Она с любопытством посмотрела на него. — Что это на самом деле, Дэйв? Ноутбук?
— К черту все это, — сказал я. Мне приходится ходить пешком, чтобы снизить свой вес. Три мили в день, каждый день. Другие люди прогуливаются по кварталу или спускаются в парк. Мне нравится Эмброуз, штат Огайо, примерно в начале века. Это приятный маленький городок с обсаженными деревьями улицами и белыми заборами из штакетника, где мужчины носят соломенные шляпы, а дамы — яркие ленты. В парикмахерской в основном говорят о канале, который собираются проложить через Панаму.
Я притянул Хелен к себе, ввел координаты Эмброуза и наказал ей собраться с силами. — Сначала это ощущение немного странное. Но оно длится всего несколько секунд. И я буду с тобой.
В гостиной все замерло. Она напряглась.
Стены и мебель сменились зеленым пейзажем с широкими лужайками, крытыми черепицей домами и газовыми фонарями.
Когда мы вышли, она врезалась мне в спину. — Что случилось? — спросила она, дико озираясь по сторонам.
— Мы только что поднялись вверх по течению. В прошлое. Сейчас 1905 год. Теодор Рузвельт — президент.
Она долго молчала. Пели птицы, а вдалеке слышался чистый звон церковных колоколов. Мы стояли перед универсальным магазином. Примерно в квартале от нас был запасной железнодорожный путь.
Ветер дул в нашу сторону.
Ее дыхание стало несколько прерывистым. — Все в порядке, — сказал я. — Просто нужно немного привыкнуть.
Был конец сентября. Люди работали во дворах, переговариваясь через заборы. — Мы действительно здесь, не так ли?
— Да, — сказал я. — Мы тут.
— Боже мой. — Она сделала долгий, глубокий вдох. В воздухе запахло палой листвой. Я увидел, как в ее глазах появилась обида. — Почему он никогда ничего не говорил?
— Он держал это в секрете двадцать лет, Хелен. Для него это было обычным делом. Он хотел рассказать тебе, и в нужный момент у него нашлось бы время для этого. — Я пожал плечами. — В любом случае, больше никто не знает. И никто не должен знать. Я буду все отрицать, если кто-нибудь когда-нибудь спросит.
Она кивнула. — Это как-то связано, — он указал рукой в сторону города, — с проблемами дома? Ты это хочешь сказать?
— Думаю, да. — Где-то готовилась капуста. Я рассказал ей о Шеле, о том, как он умер, но все еще был жив. Цвет ее лица изменился, и она придвинулась ближе ко мне. Когда я закончил, она просто смотрела прямо перед собой.
— Он все еще жив, — сказала она наконец.
В некотором смысле, он всегда будет жив. — Да, — сказал я. — Он все еще где-то там. — Я рассказал о похоронах и о том, как он отреагировал.
Я видел, как она пытается осознать эту мысль и сдержать свой гнев. — Почему ты мне не сказал?
— Я не знал как, — ошеломленно произнес я.
— Ты ведь можешь отвезти нас обратно, правда?
— Домой? Да.
— А куда еще?
— Куда угодно. Ну, есть ограничения по дальности, но пусть это тебя не волнует.
Мимо промчалась пара ребят в бейсбольных перчатках. — Ты хочешь сказать, — сказала она, — что Шелу следует вернуться и войти в огонь. И если он этого не сделает, черный туман не рассеется. Верно? Ты это хочешь сказать?
— Это то, что я думаю. Да, Хелен, это то, что он должен сделать.
— Но он сказал, что сделает это? Верно? И по безумной логике этого дела, не должно иметь значения, когда именно.
— Но что-то не так. Я думаю, что он так и не вернулся. И никогда не вернется. И думаю, что в этом проблема.
— Я ничего в этом не понимаю, — сказала она.
— Знаю. — Я наблюдал за мужчиной, который шел по улице с ручной тележкой, продавая соленья и соусы. — Я тоже не понимаю. Но в этом есть какая-то преемственность. Есть путь. Время течет по пути. — Я сжал ее руку. — Мы оторвали от него кусок.
— И?..
— Думаю, локомотив упал в реку.
Она попыталась это переварить. — Хорошо, — сказала она. — С даром машины времени. Дэйв, то, о чем ты его просишь, неразумно. Я бы тоже не стала возвращаться, чтобы получить удар по голове и сгореть в огне. А ты?
Я встал. — Хелен, что бы ты или я ни сделали, не имеет большого значения. Знаю, это звучит холодно, но я думаю, мы должны найти способ вернуть Шела туда, где ему самое место.
Она встала и посмотрела на запад, за город. Поля были коричневыми, высохшими от летней жары. — Ты знаешь, где его найти?
— Да.
— Отведешь меня к нему?
— Да. — И, помолчав, добавил: — Ты мне поможешь?
Она смотрела на тихие маленькие здания. Белые, обшитые вагонкой домики. Из-за угла как раз показалась карета, запряженная двумя лошадьми. — Тысяча девятьсот пятый год, — сказала она. — Шоу только начинает писать.
Я не давил. Вероятно, мне не нужно было, чтобы она умоляла его. Возможно, что-то в нем дрогнет просто при виде ее. И я знал, в чем хочу ему противостоять. В единственном событии во всей истории человечества, которое могло бы задеть его совесть.
— Пойдем домой, — сказал я. — Нам нужно кое-что перешить.
— Почему?
— Тебе понадобится одежда.
Она посмотрела на меня, и ее глаза были прикрыты. — Почему бы нам просто не пристрелить его, — спросила она, — и не притащить обратно?
— Похоже, Симмий, на самом деле ты спрашиваешь, уничтожает ли смерть душу? — Сократ переводил взгляд с одного из своих друзей на другого.
Тот, кто задал этот вопрос, был, как и большинство других, молод и с ясным взором, но в тени тюремного здания казался подавленным. — Это важный вопрос, — сказал он. — Нет ничего более важного. Но мы не хотели... — Он заколебался, его голос дрогнул, и он не смог продолжить.
— Понимаю, — сказал Сократ. — Ты боишься, что сейчас неподходящий момент поднимать такой вопрос. Но если ты обсуждаешь это со мной, мы не можем откладывать это в долгий ящик, не так ли?
— Да, Сократ, — сказал худощавый молодой человек с рыжими волосами. — К сожалению, не можем. — Я знал, что это Критон.
Несмотря на рассказ Платона, заключительный разговор между Сократом и его учениками состоялся не в его келье. Он вполне мог начаться там, но, когда мы с Хелен пришли, они находились в просторном, практичном зале для собраний. Там присутствовало несколько женщин. Семидесятилетний Сократ непринужденно сидел на деревянном стуле, в то время как остальные собрались вокруг него полукругом. К моему удивлению и разочарованию, я не увидел Шела.
На первый взгляд, Сократ был человеком заурядной внешности. Для того времени он был среднего роста. Он был чисто выбрит и носил тускло-красную мантию. Только глаза у него были необыкновенные, создавалось впечатление, что они светятся изнутри. Когда эти глаза с любопытством уставились на меня, что случалось время от времени, я вообразил, что он знает, откуда я взялся и почему я здесь.
Хелен, стоявшая рядом со мной, корчилась от противоречивых эмоций. Она была в восторге от возможности снова увидеть Шела, хотя я знал, что она еще не смирилась с мыслью о том, что он жив. Когда он не появился, она посмотрела на меня, как бы намекая, что говорила мне об этом, и откинулась на спинку стула, чтобы наблюдать за развитием истории. Сначала она, как мне показалось, была разочарована тем, что мероприятие оказалось ничем иным, как беседой нескольких человек, собравшихся в неуютной тюремной комнате. Как будто сцена должна быть каким-то образом озвучена, поставлена хореографически и сыграна под приглушенные барабаны. Затем она заинтересовалась, пока Сократ и его друзья взвешивали аргументы за и против бессмертия.
— Когда? — прошептала она, когда мы пробыли там почти час. — Когда это произойдет?
— Думаю, на закате, — сказал я.
Она издала горловой звук.
— Почему люди боятся смерти? — спросил Сократ.
— Потому что, — сказал Критон, — они верят, что это конец существования.
Присутствовало около двадцати человек. Большинство из них были молодыми, но попадались и люди среднего и пожилого возраста. Самый почтенный из них был похож на Моисея — высокий мужчина с белой бородой, выразительными белыми бровями и свирепым выражением лица. Все это время он пристально смотрел на Сократа и периодически кивал, когда философ заострял внимание на особенно важном моменте.
— И все ли люди боятся смерти? — спрашивал Сократ.
— Несомненно, Сократ, — сказал подросток, которому на вид было не больше восемнадцати.
Сократ обратился к нему. — Неужели даже храбрецы боятся смерти, Кебет?
Кебет задумался. — Я вынужден так думать, Сократ.
— Почему же тогда храбрецы отваживаются на смерть? Возможно, потому, что они боятся чего-то другого еще больше?
— Потери своей чести, — убежденно сказал Критон.
— Таким образом, мы сталкиваемся с парадоксом, заключающимся в том, что даже храбрыми людьми движет страх. Неужели мы не можем найти никого, кто мог бы спокойно встретить смерть и не был бы движим страхом?
Моисей пристально смотрел на Хелен. Я придвинулся к ней поближе, словно защищая ее.
— Из всех людей, — сказал Критон, — только ты, кажется, не проявляешь беспокойства по поводу ее приближения.
Сократ улыбнулся. — Из всех людей, — сказал он, — только философ может по-настоящему взглянуть смерти в лицо. Потому что он совершенно точно знает, что душа перейдет к лучшему существованию. При условии, что он всю жизнь стремился к знаниям и добродетели и не позволял своей душе, которая является его божественной сущностью, запутаться в заботах тела. Потому что, если это происходит, душа приобретает телесные характеристики. И когда приходит смерть, она не может убежать. Вот почему ночью на кладбищах так неспокойно.
— Как мы можем быть уверены, — спросил мужчина со светлыми волосами, который до этого не произносил ни слова, — что душа, даже если ей удастся пережить травму смерти, не будет развеяна первым же сильным ветром?
Этот вопрос был задан не всерьез, но Сократ увидел, что он задел остальных. Поэтому он ответил сначала легкомысленно, заметив, что было бы благоразумнее умереть в спокойный день, а затем перешел к серьезному ответу. Он задавал вопросы, которые заставляли признать, что душа не является физической и, следовательно, не может быть составным объектом. — Я думаю, нам не нужно бояться, что она распадется, — сказал он с оттенком веселья.
Один из тюремщиков задержался в дверях на протяжении всего долгого обсуждения. Он казался обеспокоенным и в какой-то момент предостерег Сократа от излишней болтовни или волнения. — Если ты будешь горячиться, — сказал он, — яд не подействует должным образом.
— Мы бы этого не хотели, — ответил Сократ. Но он увидел страдальческое выражение на лице тюремщика, и мне показалось, что тут же пожалел о своем замечании.
Пришли женщины с обедом, а некоторые остались, так что в комнате становилось все теснее. На самом деле, ни одна дверь не была заперта, и поблизости не было видно никого из охраны, кроме неохотного тюремщика. Федон, рассказчик истории Платона, был рядом со мной. Он сказал мне, что власти искренне надеялись, что Сократ сбежит. — Они сделали все возможное, чтобы избежать этого, — сказал он. — Ходят слухи, что прошлой ночью они даже предложили ему деньги и транспорт, если он уйдет.
Сократ увидел, что мы разговариваем, и спросил: — Есть ли что-то в моих рассуждениях, что беспокоит тебя?
Я потерял нить разговора, но Федон сказал: — Да, Сократ. Однако я не решаюсь высказать тебе свои возражения.
Сократ скептически посмотрел на него. — Истина такова, какова она есть. Расскажи мне, что тебя беспокоит, Федон.
Тот сглотнул, чтобы придать уверенности своему голосу. — Тогда позволь спросить, — сказал он тщательно нейтральным тоном, — действительно ли ты объективен в этом вопросе? Солнце уже недалеко от горизонта, и, хотя мне горько это говорить, будь я на твоем месте, я бы тоже высказался в пользу бессмертия.
— Будь ты на его месте, — с улыбкой заметил Критон, — ты бы сел на первый же корабль, идущий в Сиракузы. — Присутствующие рассмеялись, Сократ от души, и напряжение, казалось, на мгновение спало.
— Ты, конечно, прав, когда спрашиваешь, Федон. Ищу ли я истину? Или пытаюсь убедить самого себя? Я могу только ответить, что если мои аргументы верны, то это хорошо. Если они ложные, и смерть действительно означает уничтожение, они, тем не менее, вооружают меня, чтобы противостоять ее приближению. И это тоже хорошо. — Он выглядел совершенно спокойным. — Если я ошибаюсь, это ошибка, которая не переживет заката.
Симмий сидел сразу же справа от Моисея. — Что касается меня, то я убежден, — сказал он. — Твои доводы не допускают опровержения. И меня утешает мысль о том, что в наших силах снова собрать эту компанию в каком-нибудь месте, выбранном Богом.
— Да, — сказал Критон. — Я согласен. И, Сократ, нам повезло, что ты здесь, чтобы объяснить нам это.
— Любой, кто задумывался над этими вопросами, — сказал Сократ, — должен быть способен прийти если не к истине, то, по крайней мере, к высокой степени вероятности.
Моисей, казалось, был подавлен старческими недугами и переживаниями из-за нынешнего бедствия. Тем не менее, он продолжал время от времени поглядывать на Хелен. Теперь он впервые заговорил: — Я очень боюсь, Сократ, что через несколько часов в Элладе, да и вообще где бы то ни было, не останется никого, кто смог бы прояснить эти вопросы.
— Это голос Шела, — выдохнула Хелен, подавшись вперед, чтобы лучше видеть. Освещение было плохим, и теперь он стоял спиной к нам, спрятав лицо в складках капюшона.
Затем он повернулся и открыто посмотрел на нас. Он грустно улыбнулся ей. И его губы произнесли по-английски: "Привет, Хелен",
Она поднималась на ноги.
В этот момент появился тюремщик с чашей с ядом, и при виде его и серебряного сосуда все в камере застыли на месте. — Я надеюсь, ты понимаешь, Сократ, — сказал он, — это не моих рук дело.
— Я знаю это, Терей, — сказал Сократ. — Я не сержусь на тебя.
— Они всегда хотят обвинить меня, — сказал Терей.
В камере воцарилась тишина.
Тюремщик поставил чашу на стол перед ним. — Пора, — сказал он.
Остальные члены компании, следуя примеру Хелен, один за другим поднялись на ноги.
Сократ дал тюремщику монету, пожал ему руку, поблагодарил и повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на своих друзей. — Мир очень красив, — сказал он. — Но многое из этого — иллюзия. Если мы будем смотреть на это слишком долго, как мы смотрим на солнце во время затмения, это ослепит нас. Смотрите на это только мысленно. — Он поднял чашу с цикутой. Несколько человек из толпы рванулись вперед, но их остановили товарищи. Кто-то сзади всхлипнул.
— Останься, — строго произнес чей-то голос. — Ты уважал его всю свою жизнь. Сделай это и сейчас.
Он поднес чашу к губам, и его рука задрожала. Это был единственный раз, когда маска соскользнула. Затем он выпил все до дна и поставил чашу на стол. — Я уверен, что Симмий прав, — сказал он. — Однажды мы снова соберемся, как и подобает старым друзьям, совсем в другом месте.
Шел долго сжимал Хелен в своих крепких объятиях. — Рад снова видеть тебя, — сказал он. По его щекам потекли слезы.
