кем они становились. Видеть и понимать это было больно.
Один из присяжных попытался вскочить с места и что-то выкрикнуть, но лидеру присяжных удалось его утихомирить какими-то негромкими увещеваниями.
Потом Лиза поинтересуется у старшины присяжных, что этот человек хотел сказать. " — Он оказался не в своём уме и его придётся заменить. А вообще, он такой, как выясняется, не один", — многозначительно повертел пальцем у виска старшина.
Лизе осталось лишь глубокомысленно заметить на это: " — Похоже, мы не найдём в этой стране справедливости, если даже из двенадцати тщательно отобранных присяжных, многие оказались столь падки на примитивную демагогию патологического лгуна".
Самое загадочное, что нельзя было сказать, что подсудимый так уж намного превосходит по уровню интеллекта большинство членов жюри присяжных. И оратор Путлер был — так себе. Так в чём же дело? Это было что-то едва уловимое. В какой-то момент вдруг наступал миг и к посредственности с необъяснимой стороны приходило желанное красноречие. Оно прозрачным бесом вливалось в его маленькую плешиватую голову и происходило преображение серости в Цицерона. Такое опасно было допускать. Лиза всерьёз начинала опасаться за членов команды. Нужен был способ, как защитить коллег от потоков убедительной лжи. Где найти способ чтобы спасти заколдованных?! Как тут было не вспомнить евангелистскую притчу о том, как Иисус исцелил бесноватого, заставив вселившегося в него беса перейти в стадо свиней, которых направил в пучину. Только где взять Иисуса? Если даже "святой" Дзен исчез при зловещих обстоятельствах в резервном сортире.
Пока Лиза размышляла, подсудимому удалось передать на её стол записку.
"Снова предлагаю вам заключить взаимовыгодный альянс, — писал округлым почерком автор. — Не пожалеете. Решайтесь пока не поздно! Я спасу вашу репутацию. И даже больше того...".
Пришло время озвучивать обещания и матёрый политик не скупился на щедрые посулы.
Конечно, о каких бы сладких условиях не шла речь, согласиться на сделку с дьяволом было совершенно невозможно для Ласточкиной. И всё же она продолжила чтение: "Вместе мы будем править миром — я, да вы... Не думайте, что я свихнулся на почве мании величия. Я реалист и прагматик. Вы хорошо изучили мою биографию и должны знать, что меня всегда назвали "фартовым". И я находился всего в шаге от реализации своей миссии, предначертанной мне самим Небом. Ведь имя "Владимир" с норманнского "Владеющий миром". Моим далёким предком был Рюрик, а ещё раньше сам император Август...".
Лиза фыркнула:
"Ну знаем, как же: "Москва — третий Рим" — не стала она дочитывать этот бред. Сложила листок пополам и машинально по профессиональной привычке поднесла его к носу. От чудного аромата голова пошла кругом. Никакой серой тут и в помине не воняло. Откуда для него достают такой великолепный парфюм?!
Глава 195
Что-то такое явно витало в воздухе зала заседаний, ибо главный судья вдруг взял слово и обратился к присяжным:
— Перед вами человек, не справившийся с той жизнью, которая ему выпала. Но он прежде всего человек. Со своими типичными для людей пороками и даже достоинствами. Временами то, что он говорит, даже может вызвать у вас сочувствие. Временами даже согласие... Но мы судим тут не столько Владимира Владимировича Путлера. Мы судим — путлеризм...
Лиза не была удивлена таким заявлением Владлена Чеботарёва. Его романтическое состояние души напоминало мерцание. Он не мог быть просто судьёй — "голой" судебной функцией. Хотя и очень старался. Но временами его максималистские представления о порядочности, добре и зле, идеализированном понятии "справедливость брали верх.
— Выражаю протест! — резко прозвучал голос мадам Комиссаровой. — В этом суде вы не можете задействовать расширительный подход к конкретному кейсу моего доверителя, ибо это автоматически и неоправданно утяжеляет вину моего подзащитного. Лишает его шанса на оправдание. Господин Путлер не может нести ответственность за действия всей государственной машины.
После короткого совещания судей адвокату ответил второй судья:
— Протест принят. Кроме того мы выносим замечание председательствующему о неэтичности его заявления и просим его принести извинение стороне защиты и лично обвиняемому. Секретарю необходимо вычеркнуть из протокола ранее сделанное заявления председательствующего судьи, как неправомерное и предвзятое. А присяжных мы просим не принимать его слова во внимание.
Со смущённым лицом Владлен Николаевич вынужден был взять свои слова обратно:
— Это было моё частное мнение, на которое я, конечно, не имел права, как действующий на данном процессе судья. Прошу принять моё сожаление.
Лиза тоже была вынуждена поддержать судей, заявив, что обвинение согласно с протестом защиты. Реакция в её собственном стане была незамедлительной и крайне резкой. Софа обожгла Ласточкину возмущённым взглядом, её обычно немного сонные, печальные глаза вспыхнули яростью, немолодая женщина с несвойственной её тяжеловесной зрелой фигуре лёгкостью подалась вся вперёд и попыталась поднять руку, будто желая этим жестом отчаяния остановить и даже перезапустить ошибочно попятившуюся машину правосудия.
Лиза аккуратно взяла помощницу за предплечье и попыталась призвать к благоразумию. Но Софа выдернула руку, показывая, что ей дальше не по пути с предателем.
После этого оба помощника Ласточкиной в знак протеста собрали свои бумаги и покинули место для группы обвинения. Перед тем как уйти Софа пообещала:
— Мы будем добиваться вашего переизбрания. У нас всё-таки демократия.
Иван Сафронов выглядел не менее разгневанным, даже угрожающе. Волосы его были всклокочены, они будто стояли дыбом от ярости. Бешенный, страстный, дикий, — таким вдруг стал некогда почти сломленный в застенках узкоплечий и худой Сафронов. Хриплый сдавленный голос его вибрировал от гнева:
— Они меня годами в подвале гноили...душу мне вынули, забавлялись с нею, срали в неё...а потом, смилостивившись, вложили обратно и сказали: "Ладно, живи. И благодари нас до конца своих дней за нашу доброту". После этого я их живьём рвать желаю...
Имея не телосложение, а "теловычитание", Иван за какие-то минуты будто превратился в яростного вепря. Теперь от него, казалось, можно было ожидать всего. Лизе даже показалось, что сейчас Сафронов со всего размаха влепит ей пощёчину. Но обошлось. Иван глубоко и шумно вздохнул и сумел взять себя в руки, только с сожалением глядя на Елизавету добавил:
— Поймите же! Эту раковую опухоль надо вырезать калёным железом... всю и сразу! Мы должны без жалости судить тут в том числе "коллективного Путлера". В этом профессор абсолютно прав. Вынести всей преступной машине приговор. А вы...вместо того, чтобы действовать бескомпромиссно и по совести, играете с ними в закон...
Получалось, что напоследок друзья-коллеги обозвали её сантиментальной слюнтяйкой. Было обидно и больно. Лишь необходимость продолжать работу и не распускаться помогла Лизе сжать зубы, кулаки и не показать слёз. Переключиться помогло и "вовремя" подоспевшее драматическое происшествие.
В этот момент в трубе воздуховода, скрытой потолочными панелями, что-то загремело. Все взгляды устремились ввысь. Лиза внутренне содрогнулась. Пока большинство сидящих в салон-вагоне людей ни о чём не догадывались и озадаченно пытались понять, что же там гремит и двигается, она немедленно вспомнила слова майора, сказанные им на месте исчезновения Дзена. Похоже что тварь, утащившая парня, волокла или проталкивала его труп в укромное место, чтобы сожрать.
В заседании произошла короткая заминка. В узком кругу уже осведомлённых о том, какая ужасная угроза проникла в поезд, возник тревожный спор на тему: можно ли продолжать суд, когда смерть свободно перемещается всего в нескольких метрах? Протокол безопасности это прямо запрещал и требовал немедленно начать эвакуацию. Среди лидеров команды большинство склонялись к такому решению. Тогда слово взял Евгений Ройзман, бывший зэк и известный правозащитник из уральской столицы города Кадыровска (бывший Екатеринбург). С начала процесса он перестал брить лицо, хотя зачем-то побрил наголо череп. Прошедший огни и воды Ройзман, не удержался, чтобы по тюремной привычке с презрением к фраерам, у которых заиграло очко, не сплюнуть сквозь зубы:
— Что, в заднице холодок учуяли? Вас ещё даже не начали е..., а вы уже подмахивать спешите. Лично я никуда эвакуироваться не стану! Противно. Они решат, что испугали нас. И следующие 150 лет продолжат сосать кровь из народа. Вы этого хотите?
— Как вы не боитесь? — удивилась и восхитилась молоденькая шатенка.
60-летний Ройзман взглянул не девочку со снисходительной нежностью:
— У меня перед вторым арестом большой страх был...что меня "забудут" арестовать. Я уже десять раз исповедался и причастился, а за мною всё не приходили! Тридцать раз помолился Богу за себя и тех чертей, что меня брать придут, чтобы господь избавил моих мучителей от адских мук. А они всё не торопятся за мной! "Эй! Вы где?! Забыли что ли о Женьке Ройзмане?! — пишу им . — Все приличные люди давно сидят, а я до сих пор на свободе, — стыдно же?!!! Арестовывайте, давайте, козлы позорные!!!".
Глава 196
Во время короткого перерыва в столовую привели накормить девятерых рабов, которых удалось выкупить из сострадания у новых хозяев "сибирской тайги". Среди них был даже мальчик возраста Кныша — в России давно произошли необратимые антропологические изменения и никого давно не удивляло, когда матери продавали собственных детей в рабство.
Своих прежних хозяев современные невольники называли "господин начальник" или "хозяин" и привычно так же обращались к своим "новым владельцам". Смотреть на этих полуживых, забитых людей было тяжело. У многих на открытых частях тел остались следы издевательств. У части на лицах выжжены хозяйские тавро, как у скотины. У кого-то отсутствовало нос, ухо или кисть руки.
Несчастные так исхудали и жадно набрасывались на любую еду, что их приходилось кормить крохотными порциями и бдительно следить, чтобы доходяги чего-нибудь не своровали на соседнем столе и не приняли мучительную смерть от заворота кишок. И всё равно несчастные не могли поверить своим глазам, что им так запросто дают хлеб и настоящий суп.
— Если вы, господа, станете кормить нас так хотя бы иногда, — мурлыкала, вылизывая языком тарелку, женщина с красным обмороженным лицом, — то мы станем работать на вас намного лучше, чем вы ожидали, когда выкупали нас.
— Мы станем очень хорошо работать! — подтвердил другой бывший раб. — Так, как до этого никто на вас не работал.
— И вам даже не придётся, господа, подгонять нас кнутом, — заверил мужик в выжженными клеймами на лбу и щеках. — А если вы всё-таки захотите нас продать...потом, когда-нибудь, то лучше верните нас господину Ли.
