Мысли ползли на удивление медленно и умиротворенно. Джамалю на долгий, все никак не кончающийся миг показалось, будто его коснулось дыхание Аллаха.
А потом русский улыбнулся. И в лицо террориста дохнуло ветром из Джаханнема. Почему-то тоже холодным...
* * *
1.
Пашкин чуть не вывалился из вертолета, когда понял, что видит. Между изрешеченной надстройкой и разворошенным гранитом стоят двое. Крепкий парень в грязной и подраной ветровке с автоматом, и поджарый "кавказец" в камуфляже, прижимающий правой рукой к животу продолговатый предмет, похожий на увеличенную рацию... Кто они точно сказать нельзя — лица одинаково грязны и запорошены каменной пылью. Но это уже неважно, главное — пульт... Стрелять, надо стрелять! Но можно ли? Слишком близко эти двое друг к другу. И к заветному ящичку.
Майор, держась за край люка обернулся к Журавлеву, который уже было понадеялся, что его оставят в покое:
— Если пульт расхерачить, что будет?!
— Пока сигнал на отсчет не подан, то подрыв не произойдет, — проблеял инженер.
— Бадма? — спросил Пашкин, тронув за плечо бурятского снайпера.
Иванов чуть нахмурился, переложил винтовку, осторожно повел стволом.
* * *
Словно семь покатых лун
На пути моем встает.
То мне птица Гамаюн
Надежду подает.
Боевик стоит и скалится. Змей подколодный. И глаза, точно, змеиные. Только что зрачок не поперек. Скалится и пистоль тащит. Понял, сученыш, что патроны у меня кончились. Вот и радуется.
Но делает это он зря. Потому что в момент доставания ствола и изготовки к стрельбе человек с пистолетом уязвим, как ребенок. И у его противника, особенно, если тот хоть с какой-нибудь подготовкой, есть минимум десяток способов этому помешать. Пока "носорог" тянет пушку из-за спины, я не стою, замерев, как лягушка перед удавом. Нас отделяют какие-то два шага, которые я, пока его рука поднимается на линию выстрела, преодолеваю, сделав короткий нырок.
Люди, которые много стреляют, обычно забывают, что автомат может не только выпускать сколько-то там пуль за секунду, но и делать другие, не менее интересные вещи...
Удар прикладом снизу — прием из комплекса РБ-2, которым в академии задрачивали до автоматизма. Вообще, он должен приходится в голову, но и по руке пришлось неплохо. Учитывая долгое отсутствие практики — даже очень неплохо, пистолет я вышиб. Коробка детонатора так же валится на палубу. Козел кривит рожу от острой боли, но хорошего бойца видно сразу — не стопорится.
Снова ударяю, теперь в рожу, но промахиваюсь. Тот успевает чуть отклониться — приклад шоркает по уху, мимоходом рассекает шкуру на черепе. Кровища брызгает сразу и обильно, но ясно, что это даже не раны — так, царапки. Сразу же получаю серию ударов по корпусу. Вражина бьет из неудобного положения, без размаха, да еще по бронику, но все равно жестко. Дыхание из меня вышибает, благо тут много не надо. Чувствую, как наваливается мертвящая усталость. В самый неподходящий момент наваливается — вяжет ноги, тянет руки вниз, будто кандалы навесили.
Перехватываю автомат поудобнее, с приклада срывается пара мутно-красных капель. Враг бросает быстрый взгляд в сторону пистолета — не схватить, причем ни ему, ни мне. Скалится и выдергивает из ножен кинжал.
* * *
— Огонь! — скомандовал Пашкин пустым, звенящим голосом. И добавил. — Пока коробка форму не поменяет.
Это старая формула противотанкистов, еще, кажется, с Великой Отечественной — цель долбится всеми подручными средствами до изменения видимых очертаний. Чтобы с гарантией. Откуда всплыло? Пашкин не помнил. А Бадма не уточнял, наверное, тоже что-то такое слышал или читал. Или просто все понял правильно — и сказанное, и не сказанное. Например, то, что стрелять надо, невзирая — окажется ли на линии огня кто-то из двоих поединщиков, что сошлись внизу.
* * *
В фильмах противники молотят друг друга до опупения, легко поднимаясь после удара в челюсть с ноги. А в жизни все проще — одного пропущенного удара, ежели бьет умелец, обычно хватает, чтобы "поплыть" и проиграть. А особенно если бойцы вооружены. Поэтому будь кругом чуть поспокойнее, мы бы сейчас начали крутить круги друг против друга, делать ложные выпады и заниматься разной хитрой стратегией. Но времени нет — то ли вражине на помощь прибежит подручный, то ли вертолетчики с аквалангистами подсуетятся. Поэтому мы бросаемся друг на друга сразу, лоб в лоб. Тут у кого яйца стальные, а у кого серебрянкой присыпаны...
Бьем друг друга почти одновременно. Он попадает первым. В бок словно ледяной водой плеснули. Или жидким азотом — чем там замораживают все на свете?.. По торсу сразу разбегаются холод и онемение, как чернильная капля в стакане воды. Но и я попадаю, сверху вниз, без всяких изысков. Нос у террориста вместе с нижней губой сносит напрочь, брызги веером и хруст, кажется, по всей барже пошел.
Пытаюсь поднять автомат для нового удара, но правая рука почти не действует. Не могу... Сейчас меня бы и зарезать, как барашка, но и супостату хреново. Ноги у него ощутимо подгибаются, кровь хлещет по роже. Мы вцепляемся друг в друга, и падаем на колени. Кровь горячая, она обжигает, щедро выплескиваясь из моей раны в боку и из разбитой хари противника. Мы бьем друг друга, толкаем, рвем, но силы в руках уже нет, получаются какие-то толчки, как у детей в песочнице. Он тянется к коробке одной рукой, отбиваясь от меня другой.
Падаем. Все вокруг, словно в тумане, мир плывет, а это значит, что кровопотеря мчит к обмороку без остановок. Делаю единственное, что могу — хватаю его за руку, ту, что уже почти коснулась коробки, оставив на ней ярко-красный мазок. А свободной рукой вцепляюсь ему в горло и до боли сжимаю пальцы.
Секунда проходит, вторая... одна за другой, уже без счета.
Это страшное противоборство — изо всех оставшихся сил, на последних каплях крови. Тела не чувствую. Только руки, в которые переливаются все силы, что остались, вся моя жизнь. Враг уже почти коснулся детонатора, но никак не может его схватить, скользя окровавленными пальцами по гладкому боку. И нет больше в мире ничего — только наше смертное рукопожатие, проклятая коробка и взгляд противника — беспросветно-черный, полный лютой ненависти, которая обжигает, будто кислота.
И тут в глубине этого мрака что-то меняется, словно какая-то незримая струна лопнула или льдинка треснула. Тьма в его взгляде блекнет, сереет, подергиваясь могильной бесстрастностью.
И я понимаю, что враг мертв.
Выстрела я не слышу. В том грохоте, что разносится кругом, можно из гаубицы палить — и то никто не заметит. Просто вижу, как пуля попадает в носорожий кадык, вырывая кусок. Эх, вот на четверть минуты бы пораньше... А сейчас то что... Хотя все равно спасибо тебе, стрелок небесный. Теперь надо перевернуться, взять детонатор. Вот он, заветный предмет, только чуть подтянуться да руку вытянуть подальше.
Туман... откуда туман? Стены набережной вздыбливаются с двух сторон, и смыкаются над головой, образуя черный глухой свод. В голове возникает острая пульсирующая боль, которая разом взмывает в неведомые выси, словно в череп ввинтили раскаленный коловорот. И чуть утихает. Теперь просто болит, словно хороший синяк поставили. Похоже, теперь и я свою пулю получил...
Лечу в колодец, обдирая бока об шершавые стены. Колоколом звучит еще несколько выстрелов. В конце тоннеля нестерпимо ярко вспыхивает белое сияние, приближается, и вдруг исчезает. А я проваливаюсь в густую и липкую черноту...
* * *
— Детонатор не тронул, — коротко отрапортовал Бадма. — Мало ли.
Пашкин и сам видел результат выстрелов. Бурятский человек Иванов положил пулю точно в основание шеи того, кто упорно пытался сграбастать заветную коробчонку. А затем, все так же бесстрастно подстрелил и второго, который тоже вроде бы дернул рукой туда же, к пульту. И хотя номер два вроде как старался остановить первого, это все равно был правильный выстрел. Сверху все могло казаться совсем не тем, чем являлось на самом деле. Никто не доложен тронуть детонатор. А кто хороший, кто злодей — пусть, как говорится, Господь узнает своих78.
Оправданные потери, так это называется.
Душу сбитую да стертую ут-р-р-р-р-р-р-атами.
Душу сбитую перекатами.
Если до крови лоскут истончал.
Залатаю золотыми я заплатами.
Чтобы чаще Господь замечал
22. Сила чисел
Баржа, окруженная плотным кольцом мелких суденышек, увлекаемая сразу двумя буксирами, под конвоем боевых вертолетов зашла под мост и исчезла из поля зрения. После завершения боя прошло не более четверти часа, но на борту уже кипела бурная деятельность. Часть каменной насыпи, заполняющей трюм, была огорожена плотной брезентовой ширмой, вокруг которой суетилось не меньше двух десятков людей в герметичных комбинезонах.
После того как судно со смертельно опасным грузом покинуло центр Москвы, боевые машины прекратили сопровождение. Оператору CNN отлично удался эффектный кадр, где серые винтокрылые хищники уходят широкой дугой в сторону заходящего солнца, с резким набором высоты, скрываясь за футуристической группой небоскребов комплекса "Москва-Сити".
На протяжении недели, прошедшей с того злополучного дня, Морган, пока еще советник президента по вопросам национальной безопасности, пересматривал эту запись ежевечерне. Звук он как правило выключал — трескотня комментатора относительно "успешной операции российских спецслужб, предотвративших транспортировку огромной партии наркотиков" мешала заниматься главным нынешним делом — вдумчивым уничтожением виски самых лучших и дорогих сортов.
Вечернее солнце последний раз мигнуло краешком темно-красного ободка и окончательно скрылось за горизонтом. Короткий вечер жалобно съежился, свернулся и уполз, пропуская перед собой ночь.
Дом Моргана был темен и тих. Он разогнал прислугу, и лишь ветер из незакрытого окна тихонько скользил по пустым коридорам. Будто сама стихия опасалась здесь шуметь. Жизнь теплилась в одной единственной комнате, за крепко запертой дверью и плотно задернутыми шторами. Морган выключил телевизор и сидел в полной темноте, крепко вцепившись руками в подлокотники и плотно прикрыв глаза. Он больше не чувствовал азарта, готовности драться. Вообще ничего не чувствовал, даже страха.
События в Москве, всколыхнув ненадолго прессу, понемногу становились историей. Бой на барже был представлен мировой общественности как "антинаркотическая операция", но российские спецслужбы неофициально проинформировали всех заинтересованных лиц о неудавшемся акте ядерного терроризма.
Получив информацию из Кремля, американский президент, опасаясь негативной реакции русских, в тот же день отменил досрочный созыв Конгресса и отозвал все подготовленные указы, после чего немедленно вызвал к себе советника. С одной стороны, акции Виктора в глазах Ковбоя упали не очень сильно, поскольку именно он предупреждал шефа о грядущих неприятностях. С другой же...
Без обычных велеречивости и библейских аллюзий президент четко и недвусмысленно потребовал от Моргана похоронить любые упоминания о бомбе. Ведь если до русских дойдут какие-либо сведения, даже самые обрывочные слухи о том, что заокеанские "союзники в борьбе с мировым терроризмом" были осведомлены насчет готовившегося взрыва... Это обещало международный скандал чудовищных масштабов и, что страшнее всего — падение Предвыборного Рейтинга.
Но главную опасность для Моргана представлял не Плакса, а вице-президент. Эмиссар "оружейников" знал, что у Виктора на руках остался заполненный бланк президентского указа с распоряжением о нанесении ядерного удара по турецкому Курдистану. Вечером несостоявшегося судного дня он, сойдя с борта самолета, пригласил советника на авиабазу Эндрюс79 "прогуляться по летному полю". И с той же безапелляционностью, с какой президент приказал похоронить тайну, вице-президент потребовал пустить в дело зловещую бумагу. Поджечь юг Евразии, нейтрализовать хотя бы на время Россию и, пользуясь коротким периодом всеобщего хаоса и растерянности, все-таки провести задуманный и подготовленный дворцовый переворот...
— Шоу должно продолжаться, Виктор, — сказал вице-президент, и голос его был едок, словно наждак, щедро политый кислотой.
Советник молчал, потому что говорить здесь было не о чем. Его не спрашивали и, тем более, не просили. Моргана ставили перед фактом, отдавая предельно четкий и недвусмысленный приказ.
— Слишком многое вложено в этот план, — очень тихо, почти шепотом продолжил вице-президент. — Поздно сдавать назад. Может не быть взрыва и разрешения президента. Может не быть даже бомбы. Но удар возмездия должен состояться...
И невысказанное, полное мрачной предопределенности "с тобой или без тебя" повисло в воздухе настолько осязаемо, словно было написано огромными буквами на взлетной полосе.
Положение казалось безвыходным. Бланк был номерной, со многими степенями защиты. Его официальная денонсация представляла собой сложную бюрократическую процедуру, а незаконное уничтожение всплыло бы при первой же инвентаризации бланков и обещало в лучшем случае позорную отставку. Впрочем, Моргану так легко не удалось бы отделаться — из-за содержания указа.
При таком обороте событий советник из не очень удачливого, но еще полноценного игрока превращался в разменную пешку. В надежде, что все понемногу войдет в колею, а также, чтобы не мозолить глаза, он испросил короткий отпуск, чтобы "все решить и подготовить". Срок истекал сегодня ...
* * *
Тишину разрезал громкий звонок. Этот мобильный номер имелся только в сверхсекретной адресной книге правительства и предназначался для связи с президентской администрацией.
— Хелло, Виктор! — бодрый, несмотря на позднее время, голос, принадлежал одному из доверенных помощников Плаксы, который обычно исполнял самые скользкие и неприятные поручения.
— Привет, хм ... Митч! — советник не сразу вспомнил имя звонившего.
— Шеф обеспокоен твоим здоровьем. Мы здесь волнуемся за тебя. Груз ответственности в те дни был слишком велик, не каждый может выдержать такой стресс ...
Морган скрипнул зубами. Звонок не самого президента, а мелкой сошки, да еще в столь позднее время, мог обозначать лишь одно. Завтра, по прибытию в Белый Дом, советника ожидает высказанное в очень мягкой форме предложение навестить госсекретаря и написать прошение об отставке. Но игру нужно доиграть до конца ...
— Передай шефу, что я в полном порядке, — сказал Виктор. — Пусть он не переживает. Завтра утром я уже буду в своем кабинете. Дел за это время накопилось по горло.
— Нет-нет! — чуть испуганно пискнул холуй. — Шеф считает, что ты должен восстановится полностью и пройти психологическую реабилитацию. Тебе дана еще неделя полноценного отдыха. А за текучку можешь не беспокоиться, с ней пока неплохо справляется твой заместитель...
Морган отключил телефон, не прощаясь и не слушая финальных слов Митча. Он не был зеленым новичком в коридорах власти и отлично понимал, что означает этот "щедрый подарок". Значит дело не обойдется простым увольнением по собственному желанию. Недельная задержка дана для того, чтобы люди президента могли собрать и оформить все нужные документы, а затем с позором вышвырнуть советника из правительства. Если же при этом обнаружится пропажа злополучного бланка, то не исключено, что будет открыто и уголовное преследование. В любом случае сделают козлом отпущения, сольют, как отработанный и бесполезный материал. И уже не важно, чья рука наносит удар — президента, который решил избавиться от опасного спутника или вице-президента, пылающего жаждой мести.
