— Слушай, точно! — он щелкнул пальцами. — Давай родителей позовем?
— Родителей?
— Ну да. Мама очень хотела посмотреть, как мы все сделали...
— Ну раз мама... — притворно радостным тоном протянула я. — Звони, Ром. Я всегда им рада.
Самое интересное, что у нас с ней наладились отношения. Нельзя сказать, что мы стали лучшими подружками, нет, но...Она успокоилась, когда поняла, что мне не нужен ее сын. Его фамилия, его деньги, его связи — да, но не он сам. Наталья Дмитриевна злилась, особенно вначале, когда я успешнее нее находила к нему подход, успешнее выполняла желания, предвосхищая их, и занимала в его сердце, душе и мыслях первое место. Я. А не она.
И женщина боялась, что так будет дальше. Что я попытаюсь забрать ее сына, а он даром был мне не нужен. Ну, постольку-поскольку, и все. Она ведь неглупой теткой была, но до нее доходило год. Год, в течение которого свекровь исходила бессильным ядом, накапливая его в себе. А потом враз осознав, что я не посягаю на внутренний мир ее сына, успокоилась. Я не устраивала скандалов, не маялась дурью. К тому времени уже работала в престижном издательском доме и делала карьеру, а личная жизнь и увлечения всегда оставались личными и скрытыми абсолютно от всех, не вызывали слухов и домыслов, ведь на людях я всегда была едва ли не образцом счастливой семейной жизни, пусть муж никогда не находился рядом.
Она, как мать, искренне считала, что ее сын — гений, талант и самый лучший человек на свете, поэтому была не слишком рада Ромкиному самоотверженному желанию помогать людям в среднего пошиба больнице на средней должности. Он ведь достоин лучшего, самого лучшего, но давить Наталья Дмитриевна опасалась.
А я нет. Не обязательно ведь ломать человека и взгляды, достаточно лишь заставить посмотреть его на них под другим углом. Хочет помогать — бога ради, но разве богатый и влиятельный в сфере своей деятельности человек сможет не больше, чем обычный, пусть и талантливый врач?
— Ром, давай серьезно поговорим, — дождавшись, пока он разомлеет, потеряет способность связно мыслить и погрузиться в подобие нирваны, я приступила к мозгопромывательному штурму. — Ты только врач. Хороший, не спорю. Талантливый, подающий большие надежды, но ты не хуже меня знаешь, что повсеместно творится в больницах и поликлиниках.
— Знаю, — он напрягся, посуровел и попытался отвернуться, тем самым, дав понять, что разговор ему неприятен, но я перекатилась на бок и обняла мужа за плечи. — Но что я могу с этим сделать? Я могу отвечать только за себя, за то, что сделал или не сделал своими руками и своей головой.
— Да, — согласно кивнула ему и поправила одеяло. — Но ты можешь больше. И сам это знаешь. Чем больше поле твоей деятельности, тем больше возможностей что-то изменить. Погляди на отца.
— Что отец? Сидит и бумажки перекладывает.
— Ты тоже на работе бумажки перекладываешь, разве не так? Сам рассказывал, как у вас все запутанно.
Он печально вздохнул.
— Это да.
— Вот видишь. Важно не то, что ты перекладываешь бумажки, важно — какие это бумажки. Твой отец находится в приятельских отношениях с владельцем одной из крупнейших по России сети аптек, он дружит с кем-то из минздрава...
Рома распахнул глаза, привстал на локте, спустив одеяло до бедер, и восхищенно присвистнул.
— Да ладно? Я не знал.
Он и не интересовался. А вот я всегда расспрашивала Льва Ивановича о делах, проявляла недюжинную хватку и предпринимательскую жилку, чем и заслужила уважение и любовь свекра.
— И зря. Твой отец поставляет медицинское оборудование в больницы и поликлиники, как частные, так и муниципальные. И вот теперь подумай, у кого больше возможностей что-то изменить — у тебя или твоего отца?
Ромка промолчал, потом сухо пожелал спокойной ночи и всерьез задумался.
Конечно, муж сдался не сразу. Он думал, он размышлял и прикидывал, начал чаще общаться с отцом, а иногда и вовсе запирался с тем на пару часов в кабинете. В такое время обоих старались не беспокоить.
— Где мой сын? — с порога спросила Наталья Дмитриевна, без особого радушия поглядев на меня.
Я пожала плечами и сделала маленький глоток кофе, не отрываясь от ноутбука.
— У Льва Ивановича. Общаются.
— Вот как? — смягчилась женщина и устроилась рядом со мной, скрестив ноги в лодыжках. Я только кивнула, не испытывая желания, да и потребности вести беседу, а вот свекровь мялась, то сжимала ткань дорогой юбки, то расправляла ее на коленях и все время искоса поглядывала в мою сторону. — Александра, ты занята?
— Вообще да, — не стала скрывать и жеманничать. — Работаю. Что вы хотели?
— Давай поговорим.
— Если помните, Наталья Дмитриевна, редкие наши разговоры кончались без происшествий. Серьезно. Сегодня чудесный день. Солнышко светит, птички поют. У меня нет желания ругаться и выяснять отношения.
— У меня тоже, — горячо заверила свекровь, заставив меня хмыкнуть себе под нос и заинтересованно поднять бровь. Не каждый день мать Ромки говорила миролюбиво и даже — если мне не показалось — с оттенком дружелюбия. — Давай начистоту, Александра.
— Ну, давайте попробуем.
Чем черт не шутит.
К тому моменту Наталья Дмитриевна уже выяснила, что ее сына я не люблю, на внутренний мир мальчика не посягаю, и никаких видов на душу не имею. Вроде бы все, но что-то еще, очевидно, женщину беспокоило.
— Вы больше года живете вместе.
— Мне это известно, — величественно кивнула и захлопнула ноутбук, попрощавшись с мыслью поработать сегодня. — И что?
— Вы взрослые люди, Саша. Роме, вон, скоро тридцать...
— К чему вы клоните? — прямо спросила я.
— Вы думали о детях? — так же прямо, испытующе глядя мне в глаза, напряженно выпалила свекровь.
Я рассмеялась.
— Рома — не знаю. Я — нет. Не нервничайте вы так, Наталья Дмитриевна. Могу заверить, что дети в ближайшие лет пять мне не нужны. Если Ромка их и захочет, ему придется потерпеть. У меня карьера, которую я не намерена терять, а он...Вы не хуже меня знаете, что Ромка вливается в дело отца.
— Знаю. За что тебе благодарна. От тебя есть... — она замялась, подыскивая подходящее слово, — польза.
— Я прямо-таки польщена признанием своих талантов.
— Не ерничай, ради бога, — поморщилась свекровь. — Я с тобой по-нормальному разговариваю.
— А если серьезно, то у нас не будет времени. Если все выгорит, вашему сыну придется принять большую половину обязанностей. В Москве он жить не будет...Впрочем, кому я объясняю? Вы с мужем прожили много лет, сами знаете. Рома будет в постоянных разъездах, я на работе, и вряд ли у нас получится проводить вместе больше пары месяцев в год. Какие дети? Можете успокоиться. У Ромки будете вы и только вы.
Она открыла рот, наверное, намереваясь возразить, но тут в гостиную с другой стороны вошли мужчины, и Наталья Дмитриевна промолчала, опустив глаза вниз. Но обмякла и расслабилась, успокоенная моей речью. Пусть женщина не любила свою невестку, но ее словам верила всегда.
Ромка влился. Как я и предсказывала, он почти перестал жить дома. Вначале еще что-то пытался строить, снимал номера в гостиницах, летал домой при любой возможности на каждые свободные несколько часов, но потом надоело. Мужчина купил по хорошей однушке в каждом нужном ему городе, и теперь жил не в Москве, а в Питере-Новосибирске-Нижнем Новгороде-Свердловске-Владивостоке-и т. д., и где-то в хвосте плелась бедняжка-столица.
Как только он окончательно переселился непонятно куда, я съехала из дорогого коттеджа. Это было Ромкино место, каждый квадратный метр дышал мужем, а я не для того выкручивалась и изворачивалась, чтобы, отправив его к черту на куличики, ночевать в злосчастном, неприятном доме. Да, будь я старой Сашей, меня волновало бы только наличие крыши над головой, и по этому параметру — коттедж более чем сносен. Но здесь была новая Саша, богатая Саша, которая могла позволить себе любую причуду и любой каприз. Как однажды сказала Элеонора Авраамовна:
— Хоть начни я ходить с трусами на голове, мне все равно никто ничего не скажет. А знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что я до одурения богата. А богатство позволяет абсолютно любые мерзости. В моем случае мерзости будут достаточно терпимыми и безобидными. Все промолчат.
Мне не нравилось жить на отшибе мира, в каком-то тихом семейном месте, с зеленой лужайкой и мангалом на заднем дворе. Хорошо, конечно, но не навсегда. Полжизни я резала и кроила себя, заново сшивая лоскутки кожи для одного — вписаться в общество. Социализироваться. И теперь, достигнув цели, мне хотелось жить в толпе людей, в обществе, среди ярких огней и рекламы.
Я была дитем города до мозга костей. Видела лучшие и худшие его проявления. Я жила в нем всегда, начиная с самого низа, с трущоб, и заканчивая элитными залами и ресторанами. Я вся сплошной город, а деревня чужда моей душе. Я завоевала Москву, пусть потребовались нервы, силы и здоровье, но она моя. Саша — победитель, и никак иначе. Где должен быть победитель? Наверху.
Мой двухэтажный пентхаус располагался на пятьдесят шестом этаже. Стекла, воздух, хром, дерево...Я влюбилась в квартиру, стоило увидеть ее простор. С детства хотела быть хозяйкой такого великолепия. Платил Ромка.
— Я не понимаю, зачем тебе переезжать, — упрямился он, но не из-за жадности, а просто так. — У нас чудесный дом.
— Во-первых, мне страшно в нем одной. Во-вторых — добираться до работы весьма проблематично. Мне жалко по два часа тратить на дорогу.
— Все равно не понимаю, — бурчал Рома, но послушно купил, оформив ее полностью на меня.
Он еще пытался как-то влезть в строительство, в мои планы, наверное, думал, что будет такая же ситуация, как с домой, но натолкнулся на неожиданное сопротивление с моей стороны. Я как мать, оберегающая собственного ребенка, кидалась на всякого, кто осмеливался мне советовать. Этот человек моментально идентифицировался как враг, посягнувший на святое, и готова была пролиться кровь.
Слава богу, Рома уехал, свекор со свекровью не лезли, и я осталась один на один со своим детищем. Да, чувством вкуса меня обделили. Воплотить чьи-то желания — пожалуйста. Наверное, всю жизнь я только это и делала — воплощала. Как джинн. Но со своими было трудно. И я позвала единственного человека, чьему чувству вкуса и способности почувствовать чужие потребности доверяла. Риту.
Она без промедления и с огромным воодушевлением согласилась и прилетела ко мне на всех парусах.
— Сколько? — строго нахмурив брови, спросила я, готовая торговаться за каждую, по моему мнению, лишнюю копейку.
— Что "сколько"? — растерялась Рита.
— Сколько ты хочешь за работу?
— Ты что! — всерьез оскорбилась девушка. Надула пухлые губы, скрестила руки на груди и отошла на шаг назад. — Мы же друзья. Я не могу с тебя денег брать. Это помощь. Я буду рада тебе помочь.
— Это хорошо, — вмиг став миролюбивой девочкой, улыбнулась и пропустила ее в гостиную. — Только...Рита?
— Да? — вскинулась она.
— Мы не друзья.
Она пожала плечами и ничего не сказала, словно не услышала, а мне был важнее халявный хороший дизайнер, чем чьи-то заблуждения.
Для себя я не жалела ничего — ни денег, не времени. Рита была не ограничена в финансах, ей разрешалось все, главное, чтобы конечный результат пришелся мне по душе. Она кивнула, соглашаясь, и уточнила:
— Только ты не вмешиваешь. Увидишь, когда все будет готово.
— Рита, рыбка моя яхонтовая, я тебе, конечно, доверяю, но не настолько.
— Аль, или так, или никак.
— Ты мне ультиматум ставишь?!
— Что ты? Нет. Просто прошу. Я постараюсь не разочаровать. Честное слово.
Щурилась, с недоверием на нее глядела и напряженно думала. Рите я действительно верила, в ее блаженной голове просто не было функции "обман". И да, я была уверена, что она постарается, сделает все, но что из себя будет представлять это все...Неизвестность всегда пугала.
— Ладно, — наконец, решила я. — Ладно. Счет вот. Телефон прораба на столе. Буду ждать.
На четыре с лишним месяца я с головой ушла в работу, с которой поначалу помог свекор, потом — только сама.
Трудиться несчастным корректором, как во времена бурной студенческой молодости, уже не прельщало, редактором — не брали, журналистом — статьи об огурцах на корню сгубили желание творить. Но свекор, прекрасный человек с нужными друзьями, души во мне не чаял. И когда я мягко намекнула о том, что, дескать, нужна помощь, он без промедления познакомил меня с директором одного из крупнейшего издательского дома Москва, специализировавшемся на выпуске журнальной продукции — лучшей журнальной продукции.
Издательскому дому принадлежало шесть или семь глянцевых модных журналов различной направленности. Я попала в мужской. Как ехидно прокомментировала все та же Элеонора Авраамовна:
— Свинья везде грязь найдет. Ну а Саша...
Мужской журнал еще не означал сиськи во весь разворот. В таком месте с фамилией Герлингер было даже стыдно как-то работать.
Это был журнал для обеспеченных, умных и стильных мужчин, которые следили за событиями в мире, за модой, за наукой и техникой, любили дорогие авто и не менее дорогие часы, а главное — могли их приобрести.
Директор, Яков Болец, встретил меня вежливо, но без восторга. Оно и понятно.
— Вы Саша Герлингер? — мужчина недовольно хмурил брови и без воодушевления разглядывал мои женские формы.
— Я.
— Я думал, вы мужчина.
— Как видите, нет.
— Да. Теперь вижу. А Лева Герлингер ваш?..
— Свекор, — любезно пояснила и закинула ногу на ногу, пристроив папку с документами на коленях.
— Хм. Ну что ж, — как-то обреченно улыбнулся мужчина и указал рукой на дверь. — Пойдемте знакомиться.
Впечатление я произвела. Определенно. Мужская половина редакции голову свернула, оборачиваясь мне вслед, а кто-то даже удивленно присвистнул, увидев мои черные чулки со стрелками. Реакция женской половины была не такой эмоциональной и менее восхищенной. На меня смотрели как на потенциальную опасность, зло во плоти, и даже кольцо на пальце не могло их переубедить. По мнению женщин, никакое кольцо не помешало бы мне переспать со всей редакцией. Было бы желание.
Но в моих правилах было не смешивать — и даже не взбалтывать — работу и личную жизнь. Все мои постельные увлечения оставались только со мной и только в постели. В остальное время — я светская дама, стильная, богатая и умная. И верная, пусть мужа никогда рядом не бывает.
На работе я работала, за что Яша мне просто поклонялся. Не играла в игры, не лазила в интернете без надобности и не раскладывала косынку. Я трудилась, как привыкла трудиться всегда, отчетливо понимая, что свекор дал мне всего лишь шанс и только от меня зависит, как он реализуется.
Первое время в иерархии редакции я находилась где-то между фикусом в глиняной кадке и плакатом Марлен Дитрих, висевшем на стене, потому что меня считали такой же отрадой глаз, как Марлен, и такой же бесполезной, как чахлый цветок. Первое — льстило. Второе — раздражало до зубового скрежета. Элеонора Авраамовна сделала меня блестящим знатоком в женской моде и довольно посредственным обывателем — в мужской. И снова приходилось учиться, наверстывать и заниматься, но, черт побери, какой это казалось радостью после тошнотворной маски примерной жены и леди, которую пришлось носить, не снимая, несколько лет.
