Человек, как бы ни лез он вон из кожи, никогда не обретет в этом мире полной свободы. А тот, кто все ж таки обрел, уже никому и ничего не расскажет. Всю жизнь человек живет, мирясь с определенными ограничениями — иногда они меняются, но не пропадают насовсем. Их не счесть, но, отбрасывая навязанные нам самой природой (Как то: телесное несовершенство, мимолетность человеческой жизни, интеллектуальная ущербность. Кстати, эти рамки, вопреки утверждениям поэтов и всевозможных казуистов, не ущемляют нашей свободы, а лишь облекают ее в зримую и понятную форму.), наиболее гнетущими из них являются те, которые человек ставит себе сам. Почему и зачем мы их себе устанавливаем — вопрос другой. Иногда это большое благо, защищающее нас от безумия и, как следствие, от ненависти окружающих. Орочимару не побоялся этой ненависти. Он сделался безумен и свободен. Он не устанавливал себе новых правил взамен отринутых, он ломал любые шаблоны, желая познать, насколько не-человеком... нет, над-человеком он может стать. Как человек Орочимару ужасал, но как ученый и философ — был бесподобен.
Нет, Сакура не восхищалась изобретением Орочимару, хотя оно и было не лишено изящества. Ее горячечное состояние скорее обуславливалось своего рода культурным шоком, когда хрупкий покой всего того, во что она верила, оказался нарушен человеком, которого, несмотря на все его прегрешения, куноити все-таки считала своим соотечественником.
Наруто меж тем мыслил несколько приземленней.
— А вот лично я никогда и не сомневался, — невозмутимо заявил он, — что Орочимару — полный пи..з.
— Не стану возражать, что такое определение напрашивается само собой, — пожал плечами адмирал-префект, — но в данном контексте оно неуместно.
— По-моему, лучше не придумаешь.
Порассуждать об эротических пристрастиях змеиного саннина им не пришлось.
— Мутэ-сама! — от особняка к ним стремительно несся Касимо, убийца на службе у адмирала-префекта. Одной рукой он придерживал катану в ножнах, другой — широкополую шляпу с пером. Его нога увязла в песке, шляпа слетела и скатилась в воду. Касимо притормозил перед Укиё, отдуваясь и утирая рукавом пот со лба.
— Мутэ-сама...
— Во имя морского дьявола, Касимо! Что за шумиха? Очередным крутым ребятам из портовых кабаков неймется отправить меня в прогулку по доске? — для общения с подчиненными у Укиё была припасена иная, отличная от 'гостевой', манера речи. Фальшивое заискивание и слащавость пропадали, появлялась непреклонность и твердость, лексикон вмиг наполнялся морскими словечками.
Мичман замотал своей гривой, заплетенной в копну мелких косичек.
— Диспетчерская порта приняла экстренный радиосигнал от нашего судна.
— СОС? — лениво осведомился адмирал-префект. — И ради этого ты прервал наш дискурс?
— Нет, Мутэ-сама. Их капитан рехнулся. Несет какую-то околесицу, говорит, что...
— Стой! Сперва назови мне имя корабля.
— 'Акебоно', босс.
— 'Акебоно'... 'Акебоно'... — Укиё на пару секунд выпал из реальности. В его мозгах с шелестом переворачивались страницы незримого реестра судов Рифа. Он все их знал на память. — Помню такой. Старожил, но год назад прошел переоснащение, так что машина у него недурная. В час делает не меньше, чем 'Мурасамэ' и 'Юнаги'.
— Они идут на всех парах. Торопятся укрыться в порту. Клянусь, я не потревожил бы вас из-за такой мелочи, но их капитан, видать, то ли упитый, то ли упоротый, босс. Он призывает на помощь всю пиратскую вольницу. Утверждает, что за ним гонится 'Василиск'.
