— Всё сказали? — полюбопытствовал академик.
— Мата было в три раза поболее сказанного, но его я опустил. — признал я.
— Это вы молодец, что опустили, — покивал собеседник. — Вот же вы терн, Ормонд Всеволодович.
— Аз есмь, — не стал спорить я.
— Леший с вами, творите, что пожелаете. НО! — возвысил голос Изяборыч. — В первый, испытательный полёт пойдёт милитант. До пустоты вашей разлюбезной добираться не будет. Но атмосферные манёвры совершит. Это раз. Далее, перед вашим полётом всё, подчёркиваю, всё, проверят специалисты, и ежели вы хоть на один их вопрос, касательно безопасности, не ответите — не полетите! Ибо пусть я лжецом стану, но не убийцей таланта. Это два.
— Да, в общем-то, с вами спорить глупо, — пожал я плечами. — Вот только вопросы касательно личной безопасности. А то станут вопросы задавать о смысле жизни, куда подевались боги и прочие глупости.
— Не станут, — оповестил академик. — Значит, договорились, Ормонд Володимирович? — протянул он лапу.
— Значит, договорились, Всеволод Изяборович, — пожал я протянутое.
На том и распрощались, а то темнело изрядно. А я, шествуя по парку Академии, размышлял. Ну и злопыхал немножко, в дань тернистости своей — жизнь ценна моя, видишь ли! Достояние Полиса, куда деваться.
Впрочем, по здравому размышлению, дядьку понять можно. И сиракузянином он меня не зря обозвал, пусть и завуалированно.
Ну реально, положим, в Мире Олега появляется изобретатель, открывший, скажем, сверхсвет, биокомпьютеры и сверхпроводники, единомоменто. И будет ему, положим, лет двадцать. Так его на руках носить будут и кумирни ставить. Ентот, как его, бренд из него сотворят. Который кумир.
А у меня, если разобраться, задел выходит примерно в том же весе. Даже стыдно немного, что всё ворованое. Немного, потому что рвал я себе афедрон и рвать буду. И стараюсь, пусть и для себя, но и для других. Так что с совестью у нас военное перемирие — она меня неприцельно бомбардирует, а я от неё уворачиваюсь, заключил я, не без ехидства.
Так до самоката и добрёл, где Твёрд почивать изволил. Вот, тоже свинство моё: раз у нас с денежкой всё хорошо стало, нужен нам водитель отдельный, а то старика гоняем, который садовник и снабженец вообще-то.
Эфирно слугу переместил, аккуратно, не разбудив, на место водительское уместился, да и поехал домой, где ждали меня моя овечка и моя бабочка. Ну а что, Люцине подходит, да и имя у неё подходящее.
Так и добрался до дома, где ожидали мою персону девчонки. Овечка моя с видом печальным, бабочка — нахмуренным.
— Ты почему не фонил? — вопросила Люц.
— Экзамен менее трёх часов занял, — буркнул я. — Думал, после встречи с Всеславом Изяборычем отфоню, а то и приеду. А вон оно, как вышло. Ну не из кабинета главы Академии было же звонить? Неудобно, — нашёл крайнего я.
— Неудобно? Тебе? — с ехидством вопросила Люц, аж овечка моя покивала.
— Я, вообще-то… — начал было я, но подумал, вид покаянный принял, чело опустил. — Ну да, я бы и позвонил, но всё в делах были. Запамятовал. Простите свинтуса. Волновались?
— Волновались, — кивнула овечка. — Ну да ладно, хорошо, что всё хорошо. Пойдём ужинать, Ормоша.
— Пойдём, вепрь могучий, — явно отойдя, фыркнула Люц.
— Пойдём, моя бабочка, — отомстил я, свежепоименовав подругу под ликование Милы.
И на ужине, помимо еды, наслаждался тем, что Люц вяло отбрыкивалась от чести быть поименованной, мол, не чешуйчатокрылая она. На что Мила резонно возражала, что Люц идёт, а насчёт крылов и чешуёв — сие не показатель. Вон, Мила тоже не парнокопытная, а всё одно овечка.
— Ладно, милые вы мои овечка и бабочка, давайте думать и решать, — перекусив, озвучил я. — Должности у меня две вышло: руководитель направления полётов и куратор движителей реактивных, как и производства и исследований полупроводников. Сие хорошо, но вопрос: Мила, ты ко мне в помощницы пойдёшь?
— Я с радостью, Ормоша. Но я же и не умею ничего, — развела Мила руками.
— Ерунду не говори, твою работу секретаря два товарища Главы Управы образцовой отметили, — нахмурился я. — Кроме того, в труде нашем без тебя мы бы и не справились. Учишься и прочее… Так, погоди, овечка моя, ты что, на похвалу напрашиваешься? — возмущенно вопросил я у Милы, посверкивающей глазками. — Научила девицу плохому? — возмущенно уставился я на Люц.
— Вот ещё, — подрагивая губами, буркнула девица. — Она сама, кого пожелаешь, научит.
— Так, ладно, — не стал я лишний раз терниться. — Пойдешь в помощницы? — воззрился я на Милу.
— Пойду, Ормоша, — кивнула овечка, не став на этот раз выделываться.
— Да, а я выйду в стороне, — несколько надулась Люц.
— Вы мне за отсутствие фони мстите? — подозрительно воззрился я на девиц, ответа не дождался, да и продолжил. — И с чего это вы, Люцина Перемысловна, в стороне останетесь-то? Кто у нас две трети службы в Академии проводит? — уставился я на Люц. — Или думаешь, расчёты уменьшатся? Нет, ну если тебе самой не интересно, — задрал уже я пята… нос в смысле, да.
— Интересно мне, интересно, — буркнула Люц.
— Так, сударушки вы мои, пойдёмте-ка в спальню, — принял я волевое решение.
— Зачем? — последовал вопрос.
— Как зачем? — возмутился я, прихватив подруг за талии и таща добычу в логово. — Я — извиняться буду. А мы вместе — налаживать взаимопонимание, — изрёк коварный я.
Наутро были невыспатые. Но извинённые и взаимопонимание наладившие. Люц, у которой ещё день отпуску был, будить не стали, а вдвоем с Милой до Академии направились.
И завертелось. Хотел бы сказать что дела, но не дела — делишки. Бюрократия всяческая, от оформления меня и Милы до собеседований с главами других проектов и замов. Персонал-то Академия предоставляла, но с замами взаимопонимание нужно, и пару дядек пришлось завернуть: ну я всё понимаю, но смотреть на руководителя, в моей морде, снисходительно, да ещё и через губу поучать… не сработались бы.
Но это полбеды. Сами лаборатории, новому проекту отведённые, были моей ответственностью. Причём, я в половине оборудования ни беса не понимал! Неделю не спал толком, с подругами, как робот, штудиям предавался, часто бревном лежа. Всё впихивал в свою бестолковку технические описания и прочие моменты.
Так ещё кажный второй в ентой академии дурацкой на меня снисходительно и осуждающе взирал! Молод, мол, для академика! Я уже признаться, прикидывал, как мой пулемёт Максим в Академию притаранить, как Мила, за мной следующая, на меня пристально уставилась. Благо она со мной по академии блуждала и все оказии вокруг видела.
— Ормоша, — оглядевшись окрест, обратилась моя овечка, так-то она меня Ормондом Володимировичем величала.
— Да, Мил, — устало отозвался я.
— А может, тебе бороду отпустить? — предложила она.
— Думал уже. Не растёт толком, окаянная, да ты сама видела, — вздохнул я. — Отец вообще говорил, до двадцати с гаком у него не росла.
И с некоторой печалью взирал я на отражение своей морды лица в стеклянной двери. Мало того, что восемнадцати нет, так ещё и пухлость моя годы сбрасывала, мальчишка-мальчишкой. Вот, казалось бы, академики, разумные люди. А выходит, лишь с возрастом, когда на возраст пенять и прилично, понимание приходит, что ерунда это.
— Ормоша-а-а, — позвала меня овечка, пальчиком тыкая в корпус терапефтический Академии.
Признаться, для начала я слегка покраснел. Потом овечку мою, разумницу, поцеловал всячески. А потом плюнул на график, да и потопал к терапефтам.
И не мгновенно, но через недельку обзавёлся хорошей такой бородкой на подбородке, с усами. А у Милы появилась новая секретарская обязанность — усы мои воском умащивать и завивать. У неё на диво быстро и ладно выходило. Тогда как мои попытки… вызывали у меня лично — страх, а у девочек моих — смех. И стройнила меня бородка, солидности добавляла, не без этого. Даже Всеслав Изяборович, узрев, одобрительно покивал.
Собственно, организационные вопросы еще несколько дней тянулись, пока, наконец, я с Милой рядом, да сотрудниками новыми, не приступил к новому проекту, “запусти Тёрна в космос” рекомому.
28. Эпилог
И началась суета, исследования и разборки всяческие. Вообще, я не раз и не два проклинал свое “сделать, проверить, поэкспериментировать”. Потому что вместо долгой, нудной, с кучей ошибок, причём не невинных, работы, можно было запиннуть на низкую орбиту ведро с одарённым и спокойно вернуться.
Не с меньшим энтузиазмом я мысленно слал кары и прочее неудобье на Изяборыча вообще, а также двух пенсионного возраста развалин в частности. Эти типы, вроде как "комиссия по безопасности полёта" с упорством, заслуживающим лучшего применения, являлись первое время раз в неделю, а несколько позже — раз в две недели. И задавали вопросы, в стиле: “а что будет если?”
Видимо, в ихней додревней юности, были эти кадры знатными вредителями, душегубами и палачами. Поскольку столь богатому воображению, в части поломок, неполадок и прочего подобного, причем непременно летального для пользователя толка, позавидовал бы кто угодно. Из тех, кому это интересно, безусловно.
А, помимо всяческих раздражающих моментов, вышло у меня так: “космической программой" под моим началом занимались два академика: один мой заместитель, второй более демиург, нежели исследователь. И полтора десятка лаборантов различного типа. Собственно, в данном, конкретном, случае иерархический статус был не столь важен, поскольку дело новое.
Реактивное движение и движители подмял под себя Лавр, против чего я не возражал совершенно: диалог с дядькой я наладил. Разработками рулили его замы, которым после моего третьего визита на тему “ваши рукосуи творят неудобоваримую дичь” был дан руководящий указ вот ентого конкретного Ормонда слушать. Ценным егойным указаниям внимать, Лавра дёргая только в случае совсем уж непреодолимых противоречий.
Слушали, внимали, даже выдали со временем весьма любопытное решение (момент с прижиманием заряженного потока плазмы к катоду изящно решили, разместив его в основании сопла).
И вышел двигатель, в котором мегаватты одарённого более чем пригодились. Переводились в реактивное движение с весьма пристойным КПД, причём для большого пустотного аппарата с несколькими двигателями выходило вообще сказочно: экономия топлива запредельная, скомпенсированная “скоростью истечения”. Но и однодвигательной ракете на одного человека выходило весьма и весьма пристойно.
Ну а далее бюро Лавра билось в двух направлениях, причём, подчас, весьма оригинально. Например, невзирая на изящный выверт с катодом, стенки сопла прогорали. Температура плазмы алхимической смеси была крайне высока, а компоненты — химически активны. Да и магнитные поля вкупе с ионизацией давали не самые приятные для металла параметры. Было это оправдано скоростью выброса, что понятно, приятно, но ни беса для многоразового корабля не годилось.
Соответственно, лаврушечные разработчики, для начала, вообще избавились от реактивного сгорающего топлива. Вот как от класса, заменив его перегретым инертным газом, который, как понятно, в реакцию с материалом сопла, по причине своей инертности, не вступал. Решение изящное, но режущее КПД в разы, так что от него отказались. В итоге облицевав сопло движителя керамикой, которая не прогорала, а, со временем, “стиралась” от потока плазмы.
Однако, во-первых, это было не слишком быстро. А, во-вторых, могучий интеллект одного пухлого типа, разродился мыслью и вправду изящной. И стала облицовка сопла сменной вставкой. Одноразовые керамические “патроны”, вставляемые в сопло, меняемые по мере износа. Самая прелесть этого решения была в том, что одарённый, в той же пустоте, глушит двигатель… и, эфирным телекинезом, не покидая пустотный аппарат, меняет “патрон”. И всё.
А в результате, мы получаем бонусы ядовой алхимической смеси, дающей весьма высокие показатели истечения плазменного потока и, соответственно, тяги. При этом, десять мегаватт одарённого, с КПД порядка шестидесяти процентов, прилагаются к этому потоку и выдают соответствующий кинетический… импульс. Практика показала, что конденсирование и выброс импульсом через равные промежутки времени ещё выгоднее, откуда, собственно, и нарисовались эти шестьдесят процентов.
Вторым же направлением битья “изыскательной лаборатории реактивного движения” было создание реактивных аэропланов, на что я, признаться, плюнул: неинтересно и, как по мне, не слишком нужно. Но сотрудники Лавра работали в поте лица своего, не без этого. В ту же степь, в смысле моего отношения, шли и ракеты-перехватчики, как и зенитные. Правда, в этом случае, лаборатория просто выдала несколько прототипов движителей. Благо, прогорание сопел в данном случае было неважно. А вопросами использования, монтажа и прочим подобным, после обретения движителей, заведовали милитаристы.
Что творилось в лаборатории “электромагнитных волн”, я вообще толком не знал. Выдал списком воспоминания, под видом “воображаемых придумок”, на тему связи, радаров, высотомеров и прочей радиопакости. Сотрудники лаборатории электромагнитных волн работали, что-то у них выходило, но мне было, признаться, не до того.
А вот с лабораторией полупроводников, по итогам, вышло так, что она оказалась моей “второй”, в смысле руководства. Слишком уж я влез в её дела. После чего, её руководитель, матерно меня обругав, оставил её на меня с замами и секретаршей.
Ну и нахрен его, ретрогада престарелого, мысленно послал я заслуженного деда. Вот только опять зажал себя в тисках цейтнота и неудобья. Что, впрочем, компенсировалось тем, что от дела знакомого, перспективного и того, чем я в итоге хотел заниматься, я не отрывался.
По результатам, у нас даже получилась средняя интегральная схема, на восемь сотен элементов. Весьма пристойная работа, а уж про перспективы говорить страшно… В смысле того, что уже начиналось программирование, логические элементы… Которые в Мире знал только я. И это было страшно, так что отошёл я от лаборатории. Которая занялась миниатюризацией уменьшением всего и вся, да и тратил время на составление учебников, наставлений и прочего.
Но, в рамках полётных вычислителей выходила конфетка: в прибор, размеров с дипломат, влезали вычислительные мощности десятка шарообразных ламповых вычислителей. Более того, доставленные мной в нашу лабораторию вычислители освободили сотрудников от тяжкой расчетной работы… и породили бурление.
