— Может, Наджеду понравится.
— Может, и понравится. А, может, папенька проспится и забудет. Скажи, Илан, ты знаешь в городе хотя бы одну семью без склок, без подлецов, без моральных уродов и без попыток выхватить у ближайшего родственника кусок хлеба из рук, а то и прямо изо рта? Такую, где все плечом к плечу и друг за друга горой?.. Не знаешь?.. А я иногда думаю, наверное, где-то такие семьи есть. Но это должны быть очень маленькие семьи, вроде вас с Наджедом. Все остальные так или иначе страдают от чьей-то глупости.
Илан сдался и сел к столу. Он лучше сообщит про старшину Гонта префектуре, когда Аранзар вернется с рейда к Тумбе, и пусть полицейский инспектор посветит фонарём в яму у Гагала под ногами — тот не осознает ее настоящей глубины. Доктору Илану сложно сообщать в лоб тяжелые диагнозы, еще и не по профилю, он не хочет никого пугать.
— Но с Эштой вы друзья? — попробовал он найти хоть что-то хорошее в семейных делах Гагала.
— Как тебе сказать... Хотелось бы думать, но от черных мыслей некуда деваться. В последние два года я был ему нужнее, чем отец, потому что... Понимаешь, я ушел в госпиталь, когда отец сомневался и выбирал, кому из нас передать городскую практику — мне или Эште. Делить он ее не хотел, Эшту признавать сыном не торопился, а меня считал слишком трусливым для полного доверия и все время говорил мне об этом. Мой поступок был продиктован глупостью и гордостью, но неожиданно все поменялось у меня в голове. Я перестал смотреть на мир его глазами, я стал больше понимать, уметь, знать. Я научился снисхождению и участию, я по-настоящему нашел себя в акушерском отделении, а Эште вначале помогал не мучить пациентов только назло отцу. Я думал, как потом скажу ему, кто из нас сделал из доктора Эшты лучшего и самого дорогого городского врача, какой это будет триумф. Если бы Эшта не пил, дело у нас с ним шло бы быстрее... А потом я понял, что все это глупо, но уже было не бросить. Я правда боюсь, когда людям больно, только теперь никто не назовет это трусостью и нерешительностью, как раньше. Теперь я знаю, как делать свое дело хорошо и хочу учить этому других просто так, не за деньги и, конечно, не из мести.
— Послезавтра плановые, — сказал Илан. — Писать папеньку в план?
— Давай у него завтра с утра спросим.
Илан кивнул и посмотрел за окно. Там, в свете одинокого фонаря над воротами конюшни, расплывшегося слабым и мутным пятном, опять валил снег. Нет, мы не будем спрашивать, мы устроим внеплановую плановую, как сделал бы доктор Раур. А то папенька опять решит все изменить в каких-нибудь сложных воспитательных или миротворческих целях. Волшебный снежный дед, подари доктору Илану ведро успокоительных капель, больше ему ничего не нужно. Все равно дни, в которые он не работает, уходят в никуда. Словно они состоят всего из пары страж, или они приснились, или их не было вовсе. Откуда только берется усталость? Ведь это все несерьезно — расследование, Тайная Стража, свое и чужое наследство, визит императора, далекий таргский берег, далекий остров Хофра, даже маленький близкий Ардан. Серьезное в госпитале и в жизни — не это. Серьезно только одно: быть уверенным в том, что делаешь.
— Я поставлю папеньку в план, — сказал Илан обернувшемуся на пороге Гагалу. — Не понравится — вычеркнем.
И решил лечь спать на пригретой уже кушетке. Вместо одеяла взял из шкафчика царскую мантию, а вместо подушки сверток расходных тряпок с подоконника, завернутых в рваную, перекипяченую и пережареную в прачечной и автоклавной до рыже-бурого цвета наволочку. Со старательностью белки снес это радикально неподходящее друг другу имущество в угол, сложил, разделся, уютно устроился и заснул.
* * *
Когда у слепого нет чувства времени, это еще как-то можно понять и простить. Но Мышь, приведшую Рыжего через четверть стражи после того, как Илан прилег, следовало бы подвесить к потолку за ее мышиный хвостик. Кому, как не ей, знать, насколько для доктора дорог сон. Она ворвалась с грохотом, откинув настежь дверь, подняла повыше бьющую белым светом газовую лампу и радостно вскрикнула: 'Нашла!'
'Я должен извиниться за свой гнев, я поторопился', — быстро выводил Рыжий пальцем Илану на предплечье, пока тот усаживал его в спутанные складки мехов и бархата на кушетке и снимал Рыжему с плеча рубаху — посмотреть, послушать, оценить состояние шва, раз уж есть лампа. Мышь пыталась лепетать: 'Еще же не поздно, еще до полуночи целая стража, я думала, вы работаете...' Илан смолчал про манеры и очередную болтовню, взял Мышь за шиворот и выставил ее на поиски горячего чая, без чайника велев не возвращаться.
— Ты тоже не оправдывайся, — сказал Рыжему. — Ариран торопится, ты торопишься, а попадает от вас обоих мне. Разбирайтесь друг с другом вовремя и сами. То, что ученик твой рвется действовать и рыдает по ночам в уборной, от того, что не получается, тебе должно быть заметнее, чем мне.
Рыжий вскинул голову, развел руками: он, Рыжий, Обморока в слезах по уборным не ловил, не знает про такое. Илан опустил ему руки, посадил ровно.
— Не маши, мешаешь... Все отлично у тебя. Придешь завтра в первую дневную в кабинет на втором этаже, я сниму тебе швы. И не надо мне ничего объяснять. Ты здоров, как конь. Надоело здесь, застоялся, брыкаешься. Понимаю. Завтра отпущу на свободу.
'А Ариран?'
— Его пока не отпускаю. Ему еще дня три побыть нужно.
'Я с ним. Не пойду один'.
— Какая трогательная забота, — усмехнулся Илан, помогая Рыжему попасть в рукав и завязать потрепанную больничную одежду.
И какая серьезная необходимость в контроле. Илан смотрел на сидящего перед ним Рыжего сверху вниз, и чувствовал, как внутри просыпается недогосударь Шаджаракта. Он ни на мгновение не верил, будто Небесные Посланники Хофры держатся вне и вдали от кланов и никак не подыгрывают их интересам. Значит, Рыжего с Обмороком сейчас всерьез столкнуло. Не разнесите нам конюшню, господа, лягаясь в порыве срочно что-то предпринять.
Рыжий ухватился за его ладонь:
'Без меня Ариран сам навредит себе и другим'.
— И что прикажешь мне с ним делать?
'Если б знал, сделал бы сам', — быстро вывел Рыжий.
Он отпустил руку Илана и 'смотрел' мимо. Слова про Арирана в уборной его серьезно огорчили. Илан думал: вы двое, таргский император, Палач, 'Итис' со своими ящиками, 'Гром' с теми же самыми ящиками, Намур с дознаниями... Жила себе Арденна, никому не мешала. Что вам всем здесь нужно? Или вы приманка, чтобы выловить с вашей помощью береговых крыс, включая предателей с Ишуллана? Почистить шкуру от паразитов за порогом исконно имперских земель? Дело серьезное и важное, согласен, но вы же все повисли у меня на шее...
Рыжий встрепенулся, словно прочел его мысли.
'Гром' старое корыто, — он уцепился Илану за руку и, кажется, не собирался уходить. — Не смог сам взять ваш корабль на абордаж, нанимал пиратов в брахидских водах. Его не бойтесь. Но люди с него плохо влияют на Арирана. Я откровенен'.
Это было что-то новенькое. Известное, но новенькое. Рыжий размышлял, какую еще информацию он может сбросить, чтобы вызвать доверие. Однако выдавать чужие тайны — еще не откровенность.
— И в чем опасность? — спросил Илан.
'В запрете кира Хагиннора на встречу с Небесным Посланником Ходжера. В том, что Белые с Небесными Посланниками совсем не считаются. Белые хотят войны. Мой клан не хочет. Мне нужен ходжерский Посланник. Только мне. Очень нужно'.
— Я не хозяин киру Хагиннору. Я даже не его советник. Меня предупреждать об этом бесполезно. — Илан тронул Рыжего за плечо. — Ты ждешь чудес. Я не могу их сделать для тебя. Я раз спросил, мне отказали.
'Не жду. Но надеюсь'.
— Кир Хагиннор тоже надеется на драку между Серыми и Белыми, — сказал Илан. — Скорее оправдаются его надежды, чем твои. От вас Белые точно знают, чего ждать. Вы тысячу лет живете бок о бок. А от Ходжера с его новым Посланником неизвестно, что прилетит в ответ. Ведь так? Нет, не надейся, что кир Хагиннор тебе разрешит или поможет, или я смогу его уговорить. Это выгода для империи, а не его каприз. Сейчас что выгодно империи, то выгодно Ардану. А я... ты знаешь, кто я такой. Мне трудно говорить людям 'нет', но ищи Посланника сам. Я больше ничего не хочу об этом знать. Ни от тебя, ни от Арирана. Или вместо помощи я стану вам мешать. Я тоже откровенен.
Рыжий отвел глаза, как зрячий. Потом нерешительно потянул руку к Илану, и тот снова дал ему свою ладонь.
'Что хочешь взамен? Я многое могу'.
— Взамен — ничего. Я не меняю милосердие на вещи. Я хочу, чтобы все вы были живы. Ты, Ариран, Палач, доктор Зарен, другие. По крайней мере, чтобы вы уважали мою работу и, если с вами что-то нехорошее случится, — не на моей земле, и чтобы я об этом не знал. Я лечу людей. И хочу видеть результат своих трудов не в морге.
'Ты дал клятву спасти столько людей, сколько убил твой отец, я знаю'.
— Я не давал такой клятвы, мне ее приписали. Но я был бы рад, если бы это возможно было сделать.
'Белые скоро открыто обвинят Ходжер в нарушении старых договоров. Они собирают доказательства. Война будет. Я тоже хочу, чтобы все были живы, только не получится по-нашему'.
— Твой клан в дурацкой ситуации, — сказал тогда Илан. — Чтобы привлечь Ходжер на свою сторону в целях мира, вам нужно вступить с собой в противоречие и самим начать с Белыми войну. Напасть первыми, чтоб быть целее. Тогда, возможно, вам Ходжер поможет. Только в этом единственном случае. Если первыми выступят Белые, помощи не будет. Потому что ваши антивоенные настроения заставляют Ходжер сомневаться, поможете ли вы сами Ходжеру, если Белые нападут не на вас, а на него. По крайней мере, так я понимаю происходящее.
'Война плохой способ устанавливать мир. Очень плохой. Мы хотим торговать и готовы делиться знаниями'.
— Вы готовы. Молодцы. А уже не надо. У Белых полно тому доказательств.
Илан хорошо помнил те прежние беседы про договор о нераспространении знаний, о дикарях с побережья Хофры, по сей день молящихся деревянным богам; помнил и то, что видел на Ходжере — разницу в жизни, разницу в образовании, разницу буквально во всём, но разницу, идущую не извне, не купленную на Хофре и не взятую из неведомых тайных хранилищ, а создаваемую там же, прямо сейчас, умами и силами не только ходжерцев, но и тех, кто прибыл с материка. Илан проговорил:
— Будь я на месте кира Хагиннора, я сказал бы вам так: вы долгое время не давали людям то, чем владеете, либо давали, но за очень большие деньги. На Ходжере научились зарабатывать эти очень большие деньги, но уже не хотят покупать у вас ваши знания, а хотят вложиться в собственное производство. Или вы думали, что мир не поменяется никогда? Он поменялся. Дикари умнеют на глазах. Возьми хотя бы меня...
Рыжий его словно не слышал: 'Мне нужен ходжерский Посланник, он поймет. Кир Хагиннор знает, кто он'.
В дверь протиснулась Мышь с пузатым чайником и чашками.
— Иди спать, — устало сказал Рыжему Илан. — Или ты чаю хочешь? Нет?.. Мышь, проводи господина Мараара.
Рыжий смело шагнул к двери и даже не задел ни стол, ни шкаф. Куда на ночь глядя двигаться с такой решимостью? Разве что проверять уборную, не рыдает ли там кто.
— Я устал от него, — сказал Илан Мыши, когда она вернулась. — Я от всех устал. Ты спи, если хочешь, здесь, а я пойду во флигель. Сто лет не отдыхал по-человечески.
* * *
Утром, пытаясь за завтраком разбудить в себе 'парня из префектуры', как наиболее равнодушную к житейским неприятностям сторону своей личности, Илан без аппетита ковырялся в тарелке. Внешне все было отлично. Мягкая постель, в которой он провел полные две стражи, чистая одежда, омлет с зеленью, поданный на царском столовом серебре, медовые коржики и хороший, по-настоящему хороший, чай в тонкой фарфоровой чашке. Оно и внутри могло бы быть отлично, если бы доктору Илану доступны были простые радости бытия. Если бы на каждое его 'хорошо' не приходилось равновесное, а то и превышающее по значимости 'плохо'.
Вчера, выйдя из сестринской, он встретил Палача и Зарена, бредущих со стороны уборной. Первой посетившей его мыслью было, что мальчики наконец-то окрепли и отныне хотят писать по-взрослому, а не в горшок. Второй, что мысль перенести кабинет в помещение, расположенное почти дверь в дверь с уборной — все же не самая удачная. По коридору, навстречу всем, точь-в-точь как Мышь, скакала ночная гостья Проныра, подбежала, обняла отца, и совсем другим стало лицо Палача. Треснула каменная маска, побежала морщинками, сразу заметно стало, что этот человек не привык улыбаться, стесняется при посторонних своей улыбки и отцовской нежности, но ничего не может с собой поделать. Зарен сделал несколько шагов к Илану, оставив Палача с дочерью, и, почти не заикаясь, тихо сказал:
— Не смотрите в ту сторону строго, это семья, которой очень не повезло. Это вся его семья. Их род исчезает, он почти закончился — зря и бесславно. В каждой семье нашего клана был свой Небесный Посланник, свой герой и повод для гордости, в некоторых не по одному. А когда подошла их очередь, в-видите, какое случилось с ними несчастье. Девочка не говорит, ее считают дурочкой, но она не дурочка. Она могла бы, мне видно это, к-как врачу. Только кто же им и мне поверит. Зашугали ребенка, как зверька...
— Потому ее отец так не любит Небесных Посланников, — заключил Илан.
— И поэтому тоже.
Илан посмотрел немного. Вот она, та семья, которую искал доктор Гагал. Очень небольшая, но в ней никто никого не ненавидит, никто не завидует и не выхватывает последнее из рук. Им не досталось почестей? Зато им дано понимание и любовь.
Дальше Илан пошел во флигель. Дома его ждали всегда. Всегда была готова постель, стол, горячая вода, готовые помочь в любом бытовом вопросе слуги. 'Плохо' заключалось в том, что Илану нельзя было спать больше полутора страж подряд в удобной постели, потому что тогда ему снились сны. В прошлый раз, зайдя в спальню на ночь, он увидел покойника Номо, пришедшего с жалобами на господина Адара. Это было необычно. Но на этот раз ему приснилось то, что всегда.
К смертям пациентов на руках доктор Илан давно привык. Даже к смертям тех, к кому нечаянно привязался. Бывают пациенты и пациенты, болел, умер, унесли, забыл. Бывают такие, к которым прикипаешь, цепляешься, болеешь вместе с ними, переживаешь, вспоминаешь, и очень большого труда стоит не умирать каждый раз с одним из них. Отстраняться в последний, а лучше в предпоследний момент, иначе выгоришь, сломаешься. А они заглядывают в глаза, ищут чуда, верят в чудо. Взгляд приходится отводить. Потом, где-то на дне души, остается маленькое, стылое слово 'жалко', но и оно постепенно тонет в потоке новых забот и тревог, утром было, вечером — слишком устал, чтобы кого-то жалеть. Смерть... что такое смерть? Работа. В операционной не жизнь бьется со смертью, а смерть бьется с жизнью. Ты просто стоишь у нее на пути. Иногда смерти удается через тебя перешагнуть.
Однако смотреть по ночам в глаза Илану приходили совсем другие призраки. И отвести глаза он хотел бы, да не мог. Мгновенный бросок и каменный, неживой, невидящий взгляд огромной змеи, которая душит ненавистного Илану человека. Илан знает, как разжать смертельные кольца, но не делает этого. Не шевелится. Молчит. Смотрит. Вместо ответа на сиплый шепот: 'Помоги... Помоги же!..' — снимает щит с окна в единственной каюте баркаса и помогает. Но не захлестнутому поперек шеи Черному Адмиралу, а змее — вытащить добычу наружу, унести под воду, прочь. Чтобы не молчать и не смотреть.
