— Не в духе он. Сильно, — накрыв монеты тряпкой и словно невзначай смахнув их в передник, поморщилась та. — Ханнат, сынок его, как уехал, так с тех пор ни весточки не прислал — что да как. А уже ему срок вернуться подходит. Вот старик и беспокоится.
— Понятно.
— В общем, не слишком ему докучайте. Хассур хоть и ушел из Эшленда давно, да только Эшленд из него по сию пору не вышел... если вы понимаете, о чем я, — Бодери многозначительно посмотрела наЭлемара.
— Вполне, — улыбнулся тот. — Но я слышал, старик любит книги? Может быть, своевременный подарок его немного... — он щелкнул пальцами, подбирая слова, — приведет его в хорошее расположение духа? Хотя бы ненадолго?
— Ох, серджо, — рассмеялась Бодери, — да где ж вы отыщете книжку такую, чтоб Хассур её еще не прочитал? У него этими книгами вся комната завалена, АльмСиВи свидетели! Эшлендер и книги, кто бы мог подумать, а?
Дверь в комнату Хассура Зайнсубани не запиралась. Совсем. То ли сказывалось прошлое её владельца — Элемар честно попытался представить себе запертую на замок эшлендерскую юрту и не преуспел — то ли у Хассура имелись какие-то основания не опасаться за сохранность своих вещей. Впрочем, ничего ценного там Элемар не заметил. По крайней мере, на виду, а шарить по сундукам в его планы изначально не входило. Его интересовали только книги. Вернее, их названия.
Книг действительно было множество. Навесная полка угрожающе прогибалась под их весом, стопки книг лежали на стульях, столе, крышке низкого платяного шкафа, громоздились у изголовья узкой кровати... Наконец Второй, на котором лежала задача хорошенько запомнить все увиденные названия книг, скомандовал: "Валим!" и Элемар немедленно сотворил заклинание Вмешательства Альмсиви — выходить в общий зал, в котором топтался кто-то из постояльцев, он не захотел.
Книжный магазин Кодуса Калонуса очень удачно располагался неподалеку от храма, так что выбранный способ покинуть чужие апартаменты сразу же приобрел дополнительный смысл. Сам Элемар в нем еще ни разу не был — книги, так или иначе попадавшие ему в руки, оказывались либо у Индрель, либо оседали у торговцев и ростовщиков попроще. Так что войдя, он не сумел удержаться от уважительного присвиста. Книг было много и книги были разные — от "Букваря для варваров", толщина которого легко могла посоперничать с толщиной черепа тех, кто по нему учился, и затрепанных до неузнаваемости безымянных томов, лишенных обложек и половины страниц, до богато изукрашенных подарочных жизнеописаний святых. Расстановка их тоже удивляла своей продуманностью: книги были рассортированы не только по цене и состоянию, но и по содержанию.
Сам книготорговец Элемару тоже понравился. Немолодой уже имперец излучал радушие и ту спокойную уверенность, приправленную толикой надменности, какую дает осознание собственного интеллектуального превосходства над окружающими. Впрочем, стоило Элемару рассеянно ответить на какой-то вопрос — книжные полки в тот момент полностью поглотили его внимание — как некоторое высокомерие, и без того едва ощутимое, исчезло из голоса и взгляда книготорговца совершенно.
— Хассур Зайнсубани? Это который эшлендер-торговец?
— Он самый, — кивнул Элемар, продолжая изучать книжные полки, но уже без первоначальной утраты связи с реальностью. — Хочу порадовать немного старика. А то с тех пор как его сын уехал, он сам не свой стал. Может быть, хоть новая книга его немного отвлечет.
— Да, — заулыбался книготорговец. — Старик Хассур частый гость в моей лавке. Большой знаток и любитель поэзии. Особенно ему нравятся эшлендерские поэтические сказания, видимо, как напоминание о юности... Кстати, — задумался он, — а ведь у меня даже есть кое-что.
Он пробежался взглядом по полкам, задумчиво потирая подбородок... а потом с тихим возгласом "Ага!" наклонился и вытащил с одной из нижних полок несколько небольших томиков в простых обложках.
— Вот, — отдуваясь, проговорил он, — извольте. Эшлендерская поэзия. Хотя что-то из этого у Хассура наверняка уже есть.
"Бери "Гимны Эшленда", не ошибешься", — подсказал Второй. — "Книгу "Пять далеких звезд" я у него точно видел. И "Слова ветра" тоже".
Впрочем, две забракованные Вторым книги Элемар тоже купил, но уже для себя. Благо, стоили они совсем недорого.
Хассур Зайнсубани, как и было сказано, нашелся в задней комнате. Строго говоря, это была кухня, совмещенная со столовой для работников таверны. И присутствие там постояльцев... не приветствовалось. Впрочем, Хассур, выкупивший у Бодери Фарано одну из комнат бессрочно, обычным постояльцем, наверное, не считался. Элемар, к примеру, хоть и проживал в "Альд Скаре" регулярно и временами подолгу, таких привилегий не имел. Так что не поленился озаботиться личным дозволением хозяйки. На всякий случай. Та, увидев на стойке серебряный "пропуск" и услышав уверения, что вздорному эшлендеру не будут слишком уж докучать, только улыбнулась и кивнула. "Пропуск", разумеется, мгновенно перекочевал со стойки в карман её передника...
При виде спускающегося по лестнице альтмера, Зайнсубани недовольно поджал сухие губы и демонстративно плеснул себе в кубок флина из стоящей на столике перед ним глиняной бутыли. Элемар чуть слышно хмыкнул — Бодери не врала, старик действительно был весьма не в духе. Впрочем, в этом состоянии он пребывал большую часть времени. Оттого и прятался от всех в "задней комнате". Работникам таверны было, как правило, не до него, да и характер Хассура они уже давно изучили, а докучливым н'вахам, желающим поглазеть на "настоящего эшлендера", сюда обычно хода не было: Бодери Фарано достаточно ревностно относилась к комфорту своего "особого" постояльца. А может быть, к своему — не просто же так она упомянула про то, что Эшленд из Хассура так не ушел...
Впрочем, в каком бы настроении ни пребывал Хассур Зайнсубани, на вежливый полупоклон Элемара, он ответил так же вежливо. Морщинистое лицо его, покрытое "поплывшими" от времени клановыми татуировками, выражало незаинтересованную готовность внимать, словно бы говоря: "Я выслушаю, но давай скорее". Но Элемар давно научился смотреть не только на лицо собеседника. И потому заметил, как излишне крепко сухие пальцы Хассура сжали сначала горлышко бутыли с флином, а потом и ножку кубка, качнув его, словно бы в мимолетном порыве выплеснуть его содержимое в лицо незваному гостю. Оставалось надеяться, что подарок все же приведет его в более благодушное настроение...
— Прошу простить меня за возможную неучтивость, — заговорил Хассур, стоило только Элемару приблизиться, — но если у вас ко мне какое-то дело... потрудитесь изложить его побыстрее. У меня нечасто выпадает свободная минута, и мне хотелось бы провести это время наедине со своими мыслями. И с этим прекрасным бренди, — он слегка качнул кубком, который держал в руке.
На общем языке он говорил чисто, разве что чуть более гортанно, чем другие данмеры, с которыми Элемару доводилось общаться.
— Хотя... возможно, вас заинтересует небльшой рассказ о традициях эшлендеров, связанных с принесением даров? — с намеком проговорил он, снова качнув кубок и уставившись на вращающуюся вдоль стенок жидкость.
— Я слышал об этой традиции, сэра, — мягко усмехнулся Элемар. — Говорят, жители Эшленда ценят продуманные подарки...
Хассур оторвал взгляд от кубка и воззрился на него со смесью раздражения и любопытства. Видно было, что желание спровадить наглого н'ваха никуда не исчезло, но Элемару удалось его заинтересовать.
— Помня об этой славной традиции, я взял на себя смелость немного расспросить почтенную хозяйку этого заведения... А потом навестил не менее почтенного Кодуса Калонуса, в надежде, что у него отыщется то, что могло бы прийтись вам по вкусу. И я искренне надеюсь, что я не ошибся, — говоря это, Элемар с еще одним вежливым полупоклоном протянул Хассуру "Гимны Эшленда".
Тот с некоторой настороженностью принял книгу. Аккуратно раскрыл... и изумленно вскинул брови.
— О, — тихо проговорил он. — Действительно продуманный подарок...
Закрыл книгу, бережно погладил корешок и вздохнул:
— Как жаль, что мои соплеменники не ценят такую простую, но такую сильную магию записанного слова. Благодарю вас за этот дар, мутсэра. Спрашивайте, я отвечу.
* * *
...Кромешная тьма вокруг. Душная, вязкая, пропитанная запахами пота и гари. И травами, но этот запах так же душит. Жар. И чей-то горячечный шепот, раз за разом повторяющий, словно в бреду:
— Йакеш... йи йакеш...(68)
Снова и снова.
Снова и снова.
Как заклинание:
— Йи йакеш... Йи йакеш...
Он втягивает вязкий воздух пересохшим ртом. И вдруг понимает, что этот шепот, этот хриплый, сорванный голос — его. Это он шепчет, раз за разом повторяя одно и то же:
- Йи йакеш...
Во тьме.
Охваченный паникой, он пытается вскочить, тянет руки к лицу... Но чьи-то ладони ложатся на сведенные судорогой плечи — и без усилия укладывают его обратно. А хорошо знакомый баритон, негромко произносит:
— Пишук, йи гахмердон... Пишук...(69) Все хорошо. Твои глаза целы.
— Насколько все плохо? — уже спокойнее спрашивает он.
— Бывает и хуже, — неохотно отвечает невидимый собеседник.
Насколько хуже? В памяти всплывает ослепляющая вспышка, треск сгорающих волос и нестерпимый жар от охватившего голову пламени. И собственный звериный вой, порожденный невыносимой болью...
Насколько хуже?
Он тянется на голос, вслепую нащупывает плотный шелк ткани — рукав? — и перехватывает узкое, в сравнении с его собственными, запястье. Запястье того, кто редко берет в руки меч, предпочитая сражаться иным оружием.
И повторяет вопрос:
— Насколько все плохо?
— Лекари сделали все, что могли, — слышит он уклончивый ответ. — Подожди, Массер возродится и ты увидишь сам. Своими глазами.
... Он смотрит в зеркало — подарок глубинных соседей его блистательной супруге. Лицо не пострадало, а в остальном... лекари действительно сделали все, что могли.
— Два огненных шара... Они сожгли кожу почти до кости, — виновато — хотя именно его вины в случившемся и нет — говорит ему отражение того, кто стоит за спиной. — Кожу восстановили, но... волосы больше никогда не вырастут...
Он проводит по узкой — чуть более двух пальцев в ширину — полоске отрастающих волос. От лба до макушки. Ерошит не пострадавший затылок. Поворачивает голову и осторожно проводит пальцем по гладкой — неестественно гладкой — коже над правым ухом. Потом над левым. Мелькает мимолетное удивление — уши совсем не пострадали. Или же лекари и тут сделали все, что могли? Очерчивает контуры... чудно — следы ожогов совершенно одинаковы...
Волосы больше никогда не вырастут...
— Я похож на нордлингскую лошадь, — бурчит он. — Но знаешь... действительно — бывает и хуже...
...Он смотрит в зеркало — подарок умельцев Дома Двемер его божественной супруге.
Смотрит долго, внимательно вглядываясь в отражение.
Смотрит.
И смотрит...
И вдруг хватает ножницы — изящную вещицу, также принадлежащую его божественной супруге — оттягивает волосы на виске и начинает резать. Торопливо. Неаккуратно. Почти остервенело. А потом с другой стороны. Оставляя нетронутой только полосу от лба до макушки — узкую, шириной чуть более двух пальцев — и затылок. С каждой упавшей на пол прядью чувствуя, как расслабляется внутри что-то, при взгляде в зеркало вдруг натянувшееся, как тетива лука...
Окончив стричь, подзывает испуганного раба. Обводит пальцами выстриженные участки и жестко велит:
— Брей.
Немного погдя он снова изучает свое отражение в зеркале. Проводит по узкой — чуть более двух пальцев в ширину — полоске волос от лба до макушки, прислушиваясь к непривычным ощущениям. Ерошит затылок. Поворачивает голову и осторожно проводит пальцем по гладко выбритой коже над правым ухом. Потом над левым. Очерчивает контуры... чудно, раб постарался на славу.
И делает вид, что не слышит тихого голоса супруги:
— Что ж, бывает и хуже...
...Тревожный багровый сумрак заполняет все вокруг
(снова!)
Он лежит, распростёршись на каменной поверхности, нагой и слабый. Он?.. Или не он? В зыбком сиянии горящих вокруг сотен свечей черты лица того, кто лежит на каменном столе медленно текут и плавятся, но он уверен, абсолютно уверен, что это тело — нагое и беспомощно-неподвижное — его тело...
Внезапно сумрак светлеет, пространство вокруг заливает сияние — такое же багровое и тревожащее.
Пламя свечей колеблется, заставляя биться в конвульсиях изломанные тени на стенах, когда в круг их сияния вступает высокий силуэт в золотой маске
(он смотрит на него снизу вверх, хотя — точно знает — глаза его плотно закрыты)
протягивая ему руку, словно предлагая помощь...
Чужие пальцы — длинные сухие пальцы мага или учёного — крепко обхватывают его запястье
(он не видит своей руки, но чувствует жар чужих пальцев на запястье и оказывается стоящим, не сделав ни единого движения)
Влекомый этой властной рукой, он следует за силуэтом, ступая по холодным камням босыми ногами — след в след... зачем? Он не знает, но чцвствует, что так надо.
Из багровой тьмы вокруг выступают новые и новые фигуры. Пространство заполняется множеством голосов
(в их тихом шелесте он слышит своё имя... он слышит его, узнает, однако звук его же имени ускользает от него)
но губы пришедших безмолвны, лица неподвижны, а глаза закрыты. Силуэт в золотой маске заговаривает с ними, приветствуя, как старых друзей, но те по-прежнему безгласны и недвижимы
(мертвы — подсказывает что-то внутри)
Он вглядывается в лица — они знакомы ему, все они.
(это было уже, давным-давно)
Он помнит каждого
но не может вспомнить ни одного имени — вспышки узнавания слишком мимолётны — и понимает, что все они давно мертвы.
Крик ужаса рвётся изо рта, силуэт в золотой маске оборачивается — он чувствует чужие недоумение и тревогу, медленно сменяющиеся тяжёлым жарким гневом...
но грудь его так же неподвижна и бездыханна, как и у остальных, и отчаянно напрягающееся горло не издаёт ни звука. Он отшатывается...
Чужая рука на запястье — широкая, мощная, облачённая в тяжёлую латную перчатку — начинает сжиматься...
Одна из мёртвых фигур вдруг открывает глаза и, сделав длинный текучий шаг вперёд — багряный сумрак густеет и плащом ложится на её широкие плечи — поднимает руку. Мёртвые губы, покрытые отвратительными язвами, шевелятся...
