— Нет, к вам у Конгрегации претензий не имеется, — сдержанно отозвался Фридрих. — Прежде, чем продолжить, я хотел бы сказать, что рад вас снова видеть.
— Отчего-то есть в этом сомнения, — скептически заметил стоящий чуть поодаль фельдхауптманн, и наследник сухо улыбнулся:
— Я рад видеть вас здесь, на этой поляне, а не в долине во главе войск трех ортов. Это вселяет надежду на мир.
Фельдхауптманн едва заметно кивнул, явно давая понять, что оценил дипломатичность и мирный настрой, за что удостоился косых взглядов соотечественников. Он вообще смотрелся чуждо на этом собрании мужей; чуть более вольная поза, чуть менее напряженный тон, чуть более открытый взгляд... Словно и не война дышит в затылок, словно не враг стоит по ту сторону черты; на наследника фельдхауптманн поглядывал с интересом, оценивающе, как смотрят на противника в шахматной баталии — без враждебности, но с готовностью в любой момент вступить в бой.
Йост Штайнмар, фельдхауптманн Швица.
Не заметить, что он был куда моложе своих спутников, да и самого майстера инквизитора, было невозможно, и, не опиши наследник заранее каждого из ожидаемых гостей, Курт даже усомнился бы в том, что человеку в таких летах вообще кто-то мог доверить предводительство войска целого орта. Впрочем, его избрание могло быть и вынужденным, как в случае с самим Фридрихом, и временным — обусловленным вероятной войной, и чем больше Курт наблюдал за ним, тем все более убеждался в своем предположении. С первой же фразы нельзя было не заметить, что не слишком популярный за пределами центральной части Империи хохдойч Штайнмар выдавал довольно легко и почти привычно, чего нельзя было сказать о натужном говоре его собратьев. Фельдхауптманн говорил с заметным акцентом, но, тем не менее, как человек, много времени проживший в вынужденном общении именно на этом языке. Бывал в Германии? Учился там, работал, служил?.. Возможно, служил; гельветов многие ценят как бойцов... И вполне вероятно — за то теперь и избрали фельдхауптманном: как знатока противника...
— Итак, — продолжил Фридрих, — хотел бы представить вам человека, ставшего внезапным участником этих переговоров. Это Курт Гессе, следователь Конгрегации первого ранга. Полагаю, одного имени уже достаточно для того, чтобы всем стало понятно: его присутствие — не блажь и не случайность.
Взгляды сместились на Курта, его разглядывали в упор, не скрывая любопытства, враждебности, настороженности — всего того спектра чувств, к коим он уже привык и каковые с удовольствием бы, как и прежде, проигнорировал, не завись от них столь многое в этот раз.
— Но, — продолжал Фридрих, словно не заметив возникшего напряженного молчания, — к его делу мы перейдем позже. А пока я хотел бы вернуться к тому, ради чего мы здесь, и к моим предложениям.
— Они сильно сходят с требованиями, — мрачно заметил доселе молчащий человек, чем-то похожий на одно из тех деревьев, что растут на открытых скалах — приземистый, коренастый и какой-то узловатый.
Бальдерих Куммер, ландамтманн Унтервальдена. Первый, кто заявил, что орт присоединяется к мятежу Ури...
Наследник снова кивнул с подчеркнутым пониманием:
— Разумеется. Потому что требованиями они и являются.
Карл Шильбах шумно втянул воздух, точно разозленный бык, мельком переглянувшись со своим фельдхауптманном, и сделал шаг вперед, вплотную к поваленному дереву.
— Мы стали согласны говорить здесь, — даже не пытаясь скрыть злость, сообщил он, — потому что вы сказывали о старых договорах.
— Говорил, — подтвердил Фридрих. — И я задал вам вопрос, на который никто из вас все еще не ответил: хотите ли вы, почтенные ландамтманны, чтобы ваши орты по-прежнему, в соответствии со старыми договорами, имели представительство в райхстаге. Я надеялся услышать ответ сегодня.
— Вопрос задан с подвохом.
Куно Гроссер, ландамтманн Швица. Единственный, кто не мечет взорами громы и молнии, если не считать швицского же фельдхауптманна; но если парень смотрит на наследника с интересом, то этот — с холодной, расчетливой враждебностью... Опасный человек. Самый опасный из присутствующих. Решить может, что угодно, и поступить непредсказуемо...
— Вопрос задан просто, — возразил Фридрих. — Он прям и бесхитростен. Если да — принимайте мое предложение. Всё будет забыто; единственное дополнительное условие — выдача тех, кто поднял руку на наместника и на служителя Конгрегации и его людей. Ко всем прочим не останется никаких претензий, никому не будет предъявлено никаких обвинений, разойдемся миром.
— А их семьи? — уточнил фельдхауптманн Швица и, когда взгляд наследника сместился к нему, Штайнмар с расстановкой повторил: — Семьи тех, кого вы требуете выдать. Что будет с ними?
— А разве они кого-то убивали? — не ответив, спросил Фридрих невозмутимо, и тот едва заметно одобрительно кивнул. — Старые договоры никуда не делись, и позволю себе напомнить, что первым их нарушил тот, кто убил имперского наместника. Вторым — тот, кто начал бунт. И третьим — тот, кто поддержал первых двух. Так почему же сейчас вы говорите так, будто соблюдать их отказываюсь я?
— Вы говорили такие слова на прошлой встрече, — хмуро сообщил Шильбах, и Фридрих качнул головой, одарив ландамтманна Ури укоризненным взглядом:
— Неправда. Я сказал, что вскоре все изменится. Всё. Не договоры Империи с Сотовариществом или с каждым из ортов в отдельности, не я изменю своим словам — изменится всё, даже сама Империя. Все будет иначе.
— Не слышал, чтобы собирался райхстаг по такому вопросу, — с сомнением возразил ландамтманн Швица, и Фридрих кивнул:
— Да. Никто не слышал. Потому что еще не собирался.
— И откуда нам знать, понравится ли нам ваша изменившаяся Империя? — осведомился Йост Штайнмар. — Вы предлагаете нам купить мешок с неизвестным содержимым, обменяв его на самих себя.
— Я сказал все, что мог, — качнул головой наследник. — Все, что было возможно сказать вслух, я сказал еще в прошлый раз и не вижу смысла повторяться. Предполагалось, что сегодня я услышу ответ. И надеялся, что он будет 'да'.
— А коли 'нет'? — угрюмо уточнил Шильбах.
Фридрих коротко переглянулся с молчаливым сумрачным фон Тирфельдером и сухо ответил:
— Тогда будет война. Если вы так жаждете войны — вы ее получите. Бог свидетель, мне этого не хочется, это ни для кого не лучший вариант, но такой ответ не оставит мне выбора. Буду говорить прямо. На территориях Сотоварищества будут имперский закон и имперская власть, с вашим участием или без него. Я, — продолжил он, получив в ответ лишь молчаливые испепеляющие взгляды, — готов дать вам время, еще несколько дней. В последний раз. Если на эту встречу вы явились для того, чтобы убедиться в неизменности моих слов — да, только это я и могу вам предложить, ничего нового сказано не будет, и условия остались прежними. Если вы надеялись услышать что-то другое, должен вас разочаровать. Только так, как я предлагаю, или никак. Вы дадите ответ сейчас или воспользуетесь отсрочкой, которую я даю?
Молчание тянулось еще несколько мгновений — напряженное и глухое; собравшиеся по ту сторону упавшего дерева люди переглядывались, и по этим красноречивым взглядам Курт понял, каким будет ответ, еще до того, как ландамтманн Швица кивнул:
— Да. Мы будем думать еще раз.
— Последний раз, — уточнил Фридрих. — Больше отлагательств не будет. В следующий раз мне нужен ответ, и его отсутствие будет расценено, как ответ отрицательный. Надеюсь, мы друг друга поняли... Последние же минуты нашей встречи, — ровно продолжил Фридрих, не услышав в ответ ни слова, — я бы хотел посвятить делу, по которому в эти края прибыл майстер Гессе. Как я уже говорил, одного только его имени должно быть достаточно, чтобы понять: дело это нешуточное. Далее — пусть лучше скажет он сам. Майстер инквизитор? Прошу вас.
Курт благодарственно кивнул, старательно игнорируя все более напряженные и неприязненные взгляды переговорщиков, и, выждав секунду, произнес:
— Доброго вечера, почтенные ландамтманны. Оговорюсь сразу: я не политик, а посему не умею и не вижу смысла петлять, подбираясь к главному окольными путями. Я скажу как есть; это сбережет и мне, и вам время и душевные силы: вам явно не слишком уютно здесь находиться, а мне неприятно вынуждать вас затягивать это пребывание. К тому же, вынужден признать, то самое дело, в связи с которым я оказался здесь, и без того затянулось, и мне бы хотелось разрешить его поскорее.
— Так будет хорошо, — снова сказал Куммер, одарив майстера инквизитора очередным хмурым взглядом, и выразительно повел рукой: — Говорите.
— В иное время, — продолжил он, исподволь отслеживая оттенки во взгляде каждого, — я бы просто вошел сюда, лишь поставив вас в известность о своем пребывании, и на том все возможные проволочки были бы исчерпаны. Вам не было бы до меня дела, и я исполнял бы свою службу спокойно, ни на что не оглядываясь, как и в любом ином уголке Империи. Однако в нынешней ситуации мне бы не хотелось соваться на земли ортов по вполне понятной причине: если со мной что-то случится, в дело вмешается Конгрегация, которая очень неприязненно относится к убийству своих служителей, а мне бы не хотелось стать причиной нагнетания обстановки. Посему вместо того, чтобы вслепую бродить по холмам и деревням, я обращусь к вам с вопросом, на который прошу вас ответить искренне. С первого взгляда может показаться, что это не так, но тем не менее — это в ваших интересах.
Во взглядах напротив отразилось недоверие, однако никто не произнес ни слова, и Курт, помедлив, продолжил:
— Дабы стало ясно, насколько серьезно дело, приведшее меня сюда, я вкратце перескажу то, что вскоре вы услышите сами: молва придет быстро, однако, как водится, случившееся обрастет подробностями, коих никогда не бывало, я же изложу лишь то, что произошло на самом деле. В городе Бамберге, далеко отсюда, около трех недель назад тайные малефики совратили к ереси епископа, который, в свою очередь, вовлек в эту ересь почти весь город. Последствия этого, мягко скажу, крайне досадны: половина города разрушена, более трети жителей мертвы, епископ мертв, местное отделение Конгрегации мертво в полном составе, город пребывает в смятении. Но все могло быть хуже, если б мне, исключительно с Господней помощью, не удалось предотвратить худшее.
— Еретики вырезали треть города и разрушили половину? — с явным скепсисом усмехнулся Йост Штайнмар, и Курт подчеркнуто благодушно улыбнулся ему в ответ:
— О нет, что вы. Они всего лишь пробудили к жизни тварь, запертую по ту сторону человеческого мира, а уж она разрушила дома и убила горожан. Вообще говоря, в ее планах была прогулка с теми же целями по всей земле, однако мне посчастливилось вовремя найти способ остановить ее.
— Разрушенный город и убитые жители. Плохо сносится со словом 'вовремя', — заметил Шильбах, и Курт нарочито удрученно вздохнул:
— Да, это безрадостная, но, увы, неизменная неприятность, с коей мне приходится сталкиваться все время моей службы: люди, не желающие оказать помощь, ответить на мои вопросы или своевременно сообщить о замеченных ими явлениях. Результат всегда скверный, а порой и трагический. Именно потому я и сказал в начале нашей беседы, что ваш искренний ответ — в ваших интересах. Полагаю, вам бы не хотелось повторения бамбергской истории в ваших ортах.
— Как этот ваш Бамберг увязан с нашими землями? И как что-то может грозиться нам? Если вы купно с Господом всё так успешно порешили?
— Связан — как и всегда: людьми, — отозвался Курт, не став заострять внимания на весьма вольном поминании Создателя. — По той же причине сохраняется и угроза. Итак, я хочу задать вам вопрос: не появлялись ли в одном из ваших ортов чужаки? Я не говорю о путниках, странствующих рыцарях, торговцах или бродягах; разве что кто-то из упомянутых осел на ваших землях и был принят вашими соплеменниками. Человек, которого я ищу, испытывает дурную тягу к событиям, связанным с бунтами, войнами, народными волнениями и прочими нехорошими событиями; порой он провоцирует их сам, порой приходит на готовенькое и лишь раздувает пламя. Он умеет говорить — говорить красиво и проникновенно, умеет затронуть душу каждого, к каждому подобрать ключик. Говорит он о простых людях и их страданиях, о вырождении и бездарности власть имущих, о старых временах и величии народа, вот только ни народ, ни его величие или страдания его не интересуют. Он еретик, язычник, малефик, и его единственная цель — уничтожить Империю, Церковь и учение Христово как таковые. Все прочее для него — оружие и средство: от отдельных людей до целых общин, городов и народов. Тварь, разбуженная в Бамберге, дело рук его помощников, и по его задумке — она должна была стать его оружием, применить которое он смог бы где угодно и когда угодно. Возможно, и здесь.
— Какой ужасный человек, — холодно отметил Карл Шильбах. — Аж бедствие. Такое кошмарное создание было бы тяжко не заметить, если бы оно явилось в наших землях. Я такого не замечал. Други, — наигранно переглянувшись со своими спутниками, вопросил ландамтманн, — как у вас? Было ли слышано хоть что-то о таких жутких гостях в ваших местах?.. Нет, — развел руками он, когда в ответ прозвучала лишь тишина. — Как сами наблюдаете, майстер инквизитор, человека, которого вы ищете, тут нету. А раз сам господин герцог сказал, что больше нам изъясняться не о чем, то встречу можно кончить.
— Я это вполне допускаю, — подчеркнуто доброжелательно согласился Курт. — Я допускаю и то, что его здесь нет и не будет, и то, что он скрывается столь тщательно, что не попадался никому на глаза, и то, что его здесь еще нет, но он появится в будущем. Посему перед тем, как мы распрощаемся, я оставлю вам его описание и буду надеяться, что вы сообщите о его появлении, буде таковое случится. Я ведь могу на это надеяться?
— А конечно, — не отводя взгляда, кивнул Шильбах. — Если в наших краях явится малефик, который зазывает жутких тварей и разрушает наши дома, мы немедля же сообщим об этом, не сомневайтесь. Как видится ваш еретик?
— Как крестьянин, — ответил Курт, демонстративно не замечая иронии в голосе переговорщика. — Как обычный крестьянин — крепкий, рослый, сильный, хотя немолодой, под пятьдесят. Серые глаза, крючковатый нос... С ним должен... может быть ребенок. Девочка. Или мальчик, который на самом деле та же девочка, попросту переодетая; возможно, с ним также женщина примерно одних с ним лет, может называть себя Бертой.
Над поляной снова повисла тишина, и во взгляде фельдхауптманна Штайнмара сквозь смесь насмешки и настороженности проступила явная, неприкрытая неприязнь, граничащая с отвращением.
— Инквизиция теперь гоняется за детьми? — уточнил тот, даже не пытаясь скрыть враждебности. — Исключительно на случай, если эти страшные люди попадутся на глаза: а в чем обвиняется эта переодетая девочка? Тоже разрушила город? Угнала чужую метлу? Съела всех соседских младенцев?
Нервно.
Слишком нервно. Слишком уж много аффекта, слишком легко встал на дыбы... Будь это женщина, враждебно настроенная обывательница, которую расспрашивает надоедливый oper, такое поведение было бы понятно, но здесь, доверенное лицо в переговорах, где цена слова — мир или война?..
