Робейр Дючейрн не мог припомнить, чтобы когда-либо видел выражение лица Жаспара Клинтана таким уверенным в себе и таким полным железной решимости. Он излучал ужасающую силу, когда сердито смотрел на своих трех коллег, пригнувшись вперед, как огромный разъяренный дракон с горящими глазами, готовый открыть свою огромную пасть и атаковать с ревом убийственной ярости.
Казначей начал открывать рот, хотя совершенно не представлял, что собирается сказать. Пока он колебался, подыскивая слова, Тринейр откинулся на спинку стула, пристально глядя на него, и заговорил первым.
— Какая правда, Жаспар? — спросил он. — Знаю, что Уилсин и его брат всегда были критиками, всегда были занозой в заднице. И знаю, что они были опасны — по крайней мере, для нас. Но есть огромная разница между этим и тем, в чем вы их сейчас обвиняете. И все эти аресты, полуночные захваты женщин и детей... Лэнгхорн, чувак! Разве ты не видишь, к чему это приведет? Ты думаешь, все эти люди не связаны родственными узами с другими семьями на землях Храма? Некоторые из них связаны со мной, ради Бога! Как, по-твоему, отреагируют остальные члены викариата, если они подумают, что их семьям будет угрожать нечто подобное только потому, что мы думаем, что они выступают против нашей политики?
— Это то, что ты думаешь, что это такое? — Клинтан недоверчиво уставился на Тринейра. — О, это дало бы мне убедительную возможность разобраться с этим ханжеским ублюдком и его братом, не думай ни на мгновение, что этого не произошло бы. Но это не то, что я придумал только для того, чтобы уничтожить врага, Замсин. Это не то, что пришло мне в голову. Это заговор, который простирается далеко за возможности Уилсина и его брата, и только по милости Божьей я вообще узнал об этом.
— Какого рода заговор? И как только ты "узнал об этом"? — потребовал Тринейр, его скептицизм слегка рассеялся перед тоном стальной уверенности Клинтана.
— Они сговорились свергнуть инквизицию и ее данную Богом власть в качестве первого шага в их плане по признанию законности "Церкви Чариса", — решительно сказал Клинтан. — Они собирали материалы, которые, как они полагали, могли бы использовать для шантажа других викариев, вымогая их выступления против нас и великого викария, как средство сделать именно это. Они неуклонно работают над подрывом фундаментальных церковных доктрин, в том числе доктрины непогрешимости великого викария, когда он говорит от имени Лэнгхорна, и планируют подорвать центральную власть Матери-Церкви, фактически поддерживая требования таких людей, как Стейнейр и его так называемые "реформисты" для местных выборов епископов. Я думаю, что все это представляет собой довольно серьезную угрозу Матери-Церкви и Божьему плану Сейфхолда, Замсин. И это даже не считая некоторых вещей, которые мы обнаружили в их личном вырождении.
Дючейрн почувствовал внезапный приступ тошноты, услышав, как лицемер вроде Клинтана обвиняет кого-то другого в "вырождении". Тем не менее, даже он был немного озадачен другими обвинениями великого инквизитора. Он никогда не сомневался, что Клинтан исказил и неверно истолковал все, чего пытались достичь Самил и Хоуэрд Уилсин — у казначея была та ужасающая записка, которую Хоуэрд сунул ему в качестве доказательства, — но он был пугающе уверен, что Клинтан мог продать свою интерпретацию их намерений многим, возможно, даже большинству других викариев. Эти другие викарии уже были в ужасе от последствий войны с Чарисом, и сообщения о том, что все больше и больше склонных к реформам священнослужителей переходят в Церковь Чариса в таких местах, как Эмерэлд и Корисанда, только заставили бы их еще больше заподозрить, напугаться призраком предательства изнутри.
— Это серьезные обвинения, — сказал Тринейр, и на этот раз канцлер казался потрясенным, даже немного испуганным. — И ты все еще не рассказал нам, как ты пришел к "открытию" всего этого? И почему ты не рассказал нам всем об этом в то время?
— Во-первых, я не рассказывал об этом остальным из вас, потому что это было делом инквизиции, а не вашим, — прямо сказал Клинтан. — Лэнгхорн и Шулер создали инквизицию специально для борьбы с такого рода внутренней гнилью. Мне не нужно было консультироваться ни с кем другим, чтобы понять, чего требует от меня моя должность и мои собственные клятвы. Во-вторых, я не сказал остальным из вас — или кому-либо, кроме Уиллима Рейно и горстки старших инквизиторов, чьей способности держать язык за зубами я безоговорочно доверял, — потому что заговорщикам было важно не знать, что я узнал об их действиях, пока зима не поймала их здесь, в Зионе, и у меня было время завершить предварительное расследование и организовать одновременный арест всех виновных. Я не говорю, что кто-то из вас намеренно предупредил бы кого-то, способного на такую ужасную измену, — его глаза на мгновение метнулись к лицу Робейра Дючейрна, и эти глаза стали холодными, а не горячими, — но даже одно неосторожное слово в неправильном месте могло предупредить их, прежде чем я был готов. Вы понятия не имеете, как далеко простирались их сети, как глубоко проникла их коррупция в штат других викариев и других архиепископов.
— Что касается того, как это обнаружилось, я хотел бы поставить это себе в заслугу, но не могу. — Глаза Дючейрна были не единственными, которые расширились от удивления, когда Жаспар Клинтан отрекся от заслуг в раскрытии заговора такого масштаба, какой он только что описал. — Так получилось, — продолжил он, — что кто-то, кто был завербован заговорщиками и узнал, куда они на самом деле направлялись, обратил на это мое внимание.
— Кто? — Дючейрн услышал, как потребовал его собственный голос.
Клинтан некоторое время молча, почти задумчиво смотрел на него, затем кивнул. Он с легким усилием отодвинул стул, подошел к двери палаты и открыл ее.
— Да, ваша светлость? — сказал инквизитор в пурпурной сутане за дверью. — Приведи его, — решительно сказал Клинтан. — Немедленно, ваша светлость.
Инквизитор поклонился, затем повернулся и быстро пошел по коридору, в то время как Клинтан вернулся на свое место за столом. Он снова сел, скрестил руки на груди и сидел молча, ожидая.
Ожидание было не таким долгим, как казалось — Дючейрн был уверен в этом, — но, казалось, прошла вечность, прежде чем дверь снова открылась и инквизитор вернулся. Его сопровождал еще один мужчина, на этот раз в белой сутане архиепископа с оранжевой отделкой.
— Я полагаю, что все вы знаете архиепископа Хэнки, — сказал Клинтан. Глаза Дючейрна сузились. Он действительно встречался с Никласом Стэнтином, архиепископом Хэнки, хотя и не очень плотно. Их пути пересекались несколько раз, особенно когда речь шла о деталях финансов Хэнки, но по-настоящему он никогда его не знал. Теперь он рассматривал явно испуганного мужчину перед собой, гадая, что скрывается за этим изысканно скроенным фасадом. В карих глазах Стэнтина было что-то темное, и его руки заметно дрожали, прежде чем он спрятал их в рукавах сутаны.
— Никлас пришел ко мне в мае прошлого года, — продолжил Клинтан. — Он разыскал меня, потому что ему стало известно о поистине ужасном заговоре так называемых людей Божьих прямо здесь, в викариате. Они подошли к нему, и в течение некоторого времени, как он свободно признается, он позволил себе быть увлеченным и обманутым их ложью. Они убедили его, что их целью было просто "исправить" некоторые "злоупотребления" внутри Матери-Церкви. — Великий инквизитор тонко улыбнулся. — Похоже ли это на то, что мы слышим из других стран о "реформистах", топчущих друг друга в своем стремлении предать Мать-Церковь Стейнейру и его еретикам?
Дючейрн почувствовал, как у него упало сердце, когда он понял, как этот вопрос найдет отклик у других испуганных викариев. Действительно, он увидел огонек в глазах Тринейра, и по выражению лица Мейгвейра было очевидно, что он готов принять все, что потребуется, чтобы подавить любой "реформистский заговор", исходящий изнутри Храма.
— Сначала Никлас был настолько впечатлен их очевидной искренностью и набожностью, что позволил себя увлечь, — продолжил Клинтан, позволив своему вопросу полностью проникнуть в суть. — Со временем, однако, он пришел к пониманию того, что их действительные цели были гораздо более зловещими. А потом разразилась эта история с Чарисом. В своем стремлении воспользоваться представившейся возможностью, они, по его мнению, допустили ошибку, зайдя слишком далеко в открытую, и он начал видеть вещи, которых раньше не видел, в том числе свидетельства глубоко скрытой личной коррупции. Думаю, он был по понятным причинам напуган — как тем, что он обнаружил, так и тем, как Мать-Церковь и управление инквизиции могут отреагировать на его собственное участие. Ему потребовалось некоторое время и много молитв, чтобы осознать, что его долг — довести все это до моего сведения. Выложить это передо мной, чтобы Мать-Церковь могла защититься от этого ночного нападения. Он осознавал, какому личному риску подвергался, сообщая мне об этом, но все же был полон решимости сделать это, и он это сделал.
Ты имеешь в виду, он был так напуган тем, что ты сделаешь со всеми ними, если узнаешь сам, что он пришел к тебе, чтобы продать остальных и купить лучшие личные условия, которые он мог, — холодно подумал Дючейрн.
— Можем ли мы услышать это от самого архиепископа Никласа? — спросил Тринейр болезненно нейтральным тоном.
— Конечно, можете. — В голосе Клинтана звучало почти раздражение, как будто он не мог поверить, что у Тринейра когда-либо возникал какой-либо вопрос, и взглянул на ожидающего, молчаливого архиепископа. — Скажи им, Никлас.
— Да, ваша светлость, — ответил Стэнтин.
Он посмотрел на трех других викариев, прочистил горло и с трудом сглотнул. Затем он глубоко вздохнул.
— Все так, как уже описал великий инквизитор, ваши милости. — Его голос слегка дрожал, но он прямо посмотрел им в глаза. — Сначала я искренне верил, что викарий Самил и викарий Хоуэрд принимают во внимание только наилучшие интересы Матери-Церкви. На самом деле, я верил в это в течение нескольких лет. Только постепенно некоторые части того, что они говорили, начали звучать так, как будто они противоречили другим частям, и даже тогда я смог убедить себя, что просто неправильно понял. Но они вынуждали меня... делать то, что заставляло меня чувствовать себя неловко. Шпионить за моими коллегами-епископами и архиепископами. Собирать информацию о членах викариата — даже о самом великом викарии. Особенно в поисках улик, которые могли быть использованы для шантажа или давления на членов инквизиции. И, кроме того, за всем, что могло быть использовано в качестве оружия против канцлера, великого инквизитора и казначея.
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, затем продолжил. — Я начал понимать, что собираемая ими информация могла быть использована личными врагами викария. Это глубоко обеспокоило меня, особенно когда я начал открывать для себя некоторые... неприятные аспекты их собственной жизни. — Его рот на мгновение скривился в том, что могло быть гримасой отвращения... или, возможно, страха. — Я обнаружил, что за добродетельным фасадом, который они пытались представить, на самом деле они были преданы личной распущенности, которая потрясла меня. Ваши милости, я не ханжа и не новичок в реальности. Знаю, что епископы, архиепископы, даже викарии все еще остаются мужчинами, что все мы все еще подвержены искушениям плоти и что слишком часто мы поддаемся им. Я не готов осуждать кого-либо из моих братьев в Боге за слабость, потому что все смертные слабы и подвержены ошибкам. Но есть извращения, над которыми я должен подвести черту. Противоестественная похоть и жестокое обращение с детьми — это больше, чем я мог бы вынести.
Глаза Дючейрна расширились. Конечно, Клинтан не думал, что сможет продать это остальным викариям? Не о Самиле и Хоуэрде Уилсинах, из всех мужчин!
И все же, даже подумав об этом, он был поражен тем, как чертовски искренне и убедительно излагал Стэнтин. Кстати, люди, уже стремящиеся оправдать уничтожение того, кто, по их убеждению, был их врагом, ухватились бы за такие дополнительные обвинения.
Что ж, теперь я знаю, на какие условия ты пошел, когда продал свою душу, Стэнтин, — холодно подумал он.
— Когда мои глаза открылись, — продолжил Стэнтин, — я начал видеть еще больше вещей, которые старался не видеть. А потом началась война с Чарисом, и внезапно все они были взволнованы, все с нетерпением ждали возможности — открытия — которое им предоставили наши первоначальные поражения. Я осознал, что им было все равно, если Мать-Церковь разрушится, до тех пор, пока они были в состоянии установить свой собственный контроль над тем, что когда-либо останется в обломках. Они были прекрасно подготовлены к тому, чтобы "Церковь Чариса" росла и процветала, если это позволит им навязать свою собственную "доктринальную реформу" здесь, в Зионе, и назначить себя правителями Матери-Церкви.
Архиепископ Хэнки печально покачал головой, выражение его лица было как у человека, которого предали те, кому он доверял... а не как у человека, который был занят предательством тех, кто доверял ему.
— Как только я осознал правду, ваши милости, то решил, что у меня нет другого выбора, кроме как поделиться своими знаниями и подозрениями с великим инквизитором. Что я и сделал. И после того, как он выслушал мое признание, он сказал...
* * *
Робейр Дючейрн вернулся в настоящее, открыл глаза и снова умоляюще уставился на икону на алтаре. Но икона по-прежнему не отвечала на его безмолвную, исполненную муки мольбу.
Стэнтин провернул трюк, — безнадежно подумал он. Дючейрн не знал, действительно ли Тринейр поверил хоть единому слову о предполагаемых "извращениях" внутреннего круга Уилсинов, но он подозревал, что Мейгвейр убедил себя, что это правда. И все же он знал, что Тринейр действительно верил в то, что Самил и Хоуэрд Уилсин и их... сообщники были полны решимости вырвать контроль над Храмом у храмовой четверки. И, подумал Дючейрн, — канцлер также верил, что Уилсины действительно были готовы заключить соглашение путем переговоров с Церковью Чариса. То, которое признало бы право этой еретической церкви на существование. Было спорно, что из них выглядело бы большей изменой, большей угрозой для Замсина Тринейра. И того, и другого, вероятно, было бы достаточно, чтобы склонить его поддержать Клинтана; оба вместе определенно сделали свое дело.
И вот Робейр Дючейрн оказался единственным членом храмовой четверки, который признал — или, во всяком случае, признался бы даже самому себе — что на самом деле задумал Жаспар Клинтан. Единственный возможный голос, который можно было бы поднять против безумия. И все же он был изолированным голосом, и не только в храмовой четверке. Все остальные члены викариата знали о том, как он снова сосредоточился на своей личной вере, и в процессе этого он провел много времени в тех же кругах, что и Самил и Хоуэрд Уилсин. В тех же кругах, что и несколько — на самом деле, большинство — викариев, которые были схвачены как заговорщики с братьями Уилсин.
